Мужчины, рожденные в январе - Е. Рожков

Вначале Осокину нетрудно было поднимать поочередно та ногу, то руку, когда жена надевала на него тонкое белье, потом теплое шерстяное, но вскоре он устал, и Кира Анатольевна поняла это, увидев на его бледном лице легкую испарину.

— Давай не торопиться, вдруг задержка какая, а ты будешь париться одетый.

Кира Анатольевна присела на табуретку и перевела дух. Помолчали, Осокин улыбнулся про себя и хмыкнул, видимо, подумал о чем-то.

— Ты чего? — спросила жена, все время наблюдавшая за ним.

— Я тут часто думал над одной своей теорией, — четырехкрылая птица на лбу Осокина будто сжалась, словно приготовилась к решительному прыжку. — И, знаешь, все по ней сходится. С фронта у меня такая примета. Я тебе, кажется, о ней рассказывал? В войну, когда я был в разведбате, с людьми приходилось много работать. Стал замечать, что бойцы, родившиеся в январе, чаще других гибнут — вечно лезут на рожон. Принялся изучать их биографии — трудные у всех были биографии. От того ли, что в суровое время года рождались и жизнь с ними сурово обращалась? Народ был надежный. Потом, когда предстояла особо важная, рискованная операция, я в разведгруппу январских подбирал и, знаешь, никогда не ошибался. И вывел я теорию, что мужчины, рожденные в январе, — железный народ. Чем объяснить? Не иначе, как игра природы… Кто это может знать? Помнишь нашего Бойко, того, что в сельхозуправлении работал, Владимира Георгиевича? Он тоже в январе родился. Погиб… В мирное время подвиг совершил, за так посмертно орденом не наградят. А судьба-то у него была тяжелая! Ребенок умер, потом жена ушла, помыкался с горем. Он тут коллективизацию проводил, в него стреляли и сильно ранили.

— А в тебя-то, вспомни? — сказала жена. — Плечо изуродовали не на фронте?

— Ну, в меня бандит пьяный стрелял, а в него классовый враг — разница…

— Никакой разницы, что тот хотел убить, что этот…

В палату вошла сестра, высокая, большеглазая, похожая на знаменитую кустодиевскую «Купчиху», пышущая здоровьем и уверенностью.

Она было в белом, основательно застиранном халате, плотно облегавшем ее в бедрах и груди. Под ним угадывалась крепость и сила перезревающего тела незамужней тридцатилетней женщины. Медсестра держала руки в карманах, как обычно их держат врачи во время обходов, смотрела она прямо, надменно, и по этому взгляду можно было определить, что человек она прямолинейный и несколько грубоватый.

— Вы готовы? — спросила сестра, больше обращаясь к жене Осокина, чем к нему.

— Вертолет? — засуетилась та.

— Минут через десять нужно выезжать. Поедем пораньше, чтобы не спешить. Я буду вас сопровождать. Меня зовут Беллой.

— А отчество как? — спросил Осокин.

— Отчество у меня нескладное.

— Какое все-таки, если не секрет?

— Серафимовна, деревенское, отец удружил.

— Хорошее отчество, мне нравится. А тебе, Кира? — обратился Осокин к жене.

— Мне тоже нравится.

— Да что вы! — отмахнулась медсестра и почему-то покраснела. — Белла Серафимовна — это не фонтан…

Кира Анатольевна достала из шкафа верхнюю одежду: костюм, свитер, пальто — и стала одевать Осокина. Белла охотно взялась помогать. Она приподняла Осокина сзади. Головой он упирался в упругую грудь медсестры, чувствуя, как глубоко и спокойно она дышит.

— Погода стоит очень хорошая, — не унимаясь, говорила Белла, и Осокин чувствовал, как каждое слово, колыша ее грудь, вылетает наружу. — Самолет еще не пришел. Мы переберемся через лиман пораньше и лучше там подождем.

Наконец Осокина одели. Белла сходила за санитаром.

Больного осторожно положили на носилки и понесли по длинному коридору к машине. За минуту, в течение которой его несли по улице от дверей больницы к «скорой помощи», он успел несколько раз вдохнуть холодный, казавшийся сладковатым от влажности воздух, глаза ослепило яркостью солнечного дня, и Осокин с неизъяснимой силой, до кружения в голове, почувствовал весну.

«Последняя весна! Последняя весна!» — застучали, забились пойманной, погибающей птицей слова в душе. Сухое отчаяние подкатило к горлу, ударило в голову, прошило ее подобно смертоносной пуле и унесло навсегда веру в выздоровление.

И с того момента Осокина не покидало чувство, что жить ему осталось очень и очень мало. Ему даже казалось, что стоит только оторваться самолету от земли, как он сразу же умрет. Верилось, что земля, на которой он долго жил, которую сильно, искренне любит, как любят матерей, — только эта суровая земля, ставшая второй его родиной, помогала бороться с недугом.

— Кира, говори, мимо чего мы проезжаем, — попросил Осокин жену, смотревшую в окно.

— Вот школа, детишки вокруг бегают. Много их, погода хорошая. Подъезжаем к нашему универмагу (Кира Анатольевна работала в нем заведующей секцией), закрыт еще, — тоном гида говорила жена. — Теперь проезжаем мимо столовой и кинотеатра. Свернули на улицу к рыбозаводу и ремонтным мастерским. У рыбозавода машины скопились.

«Скорая» резко накренилась, и, носилки, на которых лежал Осокин, слегка сдвинулись.

— Что за поворот? — спросил он.

— Выехали на дорогу, ведущую к вертолетке. На сопке видна наша «Орбита».

Будто нарочно, жена назвала все те здания, предприятия, учреждения, строительство которых было непосредственно связано с Осокиным.

Столовую, ремонтные мастерские, рыбозавод, электростанцию, школу начали возводить еще тогда, когда он работал секретарем райкома. Универмаг, кинотеатр строили, когда Осокин занимал пост председателя райисполкома. «Орбиту» сооружали гораздо позже, когда он был инструктором промышленного отдела.

Почти двадцать лет отданы Осокиным работе в советских и партийных органах — не малый срок. Район начал формироваться и расти под непосредственным его руководством. Первые пять лет, самые тяжелые послевоенные годы, он был секретарем райкома. Восемь лет работы председателем райисполкома выпали на время активной деятельности по подъему сельского хозяйства, культуры и интенсивной разведке недр. Несколько лет он работал инструктором промышленного отдела — это время развития в районе горнодобывающей промышленности.

Стремительно, быстро прошла его жизнь. Горячий, порывистый, он мчался по ней рыцарем с поднятым забралом, а оружие его — искренность и честность. Все в его жизни было: радости и беды, высокие посты и понижения, споры, большая ответственность и люди, люди — работа с ними.

Служебная карьера Осокина сложилась необычно. Он не шел по лестнице вверх, а наоборот, спускался вниз. Причин было много, и главная в том, что не имел высшего образования. В начале того или иного периода развития района он наиболее полно проявлял свои недюжинные организаторские способности, позже, когда помимо умения организовать нужны были знания, которые, собственно, и определяли степень этого умения, ему приходилось уступать более квалифицированным, образованным людям.

Он не обижался на свою судьбу, понимал все. Только последний перевод из инструкторов в плановый отдел вначале обидел его, «Решили вовсе избавиться от старика», — подумал он. Слова молодого секретаря райкома о том, что перевод этот вызван необходимостью, что только он, Осокин, прекрасно знающий район, может поднять этот важный участок работы, были восприняты им как отговорка.

В молодых продолжателях он видел излишнее властолюбие и пристрастие к комфорту, а поэтому не совсем доверял им.

Осокин так переживал свое очередное понижение, что слег в больницу в предынфарктном состоянии. Потом осмыслил все — действительно нужно было давно уступить место молодому инженеру, который по-иному, на научной основе повел бы работу.

Теперь он думал, что жизнь его незримо влилась в жизнь выстроенных поселков, шахт.

Жизнь прошла, но он не боялся смерти. Обидно было покидать этот мир в сущности таким молодым. Пятьдесят с небольшим, разве это возраст?

Вообще возраста своего он никогда не чувствовал. В стремительном беге дней, наполненных хлопотами, неотложными делами, заботами, прожитое не наслаивалось тяжестью. Даже теперь, в больнице, он не чувствовал возраста, угнетало иное: неимоверно скорая победа болезни.

Чтобы жизнь прожить честно, думал Осокин, человеку нужно обладать немалым мужеством, пожалуй, не меньшим, чем когда поднимаешься в атаку под огнем противника. Осокин гордился тем, что жил честно. Он не кичился властью, какой бы он ни занимал пост, не заискивал перед начальством и не презирал подчиненных.

Машина сбавила скорость, потом слегка качнулась и остановилась.

— Вот мы и приехали, — сказала медсестра. — Пойду позвоню насчет вертолета.

Белла Серафимовна вышла из машины, сильно хлопнув дверцей. «Я тоже приехал, — подумал Осокин. — Приехал на конечный пункт жизни. А дорога моей жизни пролегла через деревенское детство, днепрогэсовскую юность, военное лихолетье, суровую пору освоения Севера, как напишет наша районная газета в некрологе».