Трудно стать Богом - Вячеслав Рыбаков

– Пожалуй.

– Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы добрались…

– Прекрасно добрался. С трамваем повезло.

– Заблудившийся трамвай?

– Он самый.

– Дмитрий, я… – Глухов неловко, опасливо помялся, – лишнего ничего не… наговорил вчера?

– Да нет, – с простодушным недоумением ответил Малянов. – Болтали о том, о сем, китайские стихи читали… Мне, кстати, понравились. Только очень много имен собственных, путаешься в них.

– Ну это же совершенно иной тип культуры! – сразу оживился Глухов. – Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку…»

«…и смущенно пробасил:

– Па, у тебя десятки не будет?

– Вот те раз, – сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг, который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие облупленного доисторического «Вихря», шмякнул по полу. – А что стряслось?

– Да понимаешь, тут такое дело… Я вечером сегодня к Володьке намерен двинуть…

– А там за вход платить надо, – почти не скрывая неприязни, с издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых хозяев жизни.

– Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся… они четверку поставили, а на четверке оперативка – во, – Бобка широко развел руки и сразу напомнил Малянову неизбывное «А у нас во такой клоп вылез», – и грузятся игры… ну… офигенные. Но этот редис теперь деньги берет. Часик ув муонстров усяких пошмалял – гони десятку. Износ, грит, амортизация…

Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках господствующих ныне представлений – все честно. Износ. Амортизация. Рынок хренов.

– А ты не шмаляй, – посоветовал Малянов. – Возьми вон книжку, да в кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.

Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:

– Хочется очень.

– Ну, – сказал Малянов, – против этого возразить нечего. Если нельзя, но очень хочется, то можно.

– Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг…

Поближе к торфяным болотам… Само ломо… Блин, что еще за «само ломо»? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или – по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки зрения, я – в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность? Отстриги хвост… Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил?

– Одно скажу, – проговорил Малянов. – В мое время друзья с друзей денег не брали. С таким человеком здороваться бы перестали.

А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где. Идеализирую. Ох, старый стал…

– Ну… – ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. – В ваше время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно пусто, а на Майорку только портвейнгеноссе допускались. Нормальные граждане просто чалили с работы, кто что мог, а потом махались бартером.

– Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например, машину купить.

– Как сейчас – один занюханный бутер в тошниловке, – мигом сконвертировал Бобка.

– В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со стипендии – и купил кинокамеру «Кварц» за сто сорок пять рублей. Счастлив был – не представляешь!

– Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня – ползуна. Кстати, я бы с удовольствием опять посмотрел. Вы такие хорошие там, на лыжах.

– Обязательно посмотрим. И, знаешь, я все мечтал: вот вырасту большой, заработаю много денег и куплю за триста рублей кинокамеру с трансфокатором…

– Ну, может, еще вырастешь.

– Скотина!

Бобка довольно захихикал. Малянов легонько его пихнул кулаком; Бобка изобразил отруб.

– Знаешь, где мой пиджак висит? – риторически спросил Малянов. – В левом внутреннем кармане бумажник. Иди сам и достань десять штук, я мужским делом занят. Пыль сосу.

Бобка осветился. И тут же его будто ветром смело; «Спасибо, па!» – прозвенело уже из коридора.

Да, господа-товарищи, с потеплевшим сердцем подумал Малянов. Ради того, чтобы увидеть сына счастливым, стоит пачкать кофем станки.

Бобка шуровал по его карманам и с явным чувством глубокого удовлетворения мурлыкал какую-то свою молодежную белиберду: «Я люблю задавать вопросы – особенно про пылесосы…» Потом вернулся, встал около Малянова и громко сказал:

– Понимаешь, па. Вот вы говорите: книжки, книжки… Иногда попадаются интересные, конечно. Но в основном нудьга. Просто в ваше время других развлечений не было, вот вы и читали день и ночь все, что под руку подвернется. Стихи – давай стихи. Фантастика – давай фантастику. Гессе какие-нибудь невыносимые – давай Гессе…

Малянов, нагнувшийся было, чтобы включить пылесос, опять распрямился. Не без усилий и не без неприятных ощущений – копчик побаливал. Здорово вчера приложился.

Как бы это… чтобы не «Волга впадает в Каспийское море…»

– Железяка, Боб, она железяка и есть. Что ты ей дал – то она тебе и возвращает. Не больше. А чтобы ей что-то давать – нужно самому что-то получать. Если ты перестанешь усваивать новое в пятнадцать лет – так и останешься на всю жизнь по уму пятнадцатилетним. Если в семнадцать – семнадцатилетним. Ну вот представь себе себя в десять лет. А теперь представь, что ты сейчас по уму – десятилетка. Представил? Вот… Лучшего способа узнавать что-то новое, чем читать не тобою написанный текст, люди не придумали.

– Новое… Вот мы «Обломова» когда проходили, мне там фраза запомнилась – как он говорит Штольцу: «И зачем только я помню, что Селевк разбил какого-то Чандрагупту?»

– А зачем тебе набирать в какой-нибудь стрелялке на семь очков больше, чем Володька?

– Потому что я тогда, – и Бобка с изрядной долей самоиронии по-обезьяньи замолотил себя в грудь кулаками, из левого торчала смятая десятитысячная бумажка, – я тогда па-бе-ди-тел!

– Победитель выискался! А слово «ослепительный» в сочинении написал через «ли». «Слепец» у тебя тоже будет «слипец» – дескать, слипся с кем-то?

– Ну это случайно… это я задумался… – виновато забубнил Бобка.

– А читал бы, как мы в свое время, – таких проколов не возникало бы даже случайно. Автоматом бы слова и сочетания откладывались.

Малянов нагнулся и врубил пылесос. «Вихрь» истошно взвыл. Малянов зашаркал щеткой вдоль плинтусов.

Вырастишь сына слишком похожим на тебя – и он станет изгоем. Вырастишь сына слишком не похожим на тебя – и он станет тебе чужим. Вот и выкручивайся.