Столица - Эптон Синклер

Переодевшись к обеду, Монтэгю сошел вниз и встретил там Бетти Уимен, блиставшую в своем наряде, подобно Авроре в золотисто-розовых облаках. Она представила его Виви Паттон, очаровательной женщине, высокой и стройной, той самой, которая послала к черту своего супруга.

Черные глазки миссис Виви так и горели, и вся она была подобна бьющему неиссякаемому гейзеру жизнерадостности.

Монтэгю подумал: могла бы она так весело болтать, если бы знала, что ему все известно о ее семейных неурядицах?

Гости перешли в столовую, где их ждал один из тех изысканных и невообразимо дорогих обедов, которыми, как заключил Монтэгю, ему теперь придется питаться до конца жизни. На этот раз вместо Билли Олдэн рядом с ним оказалась миссис Виви, которая вместо шотландского виски поглощала шампанское в таком же невероятном количестве, а после обеда снова последовала неизбежная группировка энтузиастов бриджа вокруг карточных столов.

Среди гостей обращал на себя внимание длинноволосый, довольно дикого вида иностранец—гвоздь сегодняшнего вечера; он сидел окруженный поклонницами, а затем его торжественно повели в концертный зал: он оказался скрипачом-виртуозом. Он исполнил несколько произведений так называемой «салонной музыки»—музыки, предназначенной для нежного слуха леди и джентльменов, отдыхающих после обеда,—и очень замысловатый музыкальный опус под названием «concerto», сочиненный с единственной целью—дать возможность музыканту в кратчайший срок продемонстрировать пальцами максимальное количество различных гимнастических трюков. Чтобы научиться этому искусству, ему надо было, подобно цирковому акробату, посвятить всю жизнь одним лишь техническим упражнениям, благодаря чему духовная сторона постепенно атрофировалась, уступая место наивному и примитивному тщеславию.

С любопытством посмотрев на него, Монтэгю отошел. Его внимание привлекли сидевшие в концертном зале гости, которые болтали и смеялись без всякого стеснения в продолжение всего концерта. Потом он перешел в бильярдную, где шла ожесточенная борьба между Билли Прайс и Чоунси Винэблом, а оттуда—в курительную, где толстый маленький майор, собрав вокруг себя молодежь, затеял игру в «Клондайк». Это была безумно азартная и рискованная игра, тем более что играли без «лимита»; игроки были молчаливы и бесстрастны, зато собравшиеся вокруг зрители следили за ними с самым напряженным вниманием.

На следующее утро Чарли Картер увез в своем автомобиле Элис и Оливера с Бетти на прогулку; а Монтэгю остался, чтобы испытать скаковых лошадей Хэвенса. В понедельник в Нью-Йорке открывалась выставка лошадей, и в ожидании этого события в обществе чувствовалось скрытое возбуждение. Миссис Кэролайн Смит, прелестная молодая вдова, пожелавшая сопровождать Монтэгю на прогулке, рассказала ему все и об этой выставке и о тех, кто будет в ней участвовать.

А днем майор Винэбл повел его осматривать сады и парки, и он, конечно, узнал от майора, каких огромных денег все это стоило. Но по сравнению с тем, что предстало его взору, цифры не производили впечатления. Холмы, склоны, необъятные зеленеющие долины и цветущие сады, среди которых сверкал белоснежный мрамор фонтанов, лестниц и статуй. Широкая итальянская аллея с эспланадами вела к электрическому фонтану. Посреди бассейна шириной в шестьдесят футов возвышалась бронзовая колесница с мраморными конями. За бассейном виднелись висячие сады с вывезенным с юга Франции фонтаном, дальше шла греческая колоннада с мраморными скамейками, вазами и другими шедеврами искусства.

Затем осмотрели конюшни и огромное здание в стиле Возрождения с великолепно оборудованным театром.

Рядом помещалась образцовая ферма с молочным хозяйством, за нею лужайки для игры в поло и детский манеж, а дальше шли псарни, голубятни, оранжереи и олений заповедник; недоставало только медвежьих берлог и зверинца.

На обратном пути, когда они проходили мимо казино, раздался мелодичный бой башенных часов, отбивавших каждые четверть часа. Монтэгю остановился и взглянул наверх.

Он не мог отвести изумленных глаз. Крыша здания состояла из множества фронтонов в стиле королевы Анны, а среди них возвышалась восьмиугольная массивная башня в духе английской архитектуры XII века; она была разукрашена белыми лепными гирляндами и кистями, вроде тех, какие бывают на тяжелых плюшевых занавесях. А над всем этим высился купол турецкой мечети. На вершине купола было сооружение, похожее на голубятню, от которого тянулся вверх тонкий шпиль сельской методистской церкви, увенчанной статуей Дианы.

— Что это вы разглядываете?—спросил майор.

— Да ничего, так просто,— ответил Монтэгю, и они пошли дальше.

— Скажите, не было ли в семье Хэвенсов душевнобольных?

— Не знаю,— ответил несколько озадаченный майор,— говорят, что старик страдал бессонницей и по ночам бродил в одиночестве по парку. Видно, что-нибудь да было у него на совести.

И пока шли дальше, майор продолжал свою нескончаемую вереницу сплетен. Личным секретарем у Хэвенса был один старый нью-йоркский коммерсант — человек высокого роста и весьма внушительной внешности, Хэвенса вечно преследовал страх, что его убьют; поэтому во время путешествий он и его секретарь менялись для вида ролями.

Невозможно было без смеха слушать о том, как он вместо Хэвенса принимал посетителей и на него были обращены все взоры, в то время как маленький, невзрачный Хэвенс суетился, стараясь получше сыграть роль секретаря. А однажды в контору Хэвенса вошел довольно дикого вида субъект с каким-то свертком в руках и стал срывать с него обертку. Когда из-под бумаги блеснул металл, Хэвенс и его секретарь ничком бросились на пол. Однако никакого взрыва не последовало, они отважились взглянуть наверх и увидели изумленное лицо незнакомца, который, наклонившись через барьер, с любопытством их разглядывал. Он держал в руках металлическую маслобойку собственного изобретения, на которую рассчитывал с помощью Хэвенса найти покупателей.

Монтэгю не отказался бы пробыть здесь вместо двух дней еще одну-две недели. Его заинтересовала здешняя жизнь и обитатели замка; все, кого он встречал, занимали видное положение в светском обществе, а некоторые и в деловом мире, и трудно было представить себе лучшую возможность их изучить.

Монтэгю осмотрительно и не спеша обдумывал дальнейший план действий. Принимая участие в играх, слушая сплетни и болтая, он ни на минуту не упускал из вида своей настоящей цели— завоевать место в деловом мире. И он выискивал людей, которые могли бы дать ему представление об этой стороне нью-йоркской жизни. Поэтому, когда миссис Смит заметила, между прочим, что среди гостей находится Вэндэм — руководитель одной из крупнейших страховых компаний, его это очень заинтересовало. «Фредди» Вэндэм, как называла его эта леди, имел большой вес в финансовом мире; и Монтэгю решил, что знакомство с ним будет определенным сдвигом в осуществлении его планов.

Первоклассные стрелки, игроки в поло и знатоки лошадей, умеющие править запряженной четверкой, все это прекрасно, но ему необходимо позаботиться и о своем заработке. Он начинал уже опасаться, что это не так-то просто, поэтому страшно обрадовался, когда случай неожиданно столкнул его с Вэндэмом и Зигфрид Харвей их познакомил. Тут Монтэгю пришлось испытать потрясение, самое сильное за время пребывания в столице.

Фредди Вэндэм интересовался выставкой лошадей; он сам представил на эту выставку несколько превосходных экспонатов из своих конюшен, и не было ничего удивительного, что с Монтэгю он разговаривал преимущественно о лошадях. Монтэгю обратил внимание не на это.

Его манеры, весь его облик поразили Монтэгю. Вэндэм оказался модным светским щеголем с утрированными и жеманными минерами денди, как его изображают в юмористических журналах. На нем был фатовской, бросающийся в глаза костюм, в руках он вертел тросточку, волосы были причесаны и завиты в стиле помпадур, шелковистые усы и бородка аккуратно подстрижены и заострены на концах, и он то и дело подкручивал их. Речь он пересыпал французскими фразами, и в каждом его слове было преклонение перед французским; Вэндэм воспитывался за границей и от души презирал все американское, даже свои деловые письма он диктовал по-французски, предоставляя стенографистке переводить их на английский язык. На его рубашках были вышиты фиалки, и надушены они были фиалками, а когда он ехал в экипаже, то и головы лошадей украшались фиалками, чтобы он все время мог вдыхать их аромат.

По адресу Фредди Вэндзма ходила довольно ядовитая поговорка: говорили, что, если бы ему прибавить хоть немного мозгов, он вполне сошел бы за полоумного. Глядя на его ужимки, слушая его бессвязную болтовню, Монтэгю был в полной растерянности, почти в отчаянии. Наконец он поднялся и вышел, унося с собою более отчетливое представление об ожидающих его трудностях.