Волк советской эстрады - Юлия Волкодав

– Пойдёмте, пойдёмте скорее ужинать! Я купила чудесные котлетки в кулинарии, только обжарить. Устроим пиршество в честь воссоединения семьи.

Позже Лёня понял, что Ангелина большая любительница громких фраз и явных преувеличений. Начиная с воссоединения семьи и заканчивая чудесными котлетками, которые оказались на редкость гадкими. К тому же мачеха их толком не прожарила, так что они подгорели снаружи, и внутри остались сырыми. Лёня, сохранивший и в подростковом возрасте, и потом на всю жизнь чувствительность к некачественной еде, вплоть до моментальной рвоты, к котлеткам отнёсся с большим подозрением и ограничился салатом из помидоров и огурцов, который Ангелина настрогала вместо гарнира. Судя по тому, как спокойно и покорно грызли недожаренные котлеты отец и Лика, кулинарных шедевров от Ангелины никто и не ждал. Лёня с тоской вспомнил бабушкины паровые тефтели из куриного мяса с нежнейшим, без единого комочка пюре, специально приготовленные для внука, чтобы он хоть что-нибудь поел. Здесь на такую роскошь рассчитывать не приходилось.

Ладно, не беда. Он ведь сюда не жрать приехал, а готовить он и сам умеет, были бы продукты. Хватит раскисать! Одёргивая себя подобным образом, Лёня доедал салат, слушая рассказ Ангелины о новой выставке в Третьяковской галерее, где, как выяснилось, она работала. Отец время от времени вставлял отдельные фразы в её рассказ, но больше молча кивал. Лика давно уже выскользнула из-за стола и устроилась у телевизора.

Лёня снова почувствовал себя лишним. Тут была своя жизнь, свои интересы, непонятные ему. И люди эти были ему, по сути, чужими, даже отец, которого он раньше видел две недели в году. К тому же Лёне, уставшему и переполненному впечатлениями за длинный день, очень хотелось уединиться, побыть с самим собой. Дома, в Сочи, несмотря на стеснённые жилищные условия, у него был собственный угол между печкой и стенкой, где стоял его топчан. А чуть дальше – его пианино, крышку которого он использовал и как письменный стол. И даже если в другом конце комнаты Олеся обсуждала важнейшую новость с тут же крутящейся по хозяйству бабушкой, его никто не беспокоил, не втягивал в общение, позволяя заниматься своими делами – готовить уроки, разучивать пьесу или просто читать. Никто не требовал от него сидеть за общим столом, слушать неинтересные истории и кивать. А сейчас ему даже уйти было некуда – на выделенном диване раскинулась Лика, увлечённо смотревшая программу «Время». Туда же после ужина с газетой уселся отец, так что Лёне остался только краешек, и ни о каком уединении не шло и речи.

Спать он лёг уже заполночь, когда все разбрелись по своим комнатам. Ангелина выдала ему чистое бельё, ужасно мятое. «Я не глажу, это предрассудки», – заявила она. В тот момент Лёне было уже всё равно, он бы и без белья уснул. А вот утром, собираясь в консерваторию, ему пришлось самому возиться с утюгом, первый раз в жизни отглаживая себе брюки. Получилось, конечно, безобразно, стрелки двоились, левая штанина вообще осталась мятой, а правую он чуть не прожёг. Рубашку гладить не стал, решив, что и так сойдёт, отвисится на нём по дороге. Отец ушёл на службу, наскоро объяснив ему, как добраться до консерватории. У Ангелины по понедельникам был выходной, и это означало, как объяснила скучающим тоном Лика, что она проспит до полудня. Так что Лёне предстояло самому искать будущую альма матер, куда он сейчас собирался на разведку.

Телефон зазвонил в пятый раз за последние полчаса, и Леонид Витальевич, сбросив вызов, так шваркнул его об стол, что от грохота подскочили и вылетели из-под его стула обосновавшиеся там собаки.

– Полегче, полегче! – Борис аккуратно собрал последним кусочком сырника оставшуюся на тарелке сметану, отправил в рот и поднял мобильник, заинтересованно его рассматривая. – Надо же, не разбил. Жалко было бы, игрушка дорогая.

– У ме-еня ещё два та-аких же есть, – буркнул Волк. – Нада-арили го-овна.

– Везёт. Мне вот только коньяк дарят. Не проще ответить? Кто там тебя домогается?

– Же-ека, – Леонид Витальевич скривился как от зубной боли. – У меня се-егодня вы-ыход на ко-онцерте ко Дню учи-ителя. Две пе-есни.

– Так ответь! Скажи, что заболел, пусть всё отменит!

– Ска-ажи! Во-от та-ак я и ска-ажу! И что он по-одумает? Он не в ку-урсе, зна-аешь ли!

Борис знал, конечно. Тот факт, что Волк когда-то заикался, был его самой большой и наиболее тщательно охраняемой тайной. Он даже подробности жизни с Оксанкой так не скрывал, как заикание.

– Да не поймёт он ни черта. Решит, что ты пьяный. Лёнь, ну ты же не можешь вообще исчезнуть? Хотя бы директора надо в известность поставить. Хочешь, я сам ему отвечу?

Волк покачал головой.

– Не зна-аю, Бо-орь. Во-обще не зна-аю, что те-еперь де-елать.

Он был в полном отчаянии. Вечером концерт ко Дню учителя, завтра он должен был петь на одном небольшом корпоративчике в Питере, через три дня его ждали в Туле на открытии музыкального фестиваля. Потом Израиль. Хорошо, допустим, можно спеть под фонограмму, под чистый «плюс», а не под «дабл», как он делал в последнее время – после операции начала подводить дыхалка, он опасался, что в сложных местах даст петуха, но и опуститься до «фанеры», с его-то старой школой и его принципами, не мог. Вот и стал петь «дабл», пускать плюсовую фонограмму, но петь живым звуком поверх неё. Допустим, сегодня он выйдет под плюс, а завтра, на корпоративе как? Там ведь не только петь, там ещё и публику надо веселить, со зрителями общаться. Да и за кулисами с коллегами нужно хотя бы здороваться.

А гастроли в Израиле, которые теперь накрывались медным тазом ещё и из-за подписки о невыезде? С ними что делать? К чертям летели все его планы, договорённости, да вся его жизнь, потому что жизнью Волка в последние годы была исключительно сцена. Ну и женщины, конечно. Чёрт, Лиза! Он совсем о ней забыл, словно заблокировал в памяти события, с которых и начался этот кошмар.

– Бо-орь! – он поднял голову от тарелки, которую сосредоточенно рассматривал. – Ли-изу на-адо по-охоронить. У нее не-ет нико-ого…

– Твою мать, Лёня! Вот ты ни о том думаешь! Никто тебе сейчас Лизу не отдаст. Прости за цинизм, но она будет в судебном морге, пока не закончится следствие. И, я надеюсь, ты ко всей этой истории не имеешь никакого отношения?

– Бо-оря! Я не-не-не…

Волка затрясло так, что он не договорил последнюю фразу. Борис тоже спохватился.

– Всё, всё, угомонись, я понял. Давай вообще сейчас об этом не будем! Теперь твоим делом займётся Мирон, ты знаешь, он адвокат от бога, он во всём разберётся. Он, кстати, звонил, пока ты мылся. Хочет с тобой пообщаться, но я сказал, что это позже. Тебе нужно отдохнуть, прийти в себя, успокоиться. Пошли-ка в кабинет, коньячку хряпнем. Только тихо, чтобы Поля не видела.

Борис Аркадьевич встал и решительно вытряхнул друга из-за стола.

– Пошли, пошли. А потом тебе поспать надо, и мне тоже, кстати. Твоими стараниями ночь у меня была не из лучших.

Несмотря на ранний час, коньячок пошёл за милую душу. Вопреки обыкновению, Леонид Витальевич не стал разбавлять его водой – он всегда берёг связки, боялся обжечь их крепкими напитками, но сейчас куда важнее было подлечить нервы, и он пил, даже игнорируя разломанную Борькой шоколадку.

– Хорошо, – пробормотал Борис, опуская бокал. – Лёньк, а хочешь, давай Настасью сюда вызовем? Домой, как я понял, тебя не тянет? А Настька тебя быстро в форму вернёт.

Волк поднял на друга тяжёлый взгляд.

– Что? Да я просто предложил! Ой, ну не говори, что у тебя с Лизой было серьёзно? Лёнь? Ты чего? Серьёзнее, чем с Настасьей?

Леонид Витальевич с мрачным видом потянулся к хрустальной пепельнице, явно намереваясь запустить ею в друга. Иногда Борька упускал момент, когда нужно просто заткнуться.

– Всё-всё, молчу я. Просто предложил! – поспешно сдался он. – Я же для тебя стараюсь!

– Я по-онимаю, – вздохнул Волк. – Спа-асибо. Не хо-очу я нико-ого сейчас ви-идеть. И те-ем бо-олее… Ну ты зна-аешь. И не у те-ебя до-ома, при По-оле.

– Ой, ладно тебе! – Борис разлил новую порцию коньяка. – Как будто первый раз! И ты в курсе, как Поля к ней относится. Честно, Лёнь, из всех твоих баб Настька особенная. Если б у меня такая была…

– То-о что? – усмехнулся Волк. – Ты бы ра-азвёлся с По-олей?

– Нет, конечно. Жена – это жена, ты не путай, мать детей, хранительница очага. Но других любовниц я бы не заводил. И потом, одно дело моя Поля, а другое – твоя мегера. И ситуации у нас разные.

– Ра-азные.

– А насчёт Настьки подумай. Или сам к ней попозже съезди. Отмени все концерты, пошли к чертям Жеку и махни к Настьке на пару дней. Вот увидишь, она мигом твой рецидив вылечит. Любовью и лаской.

Леонид Витальевич покачал головой и с бокалом в руке подошёл к окну. Постоял, задумчиво разглядывая странный сад Карлинских. Они не выращивали ни фруктовые деревья, ни модные в последнее время среди московской тусовки агавы и прочие экзотические кустики, подыхающие в слишком суровом, холодном климате, но снова и снова возвращаемые к жизни хитроумными ландшафтными дизайнерами и садоводами. Помимо сосен во дворе Карлинских росли берёзы и рябины, которые сейчас как раз пожелтели и были украшены гроздьями ярко-красных ягод.