Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы. - Магда Сабо

Конечно, ничего удивительного, что Аннушка нейдет у него из ума. Как-никак, а девять лет — срок немалый. И если в ней сохранилась хоть капля порядочности, она не посмеет заявиться к ним в дом. А как они поведут себя, если она все-таки придет? Несчастная Янка, та, конечно, изведется вся между двух огней. Собственно говоря, он неплохо относится к Янке и, если вдуматься поглубже, именно такой хотел бы видеть свою будущую жену. Нет, не внешне, конечно; внешне Янка серая, как моль, и в двадцать лет она была точно такая же тусклая, бесцветная, с некрасивыми руками и ногами. Но слушаться и повиноваться она умеет, а Ласло Кун наверняка и не требует от нее других достоинств. Хороша та жена, которая молчит да не перечит, которой все хорошо, как ни на есть. Если разобраться, то Ласло Кун может считать, что ему повезло, это счастье, что, по крайней мере, дома его никто не раздражает. Хороший человек Янка, первого числа он, пожалуй, отдаст ей пятьдесят форинтов, которые занимал. В крайнем случае отдаст пятнадцатого. Вот прямо поклянется себе, что отдаст.

Да, только какую же причину ему выставить, почему он должен уйти сразу после похорон? Если Аннушка и в самом деле заявится к ним, ему будет еще труднее вырваться из дому. Лишь сейчас его впервые осенила мысль, а вдруг Аннушка решила вернуться насовсем. Он отогнал эту мысль. Папа ни за что не примет ее обратно под свой кров, а уж Ласло Кун — и подавно. Пожалуй, Приемыш скажет, что его вызывает секретарь парторганизации, а зачем — неизвестно. Это единственный аргумент, заслышав который Папочка сперва лишится дара речи, а затем разразится бурным и неиссякаемым потоком библейских проклятий. Папа без оговорок поверит, будто Саболч Сабо вызывает его именно в день похорон Мамочки. И сам же еще втайне будет ликовать, что коммунисты нанесли им очередное оскорбление. Нет, сегодня Приемыш сбежал бы из дому, даже если бы ему и не нужно было идти на собрание; нет у него ни малейшего желания общаться с Аннушкой, в особенности если ей вздумается спросить, куда он девал ее книги.

Она и раньше, бывало, огрызалась, как волчонок, стоило кому-нибудь притронуться к ее книгам или краскам. Если уж не удастся уйти от расспросов, тогда он скажет, что о книгах ему ничего неизвестно, должно быть, Янка куда-то засунула их. Книги Аннушки находились не в общей библиотеке на встроенных полках, а в специальном, издавна отведенном для этого ящике с отделениями, который Анжу сколотил ей из досок сломанного курятника, и Аннушка на пару с Эвой Цукер собственноручно выкрасила его в зеленый цвет. Дурак он, что ли, чтобы не трогать эти книги — за них-то и удалось урвать самый большой куш. Непостижимо, сколько монет способны отвалить люди за какой-нибудь швейцарский альбом с репродукциями или историю искусств.

Дурища эта Аннушка, помнится, немало ей приходилось биться, чтобы сколотить по грошу на покупку каждой такой книги. Не раз приходилось ему видеть, как вечерами, вместо того чтобы учить уроки, она в кладовке вместе с Анжу стучит молотком, мастерит коробку, шкатулку для носовых платков, бювар для бумаг. Анжу вырезал из дерева, склеивал, Аннушка раскрашивала и покрывала лаком готовые поделки, а еще они, бывало, в четыре руки вязали щетки, этой работе они неспроста отдавали предпочтение: именно на щетках и удавалось кое-что подработать. Папе невдомек, что платье для Аннушки ко дню конфирмации тоже было справлено на деньги, вырученные от продажи щеток, а мягкую щеточку, инкрустированную перламутром, ту самую, которой Янка расчесывает волосы Жужанне, тоже мастерила Аннушка под присмотром Анжу. Конечно, Папа об этом ни сном, ни духом не ведает, иначе он бросил бы чистить ботинки и не отряхивал бы одежду, поскольку все щетки в их доме сделаны Аннушкой и Анжу. Анжу, пока его не вышибли за строптивость, смолоду был рабочим на фабрике щеток, и Аннушка переняла у старого дурня все его премудрости: резать по дереву, делать щетки и сквернословить. Интересно, догадывался ли еще кто-нибудь, кроме него, Приемыша, что Анжу по средам торгует на барахолке их совместными с Аннушкой поделками, отгородясь от прочего люда завесой дыма из своей трубки? Помнится, тетя Францишка однажды хотела купить у Аннушки изготовленную стариком на пару с Аннушкой шкатулку для рукоделия, да и поругалась с ним, потому что хулила его работу и пыталась торговаться. Анжу сплюнул в сердцах и турнул ее подальше, жаловалась тетя Францишка, так что за шкатулкой ей пришлось послать его, Приемыша: уж очень красивая была шкатулка и стоила дешево. Папа тогда осуждающе покачал головой и укорил Анжу, что, мол, не угодное это Богу дело обретаться среди торгашей. Приемыша так и подмывало сказать, что Анжу в этом деле мало заинтересован, всю эту затею придумала Аннушка, чтобы покупать себе книги да краски, но все же не решился наябедничать, боялся, что достанется ему от Анжу. Лапищи у него были здоровенные, схватит — не вырвешься.

При расспросах тут же обнаружится, что Янка и понятия не имеет о том, что же сталось с книгами, — Янка ведь никогда ничего не замечает — и примется ахать и ужасаться, куда это они могли деться. Если же прямо у него спросят, он скажет, что, насколько ему известно, книги забрал с собой Анжу, — пусть-ка пороются у него в хибаре. Лучше бы, конечно, вообще избежать подобных расспросов, потому что изгнание Анжу было обставлено такой шумихой, что все, наверное, помнят: Анжу покинул дом с одной котомкой, в которой вряд ли могли поместиться аннушкины книги, несколько десятков альбомов. Впрочем, неважно. Были книги, и сплыли. Янка хозяйка в доме, значит, она и в ответе за все. Лишь бы Аннушка не вздумала скандалить из-за пропажи. Эта девчонка с детства была помешана на книгах.

В школе сегодня его третьеклашек разбили на три группы по двенадцать человек и на время уроков развели по другим классам. Утром его подопечным сказали, что у учителя Матэ сегодня хоронят мать, и Тамаш Берень, голубоглазый Тамаш, в перемену обходит своих одноклассников, которые робеют в чужих классах, таращат глаза и несмело перешептываются; Тамаш собирает с них деньги на цветы. Мальчик протягивает шапку, и Приемышу кажется, будто он воочию видит, как падают в шапку десятифиллеровые монетки. К собранным с ребят филлерам кое-что добавит родительский комитет, и учителя тоже пришлют цветы, и к моменту похорон у мамочкиного гроба будет двумя букетами больше. Бесспорно, умный мальчик этот Тамаш Берень! В классе он сидит, за первой партой, и чем внимательнее Приемыш к нему присматривается, следя, как тот вызывается отвечать, как рассказывает урок, тем больше обнаруживает в нем сходство с матерью. Те же серо-голубые глаза и очень тонкие рыжеватые волосы, тот же нечетко очерченный широкогубый рот. Красивым его не назовешь — Эва тоже не красавица, — но очень умный мальчик; впрочем, Эва тоже очень умная, как и покойный дядя Цукер. Эва работает в областном комитете партии, надо надеяться, она не заявится на похороны; партийному работнику областного масштаба не пристало торчать у гроба жены священника, тем более что старый Такаро Надь не преминет упомянуть в своей проповеди о воскрешении душ и загробной жизни. Да и вообще было бы нежелательно, чтобы Эва встретилась с Аннушкой, когда-то они были задушевными подругами. Эва, правда, еще в конце сорок третьего исчезла из города, и дядюшка Цукер весьма неопределенно отвечал на расспросы, куда подевалась его дочь, но при всем том Приемыш не в силах был избавиться от неприятного ощущения, будто Эве кое-что известно о судьбе вверенных ему на хранение ценностей и что рано или поздно она спросит с него. Сама Эва, если даже у нее и были какие подозрения, никогда не упоминала о шкатулке; встретив Янку, обязательно остановится поговорить с ней, всякий раз почтительно раскланяется с Папочкой, но все же лучше, если они вообще не увидятся с Аннушкой и не возникнет даже самой возможности разговора о шкатулке дядюшки Цукера.

Какие глупости сегодня лезут в голову, упрекнул себя Приемыш, а виноваты похороны, это они заставили вспомнить все, что давно быльем поросло. С сорок третьего и до сорок пятого Эва не показывалась в городе, а значит, вся история со шкатулкой и предполагаемые подозрения Эвы — не больше, чем его собственные домыслы, основанные лишь на том факте, что Эва избегает его, ни разу не зашла к нему в школу, даже записать Тамаша в школу, и то послала мужа, Шандора Береня, сына старого дядюшки Болди. Ну, дядюшка Болди небось в гробу перевернулся бы, узнай он про все перемены в теперешней жизни. Чтобы его сыну, его Шандору, жениться именно на дочери Цукера, малевальщика вывесок! Приемыш как бы въявь ощутил характерный запах, которым все пропиталось в доме Цукеров: смешанный запах масляной краски, скипидара и формалина, стойкий, густой дух; едва почуяв его с угла улицы Чидер, Аннушка заливалась радостным визгом и, припустившись к дому на своих коротких ножонках, вопила: «Енё, Енё, открывай скорее, это я пришла!»