Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей

— Жмот!

— Бизнесмен, — поправляет Рацкий, но я не вижу принципиальной разницы.

За спиной директора «Быстрокредита» большой сейф, вдоль стены от пола до потолка стеллажи с папками. В каждой чья-то проблема, измеренная в денежных знаках.

Сколько ж бабла он наваривает на чужом горе и глупых амбициях. Кто-то лезет в долги из-за безвыходной ситуации, а кто-то тешит себя новым гаджетом, лишь бы не отставать от подруг. Сжечь бы здесь всё или минометом накрыть. На освобожденных территориях новая жизнь без старых кредитов начинается. Покончим с врагами в Донбассе, займемся внутренними кровопийцами.

Олег Рацкий находит мой кредитный договор, щелкает на калькуляторе, бубнит под нос:

— Сегодняшний день тоже в расчет. Итого… — Жмот-бизнесмен поворачивает ко мне дисплей с итоговыми цифрами: — Это проценты. Божеские.

— А обычно дьявольские? — Я добавляю деньги. — Давай расписку.

Рацкий звонит жене, которая за стенкой обрабатывает очередную просительницу:

— Ольга, наш вип-клиент кредит погасил. Распечатай ему приходник. — Ольга не понимает, о ком речь. Рацкий шипит в трубку, с опаской поглядывая на меня: — Кто-кто, Контуженый.

Заходит Ольга с документами. Высокие каблуки, черная юбка-карандаш, белая блузка, зеленый галстук-платок, алая помада, зализанные волосы, а из-под стильных очков взгляд таков, что если бы им можно было порезать, на моем лице не осталось бы живого места. Она сует мне приходный ордер, а мужу договор на подпись.

Мне ни слова, а мужу нашептывает:

— Как раз сто пятьдесят тысяч надо выдать, тройной тариф. Я возьму из прихода.

Рацкий просматривает новый договор, проценты его устраивают.

— А залог?

Ольга успокаивает мужа:

— Это кассирша из «Магнита». Стабильный заработок. Прижмем — украдет с кассы.

Рацкий одобрительно кивает, подписывает кредитный договор и ставит печать.

Я вижу имя на первой странице — Мария Соболева. Так это же Маша! Она что-то говорила про «Быстрокредит», знала их расписание. Зачем ей занимать под грабительские проценты?

Я выхватываю договор и выбегаю в клиентскую зону.

— Маша, ты здесь?

Из-за матовой перегородки у окошка кассы появляется Маша. Я разъярен:

— Какого черта ты здесь делаешь?

Маша смущена. Мямлит:

— Безвыходная ситуация.

— Вот выход! — Я разрываю договор швыряю клочки в лицо Рацкому. Хватаю Машу за руку: — Идем со мной.

Рацкий вопит в спину:

— Достал ты меня, Контуженый. Сгинь на войне, не мешай бизнесу!

Я знаю, что ответить:

— И до тебя, жмот, доберемся. Покончим с врагами там и дома наведем порядок!

— Иди-иди, — уже не так уверенно огрызается ростовщик.

Я в нервном возбуждении тащу Машу в наш двор. Напротив магазина «Магнит» она вырывает руку из моей ладони:

— Погоди, Никита! У меня проблема, недостача в магазине. Требуют с меня.

— Сколько?

— Много. Двести тысяч. Пятьдесят я уже отдала, остальное хотела занять.

— Нашла у кого. У меня бы спросила.

Я отсчитываю ей сто пятьдесят тысяч. На Машины глаза набегает влага. Она сдавлено благодарит:

— Спа…сибо. Я от…дам.

Мне тоже жутко неловко. Меняю тему:

— Давно у Златы пассажир объявился?

— Какой еще пассажир?

— Новый хахаль. Командировочный, с кем она смылась.

— Не думаю, что новый.

Меня будоражит озноб предчувствия. Впиваюсь взглядом:

— Ты его видела?

— Нет. Злата одна да одна. Только с кем-то в чатах переписывалась. Как вы отправились воевать, так она и строчила.

— Кому?

— Я думала, тебе.

В моей голове, как тесто на дрожжах, растет болотная муть. Злата мне не писала. И брату редко отвечала. Шмелю? Он строил планы на будущее, был сосредоточен, чтобы выжить, и не отвлекался на романтическую ерунду.

Меня пошатывает, перед глазами плавают пурпурные круги. Маша хватает меня под руку, пытается помочь:

— Где твои таблетки! Таблетки у тебя есть?

Я дергаю рюкзак и роняю его. Она копается в рюкзаке, находит таблетки.

— Эти? — Сует мне в рот. — Глотай.

Воды нет. Слюны тоже. Я давлюсь таблеткой и выхаркиваю ее.

Маша решительно тащит меня к себе. Усаживает на диван, дает воду для таблетки, заваривает настой на травах и сушеных ягодах. Когда я прихожу в себя, кормит сытным омлетом. Мне лучше.

— Отлежись у меня, — говорит она. — Раздевайся и спи.

Я подчиняюсь. Стаскиваю одежду, проваливаюсь в сон. Легкие шаги будят.

Перед кроватью Маша в ночной сорочке. Она ловит мой взгляд и словно спрашивает. Я зачарованно смотрю на нее. Мы оба молчим.

Маша как-то ловко сталкивает сорочку с плеч, ткань мягким обручем падает вокруг ее ног. Поднятая рука распускает волосы. Мягкие струи срываются с лопаток, подчеркивая изгиб в пояснице. Раздетая Маша совсем не похожа на замотанную продавщицу с конским хвостиком в безразмерной жилетке.

Она ложится справа, льнет к моему здоровому плечу. Я обнимаю трепетное тело. По ее коже озноб. Маша пахнет фруктовым гелем. Я пытаюсь понять каким именно фруктом и исследую ее тело на вкус и запах. Губы пробуют грудь, живот, ямку пупка и спускаются ниже. В пушистой ложбинке женская влага усиливает аромат. Я вот-вот его узнаю. Маша вздрагивает, изгибается, и ее вкус меняется.

Это уже не фруктовый запах. Так пахнет женское и мужское тело в тесном соприкосновении.

Из-за сломанных ребер резкие движения мне противопоказаны. Я овладеваю женщиной нежно, двигаюсь плавно. Томительная нежность набухает сладкой бомбой, горит изнутри, накаляется и взрывается. Я опустошен и проваливаюсь в мягкое забытье. Долгое время, пока не срослись ребра, я мог спать только на спине, а сейчас на боку обнимаю Машу. Наша поза «ложечка к ложечке» убаюкивает обоих. Вечный бой, вцепившийся в мое подсознание, наконец, отпускает.

Я просыпаюсь на рассвете. В голове скребутся прежние вопросы. Где Злата? Почему она украла деньги? С кем она?

Лежащая рядом Маша разлепляет веки. Сонная поволока сменяется искорками в глазах, губы растягиваются в мягкой улыбке, выпростанная из-под одеяла рука наполовину обнажает теплое тело.

Она кладет ладошку мне на грудь, видит озабоченность на лице и спрашивает:

— Тебе больно? Принести таблетки?

Меня волнует только одно:

— Поспрашивай про Злату. Ты в магазине видишь многих.

Маша рывком садится в постели, прикрывается одеялом и смотрит на меня сверху осуждающим взглядом:

— Ты здесь из-за нее? Она твоя таблетка?

— Мне нужно с ней поговорить.

— Злата тебя не любит!

Я не хочу об этом думать. Еще больше не хочу этого слышать. Особенно, если это правда. Возразить я не могу, а оскорбить, пожалуйста!

— А ты? По любви со мной голой попой терлась или расплатилась за помощь?

— Дурак! — Маша вскакивает с постели. — Слепой придурок!

— Конечно, я ведь Контуженый.

— Жаль, что я не чокнутая.

Я свешиваю ноги с кровати и требую:

— Верни мой пистолет. Я уезжаю.

— На войну? — Маша встревожена: — Тебе нельзя! Ты даже шум не переносишь!

Я одеваюсь. Голая Маша включает телевизор, увеличивает громкость до максимума, дразнит меня пультом. На экране новости. Про Донбасс, про войну, про жестокие обстрелы мирных улиц.

В голове тяжелеет, в глазах мутнеет — терпеть шум невыносимо. Я выдергиваю телевизор из розетки. Мы молча смотрим друг на друга.

Маша отбрасывает пульт на кровать, одевает сорочку. Приносит пистолет, мои деньги и вязанные носки. Тоже швыряет их в постель.

— Забирай и проваливай!

Я посмеиваюсь над носками:

— Помощь фронту? Бомжам на помойку отнеси!

— Ты сам там скоро окажешься!

— Посмотрим, как быстро подберут.

Я брезгливо отталкиваю деньги, сую в рюкзак носки, а пистолет уважительно взвешиваю в ладони.

— Для войны Контуженый может и дефектный. Зато в разборках бешенство помогает.

— Придурок! — в сердцах обзывается Маша.

Когда я спускаюсь во двор, она высовывается из открытого окна и кричит, словно умоляет: