Побег с «Оборотнем» - Фридрих Незнанский

— Боюсь, что если Валюша что-нибудь совершит, то ее отправят на перевоспитание в другое место, — заметил Турецкий. — Где, по устоявшемуся мнению, никого еще не перевоспитали.

Валюша фыркнула и хлопнула дверью своей комнаты — отдавив при этом хвост коту, который завизжал дурным голосом.

— Поговорим о гипотетической возможности сотворить глупость, Анна Андреевна, — витиевато начал Турецкий.

Он говорил с нарастающей злобой — понимал, что не должен этого делать, но не мог уже держаться в рамках политеса. На память он действительно пожаловаться не мог. В субботу 13 июня супруги Латыпины поздно вернулись с работы. Валюша отколола пару номеров — учинила беспорядок, и вообще ее не было дома. Но к скандалу явилась, как миленькая. Приборка, готовка, спать легли практически под утро. Анна Андреевна проснулась незадолго до одиннадцати. Сделала попытку разбудить супруга, но попытка провалилась. Побрела будить дочь, но и та не пожелала приходить в нормальное человеческое состояние. Отбивалась, умоляла оставить ее в покое в выходной день. Можно подумать, у нее летом есть рабочие дни. Анна Андреевна махнула рукой на своих домашних любимцев, пошла умываться. И тут в квартиру, как тараканы, полезли люди с полномочиями, стали что-то спрашивать, требовать. Не хочет ли Анна Андреевна в чем-нибудь признаться? Не испытывала ли она к соседу по площадке каких-либо особенных чувств? Не впускала ли она его в квартиру незадолго до одиннадцати?

От воспаленного внимания не укрылось, как дрогнули ее губы, когда он говорил об «особенных чувствах», как напряглась увядающая кожа на шее. Он готовился к тому, что сейчас она выставит его за дверь. Но она была сильнее, чем он мог себе представить.

— Как не стыдно вам такое говорить? — прошептала Анна Андреевна, покосившись на дверь в детскую. — Хоть бы голос ради приличия понизили. Вы хоть представляете, что за ерунду сейчас несли?

— А что, по-вашему, не ерунда? — дерзко вопросил он.

Нет, она настаивает на своем. Все было именно так, как она говорит. Она проснулась около одиннадцати, и пока в квартиру не полезли милиционеры, никто не приходил, не просил помощи. И пусть его бог накажет за эти унизительные подозрения!

— А ваша дочь? — ударил Турецкий ниже пояса. — Вы уверены, что она спала невинным сном, не просыпалась, не делала что-нибудь такого, о чем бы впоследствии пожалела?

— Валюша-то? — женщина внезапно развеселилась. — Да эту лоботряску пушкой не разбудишь. Дай ей волю, она вообще никогда не проснется. Идите, скажите ей об этом, ей полезно иногда поволноваться…

Люди менялись перед глазами, как мишени в тире. Старушка, преданная делу партии Ленина до последнего вздоха, долго прицеливалась в него через глазок, затем приоткрыла дверь и презрительно процедила, что она еще не выжила из ума, у нее прекрасная девичья память, но что-то она не припомнит, чтобы пенсию разносили по выходным дням.

— Это не пенсия, мэм, — учтиво сказал Турецкий, — не собес, не ЖЭК, не сетевой маркетинг. Мы вчера отлично с вами поговорили — о пропаже вашего нижнего жильца, если позволите.

— Я прекрасно все помню, — проворчала гражданка Анцигер, — а что случилось с нашим нижним жильцом? Только не говорите, что этого ничтожного человека ищет по городу вся милиция.

Пришлось с изумлением признать, что вчерашние представления о жиличке из шестой квартиры оказались в корне неверны. По четным дням в ее голове происходило одно, по нечетным — другое. Не менялось только представление о Поличном, как о жалкой, ничтожной личности.

— Попробуйте вспомнить, Ия Акимовна, — мягко сказал Турецкий, — не могло быть такого, что вы кое о чем забыли? Скажем, в прошлое воскресенье он постучал в вашу дверь, попросил вас о помощи, а вы не могли отказать…

Старушка разорялась так, что приоткрылась дверь напротив, образовалось меланхоличное бледное личико. Старушка выбралась со своей территории и перешла в активное наступление. Она махала кулачками под носом у Турецкого, изрыгала слюну, литературные бранные выражения, кричала, что, может, она и выжила из ума, но у нее прекрасная память и хваткие инстинкты, что она немедленно звонит в милицию с просьбой оградить ее от мерзких инсинуаций и оскорблений, что она не потерпит подобных гадостей на своей земле. Создавалось впечатление, что она действительно ни черта не помнит. Турецкий осторожно взял старушку за плечи, развернул, ввел в квартиру и захлопнул дверь. Почувствовал, как щеки пылают жаром. Повернулся, смущенно кашлянул.

— Хотите войти, детектив? — поинтересовался бледный ангел с большими волокнистыми глазами.

«Ну и рассадник, — подумал он, — во всех домах живут люди как люди, а в этом…»

— Хоть кто-то меня еще помнит, — проворчал он. — Здравствуйте, Тина. Ваш супруг, надеюсь, дома?

— Ах, не надейтесь, — прошептала она, — мой супруг должен был с утра забежать на работу, сделать несколько важных звонков, отправить факс, потом он собирался заскочить на рынок… Не обращайте внимания на Ию Акимовну, она обожает тявкать без причины в пространство. Хотите войти?

Лучше бы он не хотел! Она пригласила его в дом, а при этом даже не посторонилась. Видение оказалось материальным, от нее исходил непонятный, хотя и стойкий запах, а в туманных глазках периодически вспыхивали тусклые огоньки. Человеку, знакомому с последствиями приема наркотиков, могло бы показаться, что совсем недавно она нюхнула кокаинчика. Видимо, из дома эта женщина все же временами выходила, занималась тем, чем считала нужным, и господин Поляков о своей супруге знал далеко не все. Она вела себя более чем странно. Он вошел, она стояла рядом, смотрела на него безотрывным немигающим взглядом — словно ребенок, страдающий аутизмом, и он уже начал побаиваться, что она собирается положить руки ему на плечи. Он кашлянул — она не поняла. Он мог поклясться, что в глубине не отличающихся выразительностью глаз заплясала усмешка.

— Всего лишь несколько вопросов, Тина…

— Не ограничивайте себя, — прошептала она, — задавайте как можно больше вопросов… — она потянула носом, вдыхая запах прижавшегося к стеночке мужчины, на бледных щечках заиграл розовый румянец. — Догадываюсь, что вы собираетесь меня в чем-то обвинить — как минуту назад вы чуть не обвинили Ию Акимовну… Давайте же, детектив, смелее, я жду…

Он вырвался из этой западни, пылая от злости. Эта чертовка едва не взгромоздилась ему на шею! А он явился вовсе не за тем! Что за публика, в конце концов, обитает в этом доме! Она бы рада была ему помочь и с удовольствием бы призналась во всех смертных грехах. Как не признаться в грехах такому мужчине! Но, увы, все сказанное ранее ее супругом является удручающей правдой. Она проснулась в девять, болталась по квартире неприкаянной безделушкой, заварила зеленый чай, посмотрела телевизор. Все утро в доме стояла оглушительная тишина, которую лишь изредка нарушало кряхтение во сне ее осточертевшего супруга. Она сама не понимает, почему вышла за него замуж. Так уж карта легла, она не виновата, кончились средства к существованию, а так хотелось жить красиво, не ходить на работу, свить уютное гнездышко… Не хочет ли симпатичный детектив выпить вместе с ней зеленого чаю? Ей очень одиноко в этом мире, а от него исходит такая упругая волна…

Упругая волна действительно исходила. Кипя, как чайник, про который забыли, он взлетел на четвертый этаж и устроил перезвон в седьмой квартире.

— Это не пожар, — процедил он, когда почувствовал, что за дверным глазком обосновалось человеческое существо, — это следователь. Позвольте с вами побеседовать, сударь? Разумеется, Надежда Леопольдовна всячески в курсе нашего с вами свидания…

С каким бы удовольствием он разбил кулак о холеную жалобную физиономию, представшую его взору. Но он манерно расшаркался, оскалился людоедской улыбочкой, чем перепугал молодого человека до смерти. Каневич совсем недавно втер в голову бальзам, восстанавливающий витаминный баланс, отчего желание треснуть по физиономии возросло многократно. Он не ждал откровений от этой встречи, просто считал, что раз уж начал, должен добраться до логического конца. Допрос был жесткий, пристрастный, не давал расслабиться. Каневич судорожно кутался в халат, говорил бессвязно. Он не понимает, чем вызван пристальный интерес правоохранительных органов к этой квартире. Каждый живет так, как считает нужным, и ни в одном законе не написано, что нельзя сидеть у женщины на шее. Это просто сделка. А каждая сделка считается удачной, если оба партнера чем-то жертвуют. Надежда Леопольдовна жертвует деньгами, которые она тратит на своего сожителя, а он — свою единственную неповторимую молодость, разве можно его в чем-то упрекать? А если и хочется упрекнуть, то лучше это сделать в другом месте и в другое время… Он готов повторить свои слова под присягой. Он не общается с жильцами подъезда, ему это глубоко не интересно, а тем более, он никогда не общается всуе с ответственными (и не очень) работниками милиции. Он сознательно сторонится соседей, он практически не здоровается с ними. Ну, проснулся он раньше Надежды Леопольдовны, что с того? Никто не приходил, телефон не звонил, ему не в чем признаваться! Он смутно представляет, о ком, вообще, идет речь. Вот уважаемый следователь хорошо знает всех, кто проживает с ним в одном подъезде? Сейчас не старые времена, когда все друг друга знали (и на всех стучали), сейчас каждый сидит в своей скорлупе и старается поменьше думать об окружающих…