Тропа пьяного матроса - Владимир Михайлович Гвановский

пьющего своё пятничное пиво и рассказывающего у барной стойки очень странные истории. Нет проблем и с клавишником — если, конечно, ты сможешь написать его партию нотами. Хотя, всё-таки это будет не клавишник, а клавишница. А вот бить в барабаны не хочет никто, и все достойные ударники играют в трёх-четырёх проектах. Поэтому барабанщика для группы нужно искать начинающего, стеснительного, учащегося в какой-нибудь вечерней школе и играющего не ахти как сложно, но с правильным кумиром а-ля Джон Бонэм. Главное, чтоб ровно ритм держал, остальное разучит. Глеб был как раз таким. После ночного отъезда Гриши я поехал на студию «Новый день», расположенную в подвале симферопольского Дворца пионеров, чтобы пообщаться с её владельцем Владом о записи демки. Пошёл слух, что «Бангладешъ-Оркестр» отлично записался «вживую», и местные группы начали бронировать даты для записи своих альбомов. Я пришёл как раз вовремя — в студии сидел Глеб с барабанными палочками в руках, мы познакомились. И вот впереди первая репетиция в акустике с Глебом и Гришей, который накануне вернулся.

— Ты так и не рассказал мне, как съездил к Тоне, — спросил я друга, когда мы вышли из маршрутки на площади Советская и спустились к Салгиру.

— Вадик, «джинсы воды набрали и прилипли», — Гриша ответил с нервным смешком, — я был у Тони дома, она представила меня родителям как своего крымского друга, потом пили чай с тортиком, и её мама постелила мне в отдельной комнате, окна которой, представь, выходят прямо на Крещатик. А утром Тоня сварила кофе, мы отправились гулять по Владимирской горке, прошли по Андреевскому спуску к музею Булгакова. И я всё время говорил о своих чувствах, а она делала вид, что не понимает меня. Всё как обычно. Мы попрощались, и я пошёл в офис «Work and Travel» и подал заявление. Я больше не могу тут находиться. Досрочно сдам экзамены и в конце весны улечу в Сан-Франциско. Найду какое-нибудь кафе на побережье океана, подружусь с местным блюзовым пианистом или гитарюгой со слайдером и акустикой National. Мы будем играть зло и дерзко, моя рубашка к середине концерта промокнет от пота, а гости станут колотить кулаками по деревянным столам и невпопад подпевать. А после концерта я наброшу на плечи куртку, возьму в баре бокал, положу лёд, налью бурбон, выйду за стеклянную дверь на порог, к ночному простору океана, к грохоту волн. Присяду на траву рядом с тропинкой, спускающейся к пляжу, закурю, прикрывая зажигалку рукой от ветра. И буду думать о самой лучшей украинской девушке.

— Звучит здорово. Но скажи, а зачем мы тогда ударника ищем, если тебе скоро лететь?

— Если твой Глеб — парень толковый, мы и концерт сыграем, и демку запишем. Летом вы будете ритм-секцию укреплять, а я в сентябре вернусь, и надеюсь, вернусь другим.

Глеб жил в частном доме Петровской балки с родителями и вышел к калитке в ватнике, наброшенном на голую спину. На кухне за столом, покрытым выцветшей клеёнкой, отец Глеба курил сигарету в мундштуке и кивнул нам, прищурившись. Пол, крашеный красной краской, поскрипывал, по ногам тянуло, и в тонких носках было холодно стоять. За запотевшим окном женщина в платке, видимо, мать Глеба, убирала снег с дорожки совковой лопатой. В комнате нашего нового друга над железной кроватью висел прошлогодний календарь с изображением Казанской Богоматери, в углу лежали книги, на подоконнике находился магнитофон и стопка кассет. Чистая одежда была разложена на широких деревянных полках, у входа стояли начищенные натовские берцы. О хобби Глеба рассказывали только барабанные палочки, брошенные на кровать — мы знали, что родители не позволяли парню играть на установке дома, и он тренировался поздними вечерами в репетиционной точке «Рокада». Впрочем, мы таки могли попробовать — Глеб вышел в коридор, а потом вернулся в комнату с небольшим барабаном джембе.

— Гриша, мне Вадик дал вашу кассету, записанную с предыдущим составом, квартетом. Мне очень понравились песни — честные такие, напоминают ДДТ. Я только название группы никак понять не могу — «Заповедник ангелов»! Вы мне поясните, как это? Ведь ангел где хочет, там и летает, помогая людям, неся благодать. А у вас за забором и под охраной живёт, что ли?

Я подмигнул Грише и ответил:

— Глеб, ты же знаешь, что мир во зле лежит, и делами мира правит Сатана. Вот ангелов всех и изловили перед концом света, сделали для них заповедник, проводят экскурсии, показывают за деньги. Название подчёркивает хрупкость добра в современном мире, его уязвимость, но, в то же время, и готовность идти до конца — ведь ангелы даже в такой трудной ситуации не стали демонами.

— Красиво, — улыбнулся Глеб, — мне давеча ребята предлагали играть в своей группе, очень технично играют, и чем-то похоже стилистикой на наш «Проклятый пророк», но, когда я услышал название, то сразу ушёл. Даже забыл, как оно звучало — то ли «Геноцид», то ли «Суицид». Ваше название мне нравится, но, может, что-то более броское придумать? Ну как у великих было — «Кино» там, «Зоопарк». Вот мне очень нравится имя «Контрольный выстрел», может, его возьмём? Я понимаю, оно не христианское, как бы мне хотелось, но можно же стрелять не только пулями — а словами, образами.

— Глеб, такая группа уже есть, в Питере, и даже не одна. Да и как-то глуповато это название звучит, если честно. Но ты ещё варианты предлагай, обсудим!

— Хорошо. А ещё мама очень боится, что я свяжусь с сатанистами и отрекусь от Христа. Она очень ругалась, когда я пошёл заниматься в репетиционку «Рокада».

— Поясни, — хмыкнул Гриша.

— Ты видел их новые визитки и флаера? Там название написано на манер алисовского альбома «БлокАда» — «РокАда!». У мамы нюх на сатанистов.

— Глеб, ну мы же не сатанисты, — улыбнулся Гриша, — давай сыграем, а?

— Конечно, располагайтесь. Но только негромко, ладно?

Мы расчехлили гитары, проверили строй и начали. Глеб играл на джембе аккуратно и ровно. После третьей песни Грише стало жарко, он снял вязаный свитер, и ударник сразу побледнел.

— Ты обманул меня, на тебе бесовская метка.

Я обомлел: на моём друге красовалась чёрная футболка с надписью «Ozzy».

— Если мне кто даст послушать кассету этого Оззи, я сразу её сломаю, а потом человеку деньги отдам, — продолжал Глеб, — потому