Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

Медведь тут же поднялся на задние лапы, присмотрелся к лежащим березкам и, порыкивая от усердия, принялся стаскивать их в одно место и прикидывать, как устроить волокушу.

— Напрасно ты это, Лесной хозяин, — прогудел мертвец.

— И вовсе не напрасно, ты сам сейчас поймешь. Сколько их там было, супостатов?

Мертвец развел руками. Сопун закатил глаза, на пальцах подсчитывая. Пояснил неохотно:

— Не до того мне было — ворогов считать, когда головнями в меня, связанного и оглушенного, тыкали. От десятка до дюжины разве. Латинский монашек там бегал, однако он без оружия. Два немца в шляпах и с длинными пищалями, один гусар в полном железном доспехе. Остальные все вооружены до зубов, это точно помню. Вот еще: были и чубатые казаки.

— Если запорожцы, то каждый гусара в доспехе стоит. А вас двое всего. Тебя, девичий угодник, я не считаю — ты не боец!

— Это мы еще посмотрим, лесной ты урод, — вскочил и подбоченился Змей. — А насчет девичьего угодника — от кого я такое слышу, спрашивается? Кто из нас девок ворует, когда они в лес по грибы забредут? И дома у себя разве не ты вокруг уворованной девки крутишься, потчуя ее своей кашей? Чтобы поела твоей еды и тогда у тебя навсегда осталась, а не вернулась к людям с ребеночком! Ты, леший, девичий угодник и есть!

Тут Сопун, невольной телесной радостью веселясь от того, что его члены снова двигаются легко и просто, поднялся с земли и силой усадил Змея. Сам снова сел. Тем временем рассердившийся не на шутку Лесной хозяин принялся раздуваться и снова ушел головой под небо. А путникам оставил для лицезрения свои огромные ноги в онучах и лаптях, уже растрескавшихся от носки, да и напяленных не по-человечески: лапоть, разношенный некогда на левую ногу, был теперь на правой ноге, а правый — на левой. Впрочем, леший, как всем известно, сердит, да отходчив.

— Скажи спасибо, Змей, что ты у меня в гостях, — прокричал сверху леший. — А у вас, как ни крути, всего пара бойцов, и пока я не вижу никакого оружия. И волокуша не роскошь, друг ты мой Серьга. Вот уж не знаю, ведомо ли сие тебе или нет, но недолго осталось тебе бродить по земле.

— Ох, ведомо, Хозяин, ведомо! — склонил голову мертвец. — Пиво меня давно не веселит, а о других бедах гниющей моей плоти и сказать стыдно.

— Поэтому и надо будет тебе силы до битвы сохранить. Поедешь в волокуше и не спорь. И еще я отправляю с вами своего Медведя.

Эти слова услышав, Михайло Придыбайло оставил уже почти сплетенный из березовых ветвей помост для волокуши, встал на задние лапы и, снова разинув пасть, передними принялся бить себя в грудь. Его хозяин, чтобы наблюдать удобнее любимца, вернулся к обыкновенному своему облику.

— Молодцом, Миша! А лучше всего я сам утоплю их всех по-тихому на Гнилище, в топи.

— Рвать на куски вот этими руками, — выставил вперед мертвец пудовые свои кулаки.

— Нет, спасибо, Лесной хозяин, — подхватил его сын. — Мы отомстим, как в священных книгах написано: око за око, боль за боль, позор за позор. И никакого человеческого погребения для этой мрази. Только так.

Медведь тем временем вернулся к своей работе, а его хозяин и приятель принялся размышлять вслух:

— Двое с Медведем — против дюжины вооруженных до зубов иноземцев? Ох, боюсь я, поляжете вы напрасно. Я выходил на большую дорогу, к Бакаеву шляху, когда главное войско иноземцев проходило, сидел в кустах. Сам невидимый, я присматривался и прислушивался. Чужие запахи, чужая речь. Много немцев и поляков. Ну, поляков мы видали, они в драке заядлые, однако и понять их можно, хоть и вера у них не такая, как у вас. А вот немцы меня просто испугали: пищали у них длиннющие, все на своем месте лежит. Нет, вы только представьте себе, мужики! Всякая мелочь в особой сумочке помещается, а для того те сумочки везде на одежде и на перевязи такой широкой пришиты — нет чтобы как у людей, к поясу прицепить! Видел — издалека, правда, — как стреляли они по русской пограничной страже, когда пытались наши стрельцы сжечь наплавной мост через Семь[3]. Где нашим стрельцам до их стрельбы — нечеловеческая у немцев выучка!

— Пугай-пугай, Лесной хозяин! От мести все одно не отговоришь, — махнул на него громоздкой рукою мертвец.

— Кто же вас от мести отговаривает? Да и сам желаю им отомстить. Только по-умному надо, в открытый бой не вступая, а воруя их по одному. И еще меня этот их чернец смущает. Вы же, друзья, своих, православных, чернецов и попов сторонитесь — разве я не прав?

— Да, так оно для всех лучше, — кивнул колдун. — Впрочем, я бы и в ихнем пекле не пропал, вот только отогрелся бы за все здешние жестокие зимы. А если без шуток, так наши попы с чернецами вас, лесную и водяную нечистую силу, просто в упор не видят. В черте они хоть своего беса признают, а про вас говорят, как про вовсе не существующих, что вы суеверие одно.

— Ври, Сопун, ври — да не завирайся! — загремел Лесной хозяин. — Это я-то не существую? Надо же было такое придумать.

— Пожалей наши уши, не кричи на меня, потому как не моя выдумка, а поповская. А явись сюда попик, он бы пояснил, что вас с Огненным Змеем, равно как и бати моего покойного, вовсе и нету здесь. А привиделись вы мне потому, что ударил меня иноземец прикладом по затылку, и приключилась со мной головная лихорадка.

И тут странная вещь случилась с красноречивым Сопуном. Притихли лесные звуки в его ушах, а перед глазами вверх-вниз дернулась березовая рощица — да и растаяла в воздухе. И представилось ему, что лежит он в собственном колодце, своими руками вырытом, над головой — синий квадрат полуденного неба, а на нем звезды, вокруг ледяная вода и трупы родных, и будто слаб он настолько, что не может снять с груди холодную руку мертвой жены своей Марфы.

Встряхнулся тут Сопун, словно мокрый пес, сбросил наваждение — и снова увидел ту же березовую рощицу, а за нею верхушки вековых дубов и услышал со всех сторон хохот. Хохотал Лесной хозяин — и так же громоподобно, как в гневе, кричал; хихикал, ладошкой в красивой, ладно на руке сидевшей перчатке рот прикрывая, Огненный Змей; смеялся богатырь-мертвец, будто в пустую бочку кулаком бухал; Медведь, ухмыляясь во весь свой страшный рот, хлопал лапой об лапу, будто в ладоши бил. И веселился, скромнее и тише иных, даже лес: тот, своему хозяину подхихикивая, эхом возвращал посланные в него звуки.

— Меня нет — и не было никогда! Надо же! — прорычал между приступами громового смеха Лесной хозяин. — А кто же тогда помнит времена, когда этой же большой дорогой скакали на запад косоглазые людишки в кожухах и с одними луками только, а возвращались из Польши с мешками правых ушей, для своего царя с мертвых ляхов срезанных? Когда проезжали тут на восток ватаги литовских и польских панов, усатых и в кунтушах? Дуб сей тысячелетний запомнил это — или все-таки я?

Тут Сопуна передернуло: его словно бы вдогонку достал ледяной рукой смертельный холод из только что почудившегося видения. Мертвец булькнул в последний раз, Змей хлопнул обеими руками по полам, а Лесной хозяин помолчал, остаток смеха в своей груди смиряя, и заявил:

— Эк нас от дела отнесло! Всего только хотел я предупредить: а вдруг латинский чернец знает особые молитвы — и против тебя, православный ведун, и против нашего брата, не-су-щест-ву-ю-щих лесных, водяных да воздушных? Изловить его первым — и на осину!

Тут Медведь, успевший, с людьми и духами повеселившись, и споро волокушу доделать, вдруг зарычал, лапой на восток показывая. Хозяин его принюхался, ухмыльнулся.

— Кстати, и волокушу испытаешь, Михайло Придыбайло. Там, совсем немного проселком пройти, любопытнейшие вещи происходят.

Лесной хозяин шагал столь широко, что спутники его, как ни спешили, отстали. Первым догнал его Медведь, остановил волокушу (мертвец с проклятиями скатился на землю), побежал на четырех лапах в ту сторону, куда ушли оставившие свой враждебный запах иноземцы, встал на задние лапы, прикрывая своего хозяина, и зарычал.

— Ничего не скажешь, Михайло свет Придыбайло, возчик с тебя хреновенький, не то что плотник, — громогласно балагурил Лесной хозяин, присевший на корточки возле скорченного трупа парня лет тридцати в мещанской одежде. — А ты, горожанин, весело помер, ничего не скажешь. Шапку, кунтуш и сапоги ты уже не пожалей, подари нашему Сопуну, замерзает мужик, а сорочку и портки загаженные можешь себе оставить. Эй, мужики, сюда! Укройтесь за моей спиной про всякий случай. А ты, Зелёнка, явись сейчас же пред мои очи!

— Очень мне надо, дяденька! И я, может быть, стыжусь как честная девица, — прозвенело по лесу, вроде как со всех сторон. — С тобою столько мужчин, глаза разбегаются. И такой пригоженький пришодши, что прямо бы съела, как пряничек.

— Ох, Зелёнка, не испытывай мое терпение, короткое оно! Не явишься сейчас, поймаю и так задницу надеру, что и на ветку присесть не сможешь!