Грязь - Никколо Амманити

«Какого чер…» — Серьга не успел произнести, как Моннецца еще раз двинул адвоката кулаком по лицу.

Адвокат издал слабый стон.

«Он чокнутый! Понимаете? Ему нравится, когда его бьют. Он так устроен. Он же извращенец поганый…» — популярно объяснил Навозник.

Сейчас он был похож на Пьеро Анджела[6].

Серьга не выдержал. Он бросился на Навозника, и, сцепившись, они повалились на пол.

«Ты придурок. Посмотри, что ты наделал! Ты его изувечил. И что теперь? Ты все испортил! Если мы его сфотографируем, подумают, что мы ему избили, напали на него… нам никто никогда не поверит. Все теперь бесполезно… я тебя урою. Убью тебя!» — говорил Серьга, пытаясь откусить Навознику ухо.

Они катались по полу, нанося друг другу удары, кусаясь, тягая друг друга за волосы, в то время как адвокат Ринальди плакал и смеялся одновременно.

65. МИКЕЛЕ ТРОДИНИ 23:49

Микеле Тродини засунул мощную петарду за пятьдесят тысяч лир в горшок с мамиными геранями и нацелил ее на террасу.

Точно.

Он чиркнул спичкой и поджег фитиль, который сгорел быстро.

Петарда полетела, оставляя за собой след из красного дыма, прямо к цели, однако на полпути закрутилась вокруг себя и сбилась с курса, направляясь вниз, ко второму этажу. Микеле увидел, как она скрылась в одном из окон. Яркая голубая вспышка озарила комнату, а потом раздался оглушительный взрыв.

Микеле направился к отцу и деду, готовый к тому, что сейчас ему влетит за то, что он натворил, но отец и дед были слишком заняты стрельбой.

Микеле стиснул зубы и, поскольку больше ничего не оставалось, взял следующую петарду.

НАЧИНАЕТСЯ ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ!

Десять!

66. РОБЕРТА ПАЛЬМЬЕРИ

Роберта Пальмьери медленно продвигалась к четвертому оргазму. Тому, который огненный. Тому, который должен привести ее на вершину блаженства. В высший экстаз. В нирвану. В контакт с обитателями звезд. Да, да, она кончает. Черт побери, она кончает. Она чувствовала, как оргазм поднимается в ней, накатывает неумолимо и неостановимо, как река, сметающая плотину.

Этот оргазм должен опустошить ее и тысячекратно наполнить блаженством.

В голове у нее раздавался грохот.

Грохот взрывов. В какой-то момент ей показалось, что он доносится снаружи. Нет, это невозможно, все это — только в ее голове.

Она ускорила ритм. В исступлении она поднималась и опускалась на Давиде Раццини, который по-прежнему лежал под ней неподвижно, как мертвый, распластавшись на полу, погруженный в гипнотическое состояние.

«Да, Давиде! Замечательноооо, Давиде! Вот… воооот…»

И она кончила.

С грохотом, от которого лопнули обе ее барабанные перепонки.

Странно, но вместо ожидаемого удовольствия она почувствовала боль. Адскую боль. Ощутила, как безумное пламя обожгло ей живот. Она открыла глаза.

Комната была наполнена густым дымом. Ее среднеазиатская гостиная была полностью уничтожена.

Она поглядела на свой живот. И увидела, что ее внутренние органы стали наружными. Ее кишки сползали на пол, как огромный дождевой червь. Скользкие, красные и обожженные.

Она попробовала подняться.

Не получилось.

Ноги!

Ее ноги лежали на полу в метре от нее, в море крови и угля, полностью оторванные от тела.

Едва осознав, что она сохраняет непрочное равновесие благодаря эрекции Давиде Раццини, она начала опасно покачиваться.

Но тут Давиде открыл глаза.

Взрыв вывел его из гипнотического состояния. В то мгновение, как он пришел в себя, эрекция пропала.

Роберта Пальмьери рухнула лицом на пол.

67. ГАЭТАНО КОЦЦАМАРА

Делать нечего.

Гаэтано отчаялся.

Эта Анджела — настоящий флакон с духами. Добрейшей души, но по сути — флакон духов. Из тех, которые позволяют только ощутить свой аромат. И потом, что она так привязана к какому-то хаму из Нолы, когда перед ней — Мистер Танга Баньято'92.

«В общем, не хочешь пойти со мной… не хочешь отметить начало года в объятиях другого», — сказал он уныло.

Качество его ухаживаний падало.

«Я тебе сказала, я бы пошла… Но если об этом узнает мой парень…»

«Да что там у тебя за парень такой?»

«Вон он! Вон там!»

Гаэтано обернулся и увидел парня Анджелы Котиконе.

«Вот этот?» — он разинул рот.

«Да. Это он. Он — мой любимый».

Небеса обрушились на Гаэтано второй раз за вечер.

Парнем Анджелы Котиконе был Чертов Мастиф.

Гаэтано мгновенно стало ясно, что ни хрена он не понимает в жизни.

Как такая девушка может встречаться с этим переходным звеном от обезьян к лемурам?

Нет больше морали, справедливости, ничего не осталось.

Все усилия, которые он приложил, чтобы быть утонченным, развить свой вкус, стать лучше, он совершал именно ради них, женщин. Он мечтал стать образцом. Сексуальным объектом. Красивым он и так был. Теперь он стал образованным, умел себя вести, одеваться, однако… Однако правда заключалась в том, что он за небольшие деньги ложился в постель с этими проклятыми римскими аристократками, а девица, которая была прислугой в гостинице и не могла двух слов связать, которая должна была сама упасть ему под ноги, им брезговала и любила это животное.

«Да ты видишь, кто он такой?» — не удержался Гаэтано.

Мастиф был в стельку пьян. Просто-таки зомби. Он покачивался всеми своими ста десятью килограммами. Глаз не видно. Рот искривлен в чудовищной ухмылке. Он в майке. Весь в поту. Воняет, как кусок тухлого мяса. Когда он шел, все в ужасе расступались.

Мастиф выхватил у какой-то девушки бутылку водки и опрокинул ее в себя в один присест.

«Из дома напротив ведут ответный огонь. Это не иначе как болельщики Казалотти. Они нас ненавидят, потому что мы южане. Потому что мы бедные. Но сейчас мы им, козлам, покажем…»

Он недолго оглядывался, словно раздумывая, а потом набросился на огромный телевизор «Сони» с пятьюдесятью восемью каналами, подняв его с места и обрывая провода, как гнилые корешки. Взвалил его на плечи и двинулся на террасу в дым. Видеомагнитофоны и декодеры болтались у него за плечами, как эмбрионы на пуповинах.

«Видела? Это же зверюга ненормальный. Как ты можешь его любить?» — спросил Гаэтано, отчаянно тряся девушку за руки.

«Он мачо… Мне нравится».

«Да пошла ты! Я должен это остановить!» — сказал Гаэтано и бегом рванул на террасу.

Девять!

68. КРИСТИАН КАРУЧЧИ

Кристиан и Рыбий Скелет лежали рядом на медвежьей шкуре, расстеленной на огромной дубовой кровати, смеялись и не могли остановиться.

Что же там такое было, в этом растворителе?

Что бы там ни было, оно действовало. Черт побери, действовало.

Котельная исчезла, и они находились на празднестве викингов, устроенном по всем правилам.

С больших темных деревянных балок свисали огромные цепи, на которых держались связки факелов. Грубый камин с мраморными подставками для дров дополнял освещение. Олень с огромными рогами подрумянивался на вертеле. На стене висела доска. На ней было написано готическими буквами: «С Новым 836 годом н. э. Желаем всем счастья».

Викинги лопали, сидя на лавках за столом. Ели они как свиньи. Хватали прямо руками жареных цыплят и отправляли их в рот целиком, и орали, и чокались, расплескивая из бутылок пиво «Перони», и громко рыгали. Говорили они на незнакомом языке, огромные и страшные, с длинными грязными волосами, заплетенными в косы и перевязанными полосками кожи. На головах — шлемы с рогами или крыльями сокола. На мускулистые тела надеты шубы. На ногах — сандалии, такие, что носят на Капри. Пара человек повоспитаннее пользовалась для резки сыра мечами, а один попросту наворачивал на свой клинок то, что выглядело как лингвине[7]… Девушки, прислуживавшие за столом, были прехорошенькие. С длинными светлыми волосами. Шведскими скулами. В мини-юбках из шерсти ламы. Кофты с лифчиками без бретелек, из которых выглядывали огромные груди.

«Черт, торкает эта штука!» — повторяли они по очереди.

«Черт! как настоящее! Видел, какая классная…» — говорил Кристиан.

«Кри, ты не поверишь! Это Обеликс во главе стола! Смотри!» — заорал Рыбий Скелет, вцепившись в приятеля.

«Чего ты фигню несешь? Это викинги, а викинги никакого отношения не имеют к Обеликсу. Обеликс — это галл».

«Ну ты убогий. По-твоему, Астерикс и Обеликс никогда не бывали у викингов?»

«Нет. Никогда».

«Знаешь, в чем твоя проблема? Ты тупой и самоуверенный. Ты что, не читал Астерикса в Америке? С кем, по-твоему, Астерикс отправился в Америку? С викингами».

69. АНСЕЛЬМ ФРАСКА

Ансельм Фраска был счастлив.

Ему казалось, что вернулась молодость. Война.