Танго на цыпочках - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но то очи… глаза еще не все. Бывает, что сле́пые люди видять больш…больше, чем зрячие. Я очень хо́чу, чтобы вы меня зрозумели. Стася роспознала бы е́го, потому он и убил.
Интересная версия. Аполлону Бенедиктовичу приходилось слышать, будто бы люди, обделенные возможностью видеть, хорошо слышат, и нюх у них преотменный, скажем, как у собаки, а то и лучше. Тогда есть шанс, что Стася опознала бы убийцу по запаху.
Нет, глупость несусветная, если бы он не напал, она б и не узнала о его существовании. А, если он не знал, что девушка слепа? Если допустить, что сей гипотетический Оборотень делал в лесу нечто не совсем подобающее человеку, нечто опасное, а тут девушка. Он думает, что она видела и выдаст его полиции, поэтому и убивает. Логично. Больше всего Аполлон Бенедиктович любил логику именно за то, что она не оставляла места всякого рода сказкам про оборотней, ведьм и прочую нечисть, в которую Палевич не верил. Вот истинная правда, прослыв знатным специалистом по всякого рода чертовщине, Палевич тем не менее, ни в черта, ни в Бога не верил. И раз за разом убеждался, что всякого рода «потусторонние» явления, коими увлекаются нервные дамы на сеансах «спиритизма», суть глупость либо злой умысей человеческий.
И оборотня он найдет всенепременно. Завтра же наведается в то место, где убили девушку. Она стала первой жертвой, с нее и нужно начинать расследование.
Распрощавшись с гостеприимной вдовой, Аполлон Бенедиктович отдал приказ ехать домой. Остановился он в единственной гостинице. Заведение вполне приличное и недорогое, и пансион полный, что еще нужно старому холостяку. Федор, правда, настойчиво зазывал начальство в гости, но делал это как-то не искренне, и Аполлон Бенедиктович отказался. Лучше он отдохнет, подумает в тишине, а уж завтра примется за расследование сего странного дела со свежими силами.
Однако подумать не удалось — после сытного ужина нестерпимо потянуло в сон. Переезд сказался, да и день нервный выдался, Николя, Натлья, пан Юзеф, с которым так и не вышло познакомится, пани Тереза, Федор с его непоколебимой верой в чудище и серебряные пули.
Спал Аполлон Бенедиктович плохо, всю ночь его преследовал огромный черный волк с желтыми глазами, в которых плавилось, пылало адское пламя. Волк то припадал на задние лапы, точно собираясь прыгнуть, то улыбался, демонстрируя огромные клыки, то хохотал человеческим голосом. Закончилось все тем, что, загнав Аполлона Бенедиктовича в угол, волк, вместо того, чтобы вцепится ему в горло, ласково лизнул в щеку и прошептал:
— Аполлон Бенедиктович? Проснитесь, пожалуйста. — И Палевич, опасаясь рассердить зверя, послушно открыл глаза. В комнате было светло, и следователь вздохнул с облегчением, приснится же такое, это все Федор с его рассказами про оборотня повинен. В следующую минуту Аполлон Бенедиктович заметил ее. Девушка? Женщина? Глубокая старуха? Не понятно. Черный плащ, черная шляпка и черная густая вуаль не позволяли определить возраст незнакомки.
— Аполлон Бенедиктович? — Прошептала она. Специально говорит тихо — понял Палевич — чтобы потом по голосу не узнал.
— Кто вы?
— Простите, но имя назвать не могу. Я пришла затем, чтобы предупредить вас.
— О чем?
— Уезжайте! Оборотень остановится, он больше не будет убивать, если вы уедете.
— А если останусь?
— Тогда…
Палевичу почудилось, будто незнакомка улыбается.
— Тогда вы, пройдя по трупам, может быть, и сумеете заглянуть ему в глаза, но готовы ли вы к этой встрече?
— Я не уеду.
— Жаль. — Незнакомка положила что-то на стол. — Я буду молиться за вас. За нас, за всех нас.
— Кто вы? — Повторил вопрос Аполлон Бенедиктович.
— Тень из прошлого. Простите. — Прежде, чем Палевич успел предпринять что-либо, незнакомка вышла из комнаты. Бежать за ней было бессмысленно, в неглиже много не побегаешь, а ждать, пока он оденется, дама не станет.
На столе лежало кольцо и крестик, маленький серебряный нательный крестик. Даже не проводя опознания, Аполлон Бенедиктович мог поклясться — крестик принадлежит убитому Камушевскому. Но откуда он у дамы в черном, и откуда она сама взялась?
Сплошная чертовщина вокруг творится, но сворачивать с выбранного пути Палевич не собирался.
Тимур
Она сидела напротив, закрыв лицо ладонями, и всхлипывала. Она же еще ребенок, маленький дурной ребенок, который сам не понимает, в какое дерьмо вляпался. Вляпалась. А ему что делать? Сидеть и смотреть?
— По голове ее погладь. — Присоветовала Сущность. — И расскажи заодно, что наркотики — это бяка.
Сущности Тимур посоветовал заткнуться, но вот проблемы Никиных слез это не решило.
— Ну… Перестань… — Мысли заметались, подыскивая подходящие к случаю слова. — Не плачь. Все хорошо будет. Ну…
Он и сам не понял, как и когда получилось, что она плакала уже, уткнувшись мокрым носом в его плечо, каштановая, с рыжеватым отливом, макушка подрагивала, а от слез промокла майка.
— Ну, ладно тебе, пройдет же…
Прошло. Гадкая девчонка в последний раз шмыгнула носом, и в следующую секунду острый кулачок врезался в печень. Это было больно! Это было чертовски больно!
— Ну, утешил крошку? — Ехидно поинтересовалась Сущность.
— Иди ты… — Прошипел Тимур. Вслух. Он бы еще добавил, за шесть лет словарный запас значительно расширился, но слова застряли в глотке.
— Ты! Ты иди! Ты — сукин сын! Урод! Ублюдок! Сволочь!
— Да, давай, иди успокой ее. — Хихикал голосок в голове. Сущность веселилась вовсю, а вот Тимуру было не до смеха. Верно говорят, не спешите творить добро. Вот пожалел он ее вчера, к себе приволок, спать уложил, по утро чаем напоил, и где, спрашивается благодарность?
Ника стоит, прижимаясь спиной к холодильнику, и орет на него. Она орет на НЕГО! В его же квартире! Да выпороть ее следовало, еще вчера, или, на худой конец, утром, а то, ишь, разоралась. И глазищами своими, того и гляди, дырку пробуравит. Зеленые они у нее, ведьмины…
К черту подобные мысли!
— Вали отсюда.
— Что? — Она тыльной стороной ладони вытерла нос. И ладонь вытерла, о его, между прочим, занавеску.
— Вали, говорю. — Внятно повторил Тимур. — Отсюда. Пока задница целая.
— А то что?
— А то выпорю.
— Ты… Ты…
— Я — это я. А ты — это ты. Понятно?
Она вдруг схватилась руками за голову. Ну, что опять? Больно, да? Но Салаватов, наученный горьким опытом, не шелохнулся. Пусть она хоть по полу катается, больше он на эти женские уловки не попадется.
— Как ты сказал? Ты — это я? Я — это ты. Астры. Смех. Лара. Она сказала, будто я — это она. Нет, не так, будто она — это я. Лара сказала…
