Жаркая осень в Акадии - Александр Петрович Харников

– француз, как и я, но лицом больше всего похожий на жабу. После третьего или четвертого визита он мне сказал, что отправляется в Порт-ля-Жуа, и предложил поехать с ним. Я было обрадовалась, но он добавил:

– Есть там заведение мадам Констанс, ты могла бы перейти к ней. Я ее знаю и замолвлю словечко.

– А какой мне в этом интерес?

– Я тебе буду платить за любую информацию про то, что там происходит – особенно если это касается военных дел.

И назвал мне весьма неплохую сумму. Должна сказать, что он ни разу меня не обманул – деньги сначала привозил он сам, а потом стал приезжать этот проклятый Реми. И, несмотря на заработок, я ждала его следующего визита с ужасом.

Так и сейчас – прежде чем мы перешли к делу, он сделал со мной все, что хотел, а потом только начал меня расспрашивать о русских. Знала я мало – ни один из них не пользовался услугами заведения мадам Констанс, и отнюдь не из-за конкуренции – таковой в Порт-ля-Жуа попросту не было. Все, что я узнала, было получено мной от местных чиновников и от тех, кто записался в ополчение. Я боялась, что Реми разозлится на меня – синяки на груди и животе и то самое место у меня болели, и сильно, а если он еще покуражится… Но он повеселел и даже меня похвалил, а затем (впервые!) выдал мне карту в целый экю.

– Будешь получать по стольку сверх того, что ты уже получаешь, если узнаешь больше. Я вернусь через три-четыре недели.

– Тогда уж целый деми-луи[28], и непременно золотом.

Реми с удивлением и, как мне показалось, с неожиданным уважением посмотрел на меня.

– Если информация будет этого стоить, хорошо, получишь деми-луи. Или даже целый луидор. Золотом, как ты и сказала.

И удалился, даже не настояв на «добавке», как это обычно бывало.

7 (18) сентября 1755 года.

Российская империя, Санкт-Петербург

Вице-канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов

Профессор Ломоносов жил на Васильевском острове в доме, расположенном неподалеку от порта. Мне вспомнилось вдруг одно происшествие, не так давно случившееся с Михаилом Васильевичем. Возвращался он как-то раз домой уже в сумерках. И тут, как на грех, на него решили напасть трое матросов. Видимо, они пропили свои деньги в здешних кабаках и решили раздобыть еще хоть что-то на зелье окаянное. Матросики захотели раздеть припозднившегося путника. Но они не на того нарвались.

Стать у профессора была богатырская, да и силушкой его Господь не обидел. Да и драться он был привычен. В общем, одного из нападавших он уложил могучим ударом кулака, да так, что тот нескоро очухался. Второй с разбитой в кровь мордой сбежал с поля боя. А третьего Ломоносов раздел до исподнего и прогнал прочь пинками. После этого случая даже самые отчаянные грабители не рисковали связываться с профессором Академии и знатным пиитом. А государыня, узнав о приключениях Ломоносова, долго смеялась, подшучивая над генерал-полицмейстером Алексеем Даниловичем Татищевым. Дескать, ему следует пригласить профессора на службу в петербургскую полицию, тогда всем злодеям в столице станет тошнехонько.

Жил Михаил Васильевич в квартире из пяти комнат. Здесь же, во дворе дома, была построена химическая лаборатория, где Ломоносов проводил опыты со смальтой для своих мозаик. Вместе с ним в доме проживала супруга Михаила Васильевича, Елизавета, урожденная Цильх. Ломоносов взял ее в жены во время своего обучения в Марбурге. К сожалению, сын Иван и дочь Елизавета, родившиеся у него в Германии, умерли в младенчестве. И радовала Михаила Васильевича лишь младшая дочь, шестилетняя Елена. Девочка была веселой и озорной. Отец любил девочку и баловал ее.

В доме Ломоносова нас с Иваном Ивановичем Шуваловым встретили сам хозяин и его супруга. Поняв, что мы пришли к нему с серьезным разговором, Ломоносов пригласил нас пройти в его кабинет, где можно было без помех побеседовать о наших делах.

Так как речь должна была пойти о том, что происходило в далеких от России краях, мне пришлось первому изложить сведения, полученные от верных людей из Новой Франции. Ломоносов удивленно качал головой, услышав о неких русских, которые невесть откуда объявились на границе французских и британских колониальных владений и с ходу вступили в схватку с подданными короля Георга.

– Занятно, занятно, – пробормотал Ломоносов, задумчиво почесывая подбородок. – Ведь не далее как позавчера, я подал на имя нашей государыни записку, озаглавленную «О Северном ходе в Индию». В ней я упомянул о том, что португалец Мельгер еще в 1660 году якобы прошел Ледовитым океаном из Тихого океана до самой Португалии. Так это было или нет, сейчас уже с достоверностью установить невозможно. Но я все же написал, что «расположение островов, между Америкой и Камчаткой и Чукотскими берегами лежащих… служит нашему главному делу».

– А о каком таком «главном деле» вы написали? – с любопытством поинтересовался Шувалов.

– Под «главным делом», любезный Иван Иванович, – ответил Ломоносов, – я подразумеваю продолжение колонизации западного побережья Северной Америки. Ведь мы, после плавания покойного Витуса Беринга, да упокоит Господь его душу, – Михаил Васильевич тяжко вздохнул и перекрестился, – презрели заветы государя нашего, Петра Алексеевича, и забыли о плаваниях на наших рубежах далеко на Востоке. А зря…

– А зачем нам эти земли далекие? – спросил я. – Ведь мы и Сибирь-то освоить все никак не можем. Где мы людей возьмем? Да и с деньгами в государстве нашем, Богом спасаемом, всегда было плохо.

– Сибирь, граф, – Ломоносов нахмурился и строго посмотрел на меня, – это наше богатство, о котором мы даже еще и не подозреваем. Господа, вы же прекрасно знаете, что порой для приобретения малого лоскута земли в Европе посылают на смерть целые армии. А там, далеко на востоке, куда еще не добрались французы и англичане, приобрести можно целые земли в новых частях света для расширения мореплавания, купечества, могущества, для большего просвещения всего человеческого роду. Что же касается Сибири… Она уже давно наша, еще со времен царя Ивана Васильевича Грозного. А за Сибирью Камчатка, острова Курильские. На этих островах можно завести поселения, хороший флот с немалым количеством военных людей, россиян и сибирских подданных языческих народов, против коей силы не смогут ничего сделать прочие европейские державы. Таким образом путь и надежда для чужих нам народов пресечется, российское же могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и Америке.

Ломоносов говорил эти слова с волнением, лицо его разрумянилось, глаза сверкали.

«Да, этот человек