Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

Радоваться бы дорогою Сопуну: ведь, что ни говори, а полку мстителей прибыло, даже сам Лесной хозяин взялся помогать. Он же предался невеселым размышлениям. Новую на время как бы семью обретя — или сплоченное общей местью товарищество, тем острее переживал он теперь потерю своей настоящей семьи. Да еще вспомнились ему слова бати. Жаловался тот, что супостаты убили «его детей и внуков». Почему батя сказал, что «детей»? Ведь младшая сестра Орина жива, выдана в дальнюю деревню Малушино, вторая сестра, Манка, старшая, померла еще в девках, брат Знойко уж очень давно на охоте погиб, а в колодце мокнет один брат Тренка. Можно было, конечно, прямо о том батю спросить, однако побоялся он почему-то.

А вот и место, где был срублен Серьгин хутор. Догорело тут уже, дотлело все, что могло гореть и тлеть. Только обугленный журавель высится над ужасным сердцу колодцем. Э… Да вот и чьи-то босые ноги из-за сруба торчат. Неужели и брат Тренка выбрался из колодца? Сопун наддал, ног под собою не чуя, однако вблизи подтвердилось то, что он почти сразу увидел, да только глазам верить не захотел: вовсе не Тренкины они, эти красно-черные от ожогов ноги, а сруб колодезный оббежав, увидел, что на него вытаращил глаза давешний печерский чернец, которого полагал он замученным.

— Господи, Твоя воля! — перекрестился чернец. — Как же ты жив оказался, мужик? Тебя же на моих глазах безбожные разбойники застрелили, а потом в колодец кинули!

— Очнулся, а потом удалось мне и выбраться, — пробормотал колдун и нахмурился, соображая, что же ему делать теперь со свалившимся на голову православным монахом.

— Кто ж помог тебе? Я здесь без помощи собрался уже помирать голодной смертью. — Тут наставил ухо чернец, но поскольку Сопун и не подумал ответить, то задал он следующий вопрос: — А где кунтуш и сабельку взял, хозяин? И шапочка-магерка на тебе хоть и дешевенькая, плохого сукна, да все не наша, иноземная.

— Один из наших обидчиков, отец, уже на дубе повешен. Согласись, что это бывшее его, убийцы, добро теперь мне нужнее, чем ему, — пояснил Сопун и замер, к движению мыслей в себе прислушиваясь: почувствовал он, что вот-вот придумает, как поступить с чернецом. Да не тут-то было!

Смешная, будто со всех сторон обритая фигурка домового вдруг поднялась над вытоптанной травой, и прозвучало пискляво:

— Кому тут Домашний дедушка понадобился? А вот он я!

— Угомонись ты ради бога, Дедушка! — замахал на него руками Сопун. — Не видишь, что ли, кто к нам в гости пожаловал?

Тем временем прищурился домовой, рассмотрел, наконец, монаха — и тут же от испуга обратился облезлым котом. Кот, без следов шерсти на теле выглядевший еще даже неприличнее, чем безволосый и голый домовой, выгнул спину дугой и зашипел.

— А я удивляюсь, хозяин, с кем это ты там разговариваешь. Котик, оказывается, он тоже уцелел, Божье создание. Хе-хе, хорошо, говорю, что котик, бедненький, мне раньше под руку не попался: боюсь, съел бы я его с голодухи, не побоялся бы и оскоромиться…

Тут замолчал чернец и попытался вжаться спиной в бревенчатую стенку колодца: на полянке показался огромный медведь, усердно тянущий за собою волокушу с мертвым телом. Увидав мужика, радостно рыкнул зверь, бросил стволы-оглобли (живой мертвец на сей раз уцепился руками и с волокуши не слетел), поднялся на задние лапы и замахал передними приветственно. Кот заурчал и принялся тереться о задние лапы медведя, а чернец сам не заметил, как оказался с другой стороны колодезного сруба. Впоследствии никак не мог он припомнить, ступал ли тогда на обожженные ноги.

За спиной у него слышалась непонятная возня, звучали тяжелые шаги, оттуда непереносимо несло мертвечиной. Чернец закрыл глаза и принялся читать Господню молитву, крестясь и кланяясь после каждого своего «Господи помилуй!». Тут уж прямо перед ним раздалось тяжелое дыхание, и повеяло звериным смрадом. Охнул чернец, открыл в ужасе глаза — и увидел прямо перед собой сидящего на земле, совсем как человек, медведя, который к тому же еще и крестился правой лапой. Правильно зверь клал на себя крест, пописаному, как православному надлежит. На длинной шерсти его слева повис, когтями вцепившись, давешний кот.

Когда желтые глазки кота встретились с изумленным взором монаха, мелкое животное убрало когти, отцепилось и с истошным мяуканьем бросилось прочь. Чернец отшатнулся. Тут заговорил мужик, оживший хозяин подворья, стоявший справа от медведя, рукою его по загривку поглаживая.

— Ты, святой отец, не бойся его: наш Михайло по прозванию Придыбайло от скоморохов убежал, а у них успел многому научиться.

— В Писании сказано: «Всякая тварь да славит Господа». Да только нет ли ереси в том, что тварь бездушная кладет на себя православный крест?

— Было у меня, как не быть? — почесал в затылке Сопун. — Да забылось мое крестильное имечко: с младенчества все мне «Сопун» да «Сопун». Я вот что сделаю: я тебя в свою охотничью лесную избушку препровожу, это все одно мне по пути. Вот Михайло Придыбайло тебя отвезет. А в избушке у меня и еда для тебя найдется, и мазь лечебная, чтобы ноги твои помазать. И не замерзнешь, пока я не вернусь: есть печка и дровишки к ней на первое время. А в лесу вокруг полно сушняка.

Чернец испуганно поглядел на медведя и перекрестился: не уподобится ли он, грешный Евстратий, девочке Маше из сказки? Это ведь только в сказке Маша медведю всего лишь пироги пекла: всем взрослым понятно, чем он с нею занимался. А Медведь, увидев, что новый знакомец решил с ним поиграть, захлопал от удовольствия лапой об лапу, будто в ладоши, и сам снова принялся креститься. Не понравилась чернецу Евстратию сия явная приязнь к нему огромного зверя, ох, не понравилась. Вслух же сказал о другом:

— Век за тебя буду Бога молить, спаситель ты мой бескорыстный. Да только как сможет твой медведь меня отвезти, если у него мертвое тело на волокуше?

— А батя мой уже возле колодца сидит. Подождет здесь нас с Мишею мой покойный батя Серьга, — повторил Сопун погромче, чтобы и живой мертвец услышал. — Кстати, вспомнилось. Михайло Придыбайло, а не приметил ли ты, куда это Змей и Зелёнка подевались?

Медведь заурчал, показал лапой в сторону березовой рощи, а потом склонил голову набок на сложенные передние лапы и закрыл свои маленькие глазки.

— Спать улеглись? Это до обеда? — изумился Сопун. — Однако же и молодежь пошла, святой отец. Вот уж поистине молодо-зелено.

Чернец был тоже неприятно удивлен, не без того, но предпочел промолчать. Во-первых, в чужой монастырь со своим уставом не суйся. А во-вторых. Собирая в мире подаяние для обители, давно убедился отец Евстратий, что слишком скромно, прямо-таки по-дурацки бестолково провел свои юные, перед пострижением еще, годы. А теперь и вспомнить нечего.

Серьга сидел у колодца неподвижно, чтобы не ставить сына в неловкое положение. А Сопун, весьма за то бате благодарный, перекатил чернеца на волокушу и показал сметливому Медведю еле заметную тропинку, по которой тому надлежало двигаться.

— Тащи, Михайло-богатырь, я вас скоро догоню. Мне тут надо на пожарище одну вещь поискать, авось не сгорела.

Мотнул Медведь головой, впрягся в волокушу и поволок ее засыпанным пеплом промежутком между черными квадратами на месте сожженных строений.

— А меня отцом Евстратием, чернец я КиевоПечерского монастыря. Теперь, впрочем, вот уже несколько лет как лаврой его именуют… А каково твое христианское имя?

— Хозяин! Милый! — закричал вдруг монах с волокуши. — Христом Богом тебя молю, не дай пропасть! Не оставляй меня наедине с лютым зверем!

— Неча, отец Евстратий! — махнул ему рукой Сопун. — Не съест он тебя, вот увидишь.

Наконец, на дальней стороне полянки Медведь проломался бодро сквозь кусты дикой смородины, протащил на тропинку волокушу, и хитрец Сопун вздохнул свободно. Времени нельзя было терять, и он огляделся.

— Кис-кис, кис-кис, — позвал. И черта помянув, поправился: — Дедушка домовой, поди сюда, не бойся!

Голый безволосый старичок тотчас же встал перед ним как лист перед травой. Уж кому-кому, а Сопуну уж точно не до смеха тогда было, но и он еле удержался от улыбки. А домовой подбоченился и запищал:

— Это что же у тебя делается в хозяйстве, Сопун! Как же ты позволил себе избы и все постройки на дым пустить! И куда ты, идол, разогнал своих домашних? И где мои любезные Гривка и Воронок, где Савраска — неужто в конюшне сгорели? Горелым мясом на поляне в нос шибает!

Склонил Сопун голову перед Домашним дедушкой и ответил почтительно:

— Добрый нюх ты сохранил, Дедушка, а вот я что-то перестал запахи различать. Если горелым мясом несет, так это от коров и теляток наших, что в хлеву сгорели, да и псов наших, Брехуна и Хватая, супостаты, убив, в огонь вкинули. Да и тебя они же чуть не запекли в печи. А все мои домашние в колодце мертвые лежат, один я, пулей застреленный, спасся. Гривку и Воронка увели они же, супостаты, а Савраску в телегу с нашим скарбом запрягли.