Жаркая осень в Акадии - Александр Петрович Харников

что Российской империи ничто не угрожает. Если Австрия и Пруссия никак не могут решить, кто из них главный среди германских герцогств и курфюрств, то это еще не повод отправлять русские войска на помощь той же Австрии только потому, что канцлер Бестужев получает из Вены щедрый пансион.

Так что дела заморские меня заинтересовали. И особенно эти самые таинственные русские. У меня был свой человек в Новой Франции. Немец Михель Крамер ссужал меня деньгами еще тогда, когда я был камер-юнкером цесаревны. Потом, когда Елизавета Петровна взошла на престол и я был осыпан ее милостями, я сторицей вознаградил Крамера, сделав его моим доверенным лицом.

Михель оказался умным и верным человеком. Он выполнил несколько моих деликатных поручений, за что получил достойную награду. Но как-то раз он признался мне, что делает все это не только ради денег.

– Ваше сиятельство, я полюбил Россию. Эта страна мне стала не менее дорога, чем моя родная Вестфалия. И если я буду нужен вашей стране и вам, граф, то вы полностью можете рассчитывать на скромного немецкого негоцианта Михеля Крамера.

На днях я получил от Крамера весточку, которую тот переслал мне через шкипера гамбургского торгового корабля, пришедшего из Квебека. Правда, я толком не понял, о чем в ней идет речь. Крамер обещал в самое ближайшее время прислать мне новое донесение, в котором более подробно расскажет обо всем.

Но о том, что мне сообщил Крамер, я рассказывать Шувалову не буду. А вот о депеше из Парижа расскажу пренепременно…

17 сентября 1755 года. Порт-ля-Жуа, заведение мадам Констанс

Селест, сотрудница заведения, настоящее имя Анн-Мари Тибодо

Неплохой попался мужчина – оставил мне целую монету в пол-экю! Обычно я получала хорошо если восьмушку[23], а то и пару-тройку монет по одному-два су[24]… И оставил мне он эту сумму серебром, а не картами[25]. А деньги мне нужны… Конечно, живем мы за бесплатно, кормимся тоже, да и рабочее «место» нам предоставляет мадам Констанс – зато она и забирает всю оплату, а нам перепадают лишь чаевые. Есть у меня и второй источник доходов, но о нем мадам Констанс ничего не знает…

Я убрала монетку в потайное место в шкафу, чуть сполоснулась над тазиком, затем окинула простынь критическим взглядом и решила, что на еще одного клиента её хватит. Приоткрыв дверь, я крикнула:

– Следующий!

При виде вошедшего у меня душа ушла в пятки. Реми был связным от мсье Пишона, и мне предстояло выложить ему все, что я узнала за последние дни. Да, и получить свое «жалованье» – здесь я могла быть уверена, что он выплатит мне все до последнего денье[26]. Но этот ублюдок любил надо мной поизмываться – после его визита на моем теле опять появятся синяки и царапины, а место, не предназначенное для занятий любовью, вновь будет болеть и кровоточить. Когда я в первый раз попробовала возмутиться, он сделал это насильно, а потом мадам Констанс наорала на меня – мол, клиент заплатил за это отдельно. Впрочем, она с тех пор каждый раз выплачивает мне дополнительное вознаграждение за каждое подобное надругательство – целых два су, необыкновенная щедрость! Кстати, у меня иногда складывается впечатление, что Реми – содомит, ведь он ни разу не захотел делать это так, как положено по человеческим и божественным законам.

А как попала дочь зажиточного мельника из Гаспаро в подобное заведение? Началось все в тот злосчастный день, когда было объявлено, что мой жених, Жан Прюдомм, оказался преступником, его имущество конфисковано в пользу королевской казны, а за его голову назначена награда. Конечно, английский бейлиф объявил, что преступник, скорее всего, уже мертв…

А потом мне сообщили, что Жан жив и все еще меня любит – и что то, что произошло – не более чем недоразумение. Но я подумала – зачем он мне? Это раньше у него была своя парусная лодка, дом, который он покрасил в красный цвет по моей просьбе, и, главное, он принадлежал к клану Прюдомм, одному из самых богатых в Гаспаро и окрестностях. Моя старшая сестра, Прюданс, замужем за старшим братом Жана и живет припеваючи. Или жила – я слышала краем уха, что англичане недавно выгнали всех французов из Гаспаро, а мужа Прюданс – уже не помню, как его зовут или звали – расстреляли, как и многих других. Так им и надо – после того, как я ей сдуру рассказала, что я написала Жану, она перестала со мною общаться – зато об этом узнал весь поселок. И парни, ранее заинтересованные в женитьбе на мне, больше не делали мне предложений.

А ведь раньше я считалась завидной невестой – и не только потому, что отец давал за меня землю у реки, чуть ниже по течению. Внешность у меня такая, какую местные любят – огромная грудь, рыжая шевелюра, дородность, да и на лицо я не уродина. Была не уродиной – сейчас, когда я порой смотрю в небольшое зеркальце, которое мы получаем каждое утро, чтобы привести себя в порядок, мне совсем не нравится то, что я в нем вижу.

Тогда же в дома, где ранее жили Жан и его брат, въехали английские солдаты. С одним из них у меня начались амуры, что крайне не нравилось моему отцу. А потом было объявлено, что замуж выходит моя младшая сестра, и землю, предназначенную мне, отец передал ей в приданое. Тогда я разозлилась и ушла к Джону. Смешно, правда? Был Жан, стал Джон.

Вот только Джон оказался порядочной сволочью. Той же ночью он меня напоил, после чего мною воспользовались и он, и его дружки. А на следующее утро он мне сказал на своем ломаном французском:

– Ты никому не понравилась. Уходи.

Но в городе об этом он раструбил – и мне ничего не оставалось, как уйти далеко-далеко. Так я и оказалась у английского форта Лоуренс, находившегося по ту сторону реки Бобассен. Средств на пропитание у меня не было – отец поклялся, что я не увижу больше ни единого су. А голод, как известно, выгоняет волка из леса[27]. И я ушла в заведение мадам Мирей. И оказалось, что я как нельзя лучше приспособлена к подобной деятельности – ведь я и тогда не забеременела, и с тех пор ни разу не зачала ребенка, да и срамные болезни всегда обходили меня стороной.

Одним из моих первых клиентов стал Тома Пишон