Танго на цыпочках - Екатерина Лесина

рациональное объяснение звонку. Не нашла, во всяком случае, рационального. Как ни крути — а крутила я по-всякому — звонила именно Лара, моя сестра, умершая шесть лет назад. Допустим, о той давней истории с сигаретами не знал никто. Шаткий довод? Возможно, но для меня более чем достаточный. Я узнала Ларин голос, и ее духи в моей квартире, и картину, и заботу обо мне. Это Лара. Но тогда выходит, что она звонила с того света? А, собственно говоря, почему бы и нет. И в газетах, и по телику полно передач, посвященных именно таким вот "возвращениям", когда умершие люди помогают своим близким и любимым. А Лара меня любила.

Мне очень хочется верить, что она меня любила. И поутру, кое-как загримировав помятую физиономию — бессонная ночь сказалась темными кругами под глазами и опухшими веками — я отправилась к Тимуру.

Правильнее было бы сказать "на казнь". Он же убьет меня, пристукнет, словно надоедливую букашку. Он же сидел из-за меня, это я уверенно заявила следователю, что видела, как Салаватов возвращается, хотя на самом деле ни черта не видела. Я сидела на кухне, делая вид, будто учу английский, в произношении тренируюсь, отсюда и плеер в ушах, на самом же деле там стояла не кассета с нудными диалогами, а последний альбом какой-то жутко модной и оттого дефицитной группы.

Я солгала на следствии. Мне было очень-очень стыдно, что в то время, когда убивали мою сестру, я слушала кассету с последним альбомом жутко модной группы. Я ведь и без того верила в Тимурову виновность — он приходил незадолго до убийства, он кричал на Лару, он ушел, хлопнув на прощанье дверью, так почему ему было не вернуться? На первый взгляд все правильно, а на второй?

У Салаватова серые глаза, похожие на Балтийское море зимой, а еще на дым от лесного костра. Почему он смотри в меня? Не "на", а именно "в", взгляд проникает под кожу, и Балтийское море зимним холодом вливается в кровь. Не хочу, не люблю, когда холодно, пусть он отвернется, и тогда я признаюсь, расскажу про плеер и кассету, про то, что лгала и додумывала несуществующие факты, и про то, что Лара звонила. Но он не поверит, он ведь скептик.

— Уходи. — Повторил Тимур. Главное, не заплакать, я ведь сильная, я сумела выжить, значит, сумею и не заплакать.

— Ты не понимаешь… Ты должен… Я с тобой. Пожалуйста! — Заготовленная заранее речь, несчастный плод утренних терзаний, вылетела из головы, когда он вышел из подъезда, такой незнакомый, опасный и сильный. Раньше Салаватов казался мне образцом утонченного джентльмена из "Унесенных ветром", а теперь он вылитый американский гангстер времен сухого закона. Только одет попроще: джинсы и майка без рукавов. На левом плече татуировка — переплетенные невиданным узором синие линии, похоже на кельтский орнамент. Ерунда, откуда на зоне взяться кельтскому орнаменту. А глаза по-прежнему холодные.

— Тимур, я не стану мешать, честно. Я… Мне очень нужно жить у тебя. Я заплачу! Честно!

Он вздохнул, потом, схватив меня за запястье, подтянул к себе, близко-близко и страшно-страшно, в жизни еще так страшно не было, море в глазах кипело яростью, а верхняя губа нервно дергалась.

— Слушай, девочка, — его слова пахли мятой и сигаретным дымом, — ты достаточно мне крови попортила, поэтому, прошу, уйди так, чтобы я тебя больше не видел!

— Но ты должен… Лара сказала, что ты должен ей за укол! Она сказала, что ты должен за тот укол, который в мастерской, что из-за него все началось.

Ну вот, сейчас Салаватов прикажет мне заткнуться и валить домой. Или сначала голову открутит? Голову жалко, и себя тоже жалко, еще жальче, чем голову. Рука, больно сжимавшая мое запястье — синяки обеспечены, тут и гадать нечего — разжалась, и Салаватов буркнул.

— Иди.

— Куда?

— Куда хотела. Ты же ко мне собиралась, так? Вот и иди, черт бы тебя побрал. Ключ у тебя есть.

А как он догадался?

Год 1905. Продолжение

Трапеза проходила в мрачном, словно сошедшем со страниц готического романа, зале. Несмотря на ясный день, было сумрачно — узкие стрельчатые окна под потолком почти не пропускали свет, а толстые восковые свечи в кованых подсвечниках чадили неимоверно. Про электрическую лампочку в этой глуши никто и слыхом не слыхивал. И Аполлон Бенедиктович, невзирая на слезящиеся от дыма глаза, изо всех сил старался сосредоточиться на деле.

Место во главе стола пустовало. Однако Палевич готов был поклясться, что кресло с высокой резной спинкой, похожее на трон, долго пустовать не будет. Но вот кто займет место покойного Олега? Николя или Наталья? Николай относительно трезв, смотрит исподлобья, словно на врага, и вяло ковыряется вилкой в тарелке. Пожалуй, он чересчур слаб, а слабых правителей троны не выносят, даже деревянные. Наталья? Сидит прямо, ровно. В глазах ни страха, ни сожаления, ничего. Они словно серое грозовое небо, когда не понятно, то ли сейчас тучи обрушатся на землю дождем рыжих молний, то ли рассеются.

Эх, на поэзию что-то потянуло. Пани Наталья улыбнулась, равнодушно так, вежливо, как улыбаются гостям, чье присутствие лишь терпят. Что ж, больше ему и не надо. Палевич переключил внимание на остальных гостей.

Итак, пан Юзеф, молод, горяч, такому бы в гусары, а не в доктора. С Натальи Камушевской глаз не сводит, а глядит, точно верующий на чудотворную икону. Может такой убить? Сложно сказать. Пожалуй, ради нее, своей единственной и неповторимой, убьет без долгих раздумий. И угрызениями совести мучиться не станет.

Элиза, неизвестная невеста Олега, милая, скромная девица лет шестнадцати отроду, ничего в ней особенного нету. Простовата, не особо умна, да и на богатую не тянет — одета более чем скромно, хотя, возможно, соблюдает траур по убитому. Но не похоже, чтобы горевала сильно, и эти печально-влюбленные взгляды, которые Элиза бросает на пана Охимчика тоже свидетельствуют о том, что особой любви, во всяком случае, с ее стороны, не было.

Олег за себя уже не ответит. Мог он полюбить такую вот серую мышку или нет? Кто знает, дела сердечные оставались для Аполлона Бенедиктовича тайной из тайн, посему вопрос оставался открытым.

За столом присутствовала еще одна особа, девица гораздо более яркая и видная, чем Элиза. Особу звали Магдалиной и приходилась она Элизе старшею сестрой. Вот это действительно роковая женщина, за такую и жизнь отдать не жалко, странно, что при такой внешности она еще не замужем. Или из этих, новых, суфражисток,