Меня не купишь - Мартин Касарьего

— Что еще за Рафаэль-Кальво? — скривился Гарсиа и почесал макушку.

— Это такая улица, — поспешил ответить Кувшин.

— Точно? — вопросил Гарсиа.

Донеслось урчание, очевидно, утвердительное и подтверждающее мою догадку относительно того, что Молчун держал в руках камеру.

— Мать вашу так! — ругнулся Гарсиа. — В один прекрасный день я пошлю вас всех разгружать вагоны. Мне до лампочки, что вы делаете по выходным, но в рабочее время извольте работать на меня. И не забывайте об этом. Можно начинать.

Ни слова не говоря, Кувшин схватил Годо, а Однорукий единственной лапой сжал указательный палец на его правой руке и дернул назад, намереваясь сломать. Звук хабанеры из «Кармен» заглушил хруст костей. Гарсиа прибавил громкость. В моем сознании он никак не увязывался с Визе, с оперой. В прежние времена он увлекался совсем другой музыкой — той, что играют на танцульках, и народными севильянас [12]. Его любимая песня посвящалась некой грудастой Рамоне. Вот так. Возможно, мелодии из «Кармен» казались ему вполне фольклорными и выражающими национальный испанский характер. Гарсиа опять убавил звук. Кувшин выпустил Годо, который, стоя на ковре на коленях и с выражением абсолютного непонимания происходящего, здоровой рукой сжимал сломанный палец.

— Отлично, Годо, вот мы и начали задавать вопросы, — сказал Гарсиа за кадром. Молчун, похоже, наслаждался зрелищем корчившегося на полу Годо, а может, ему просто надоело водить камерой из стороны в сторону. — Теперь твоя очередь говорить, если только ты не хочешь, чтобы мы продолжили расспросы. Понимаешь меня?

Как я уже говорил, дело происходило во время Рождества, а Гарсиа был по-своему верен традициям. Среди столов, кресел, ламп и диванов высилась небольшая елочка, украшенная мигающими огоньками, серебристыми шариками — знаете, такими, отражаясь в которых любой красавчик превращается в Квазимодо, а Квазимодо — в страшного паука. Возле камина, в котором уютно мерцал огонь, — скульптурки, изображающие сцену Рождества: пастухи, овцы, речка, мостик, волхвы, портал, Святое семейство, бык, мул и иже с ними. В центре стола — корзина с марципанами и рождественскими печеньицами, обсыпанными сахарной пудрой. Тут же нетронутый туррон [13].

Годо вовсе не был героем, да и сама его физическая конституция не предполагала особой мужественности, а тем более теперь, когда он был до смерти напуган, со сломанным пальцем. Тем не менее он встал с колен, демонстрируя известное достоинство, и посмотрел на Гарсиа. По крайней мере, у него хватило духу сделать это.

— Я ничего не брал, — сказал он зло, — я ни у кого ничего не брал.

— Как вчера сыграл «Мадрид»? — спросил Однорукий, не обращая внимания на Годо.

— Вничью, — ответил Кувшин.

— Обделались!

— Да это был товарищеский матч, — попробовал успокоить его Кувшин.

— Товарищеский? Товарищеских матчей не бывает, просто этих молокососов опять уделали.

Однорукий метнул убийственный взгляд в сторону Годо, который в оцепенении слушал абсурдный разговор.

— Ладно, парень, — заговорил Гарсиа. Похоже, ему уже все наскучило. — Сделай нормальное лицо, а то сдается, что тебе засунули огурец в задницу. Мы приличные люди, а не людоеды. Ты уж совсем сдрейфил. Почему бы это? Где мои шесть кило?

Годо посмотрел наверх.

— Я не знаю. Все это дерьмо, в котором ты копаешься…

Гарсиа включил музыку на всю мощь. Для Однорукого и Кувшина это прозвучало как приказ. Действуя в паре, они сломали ему следующий палец. На сей раз — средний на той же руке. Когда они отпустили Годо, он, как зомби, зашатался и сбил две фигурки из скульптурной композиции «Рождество»: два волхва упали и сломали шеи. Гарсиа уменьшил громкость. Годо плакал, стоя на коленях. Жалкий мальчик на побегушках, приторговывающий наркотой в розницу, ворующий из автомобилей магнитолы и прочую мелочь. Если ему вздумалось подпрыгнуть повыше или скакнуть в сторону, это была самая большая ошибка в его жизни. Однорукий заметил урон, нанесенный рождественской композиции, выдвинул ящик столика, на котором стоял телефон, и достал тюбик с клеем. Должен признать, картина была не из приятных, она вряд ли доставила бы удовольствие даже самым бывалым и привычным к насилию, вроде меня, но мне было полезно увидеть в деле тех, кого предстояло убить.

— Ты закончишь свои дни в корзине с грязным бельем, малыш, — с угрозой произнес Гарсиа, опять оказавшийся в фокусе камеры. — Подумай хорошенько, прежде чем сделать это. Не надо бояться. Два пальчика — это так, ерунда, ты их быстро вылечишь. Ты ведь не увлекаешься ни баскетболом, ни регби? Мы еще и не рассердились как следует. Настоящие проблемы появятся, если эти шесть килограммов так и не обнаружатся, но уж тогда все, кранты, тебя действительно возьмут за задницу. Три недели тому назад некий Хуан шатался тут, предлагал всем кокаин. И мне сразу рассказали об этом. По чистой случайности описание этого самого Хуана сильно напомнило мне твою внешность ободранного кота, мальчик. Не так уж много тебе отпущено везенья, не израсходуй весь запас слишком быстро. Советую тебе выложить все, что знаешь, а вздумаешь петь, как Монтсеррат Кабалье в д?ше, — сам увидишь, мне плевать на сто тысяч малюток святого Луиса и на их мамашу.

Пока Гарсиа говорил, Однорукий зубами открыл тюбик с клеем, щедро намазал шею белобородого волхва и прямо-таки нежно пристроил отвалившуюся голову на законное место. Камера, утомленная разглагольствованиями Гарсиа, добросовестно засняла всю сцену. Потом он взял в руку черного волхва Бальтазара, оглядел его с явным презрением, решил так и оставить безголовым, закрыл тюбик с клеем и положил на место.

— Я ничего не знаю, — защищался Годо. — Я ничего не сделал. Может, этот Хуан действительно похож на меня.

— У него тоже растут волосы на заднице? Долго будешь выделываться? — поинтересовался Гарсиа со свойственной ему деликатностью. — Ты злоупотребляешь своей везучестью и моим терпением, мальчик. Смотри, как бы и то и другое не закончилось одновременно. Очередь за твоим большим пальцем. Если он у тебя застрахован, ты получишь втрое больше, чем за другие пальчики. Видно, неспроста его так ценят. Я не собираюсь валандаться с тобой весь день. Четыре взрослых человека заняты одним тобой. Рабочий день четырех человек, понимаешь, о чем я толкую? Это очень дорого стоит, мы ведь не безработные бездельники, да и с голоду не умираем.

Замурлыкал кот, просочившийся в приоткрытую дверь из сада.

— Мать вашу, — разозлился Гарсиа, — закройте эту чертову дверь. Сразу видно, что вы не платите ни за отопление, ни за дрова. Сию минуту уберите отсюда эту тварь!

— Кис, кис, кис…

Опустившись на корточки, Кувшин пытался привлечь внимание кота, подобрался на расстояние вытянутой руки, схватил за шкирку и поднял. Беззащитный перепуганный кот прекратил мяукать. Все четыре лапы вытянулись вперед и напряглись, твердые, как электрический кабель, а шерсть встала дыбом.

— Можно дать ему молока, шеф? — спросил Кувшин.

— Конечно, старик, напои его молоком до отрыжки, если так тебе полегчает, — вздохнул Гарсиа, изображая безграничное терпение. — Видно, рождественская атмосфера превращает вас всех в сердобольных сестер-монашек.

Кувшин сгреб кота и скрылся за дверью, ведущей, по моим предположениям, в кухню. Если так, то он должен был услышать из кухни, как музыка «Кармен» загремела на всю мощь. Минуту камера оставалась неподвижной, уставившись в стену. Наверное, Молчун был вынужден отложить ее, пока Кувшин занимался котом, чтобы лишить Годо всякой возможности улизнуть.

Когда Кувшин вернулся в гостиную, Годо рыдал, прижимая к себе руку. Ноготь большого пальца прокричал «пока!» покинутой руке. Молчун вернулся к своей работе домашнего кинодокументалиста. Кувшин оставил за дверью блюдечко с молоком, и кот принялся лакать его. С помощью пульта дистанционного управления Гарсиа убавил звук до нормального. В наступившей тишине безутешный Годо оплакивал, опустив голову, свою руку и несчастную судьбу.

— Смотри на меня, — сказал Гарсиа, — смотри на меня, когда я говорю!

Годо поднял голову. Он был сам не свой, но, видно, все надеялся вывернуться из переделки живым.

— Ты хочешь плавать, не замочив одежды, а так не бывает. Ты показал, что ты парень предприимчивый. Отлично, я оценил. Но никто не начинает сразу сверху, не заплатив за это сполна. Нельзя прыгать через ступеньки.

Прозвучало невнятно, больше похоже на «рыгать», чем «прыгать», но в эту минуту всем было не до мелочных придирок, и я не заметил на лицах и тени усмешки.

— Ты ввязался в серьезную переделку, — продолжал человек, за чьей головой я охотился. — Кое-кто видел, как ты входил в дом с сумкой, а потом выходил оттуда. Откуда ты знал, что там было шесть кило порошка?

— Я ничего не знал, — ответил Годо. — Это была спортивная сумка Розы. Я прослушал послание на автоответчике. Роза потом сказала, что это была не она.