Звездное тяготение - Николай Горбачев

По смуглому суховатому лицу Гашимова пот тек семью ручьями – в тесной рубке установки поднимались приличные градусы, – и Сергей подшучивал над ним:

– Как, Курбан, пожарче небось, чем в твоем Азербайджане? Своя Кура под комбинезоном течет! – И подмигивал дружелюбно, незлобиво.

– Вай, не говори!

Доставалось и всему расчету: то и дело перезаряжали установку, снимали и ставили тяжелую крышку лотка, поднимали и наводили ракету – белые соляные потоки разрисовывали замысловатыми вензелями спины наших рабочих гимнастерок. А угрюмый Долгов, тоже уставший, осунувшийся в эти дни так, что его железные загорелые скулы блестели кофейной карамелью, не отступался:

– Заряжай! Основное направление… От установки! Отбой! Сменить позицию, – требовал он.

Голос его командирский не был так отточен и поставлен, как у Крутикова, он был без игры – негромкий, даже глуховатый. Но в нем заключалась та внутренняя сила и суровость, которые, вероятно, могли остановить и руку преступника и заставить человека беспрекословно выполнить любое повеление.

И однако, быть почти целый день в этой установке – удовольствие ниже среднего. Внизу на своем железном языке говорят гусеницы так, что ушные перепонки, кажется, становятся толще слоновой кожи и болят; на сиденье кидает будто на корабле – с носа на зад, с боку на бок. То и дело больно клюешь о товарища, об острые выступы корпуса; душу воротит от букета запахов горелого масла и отработанных газов. Уфимушкин строгий, молчаливый – шлемофон наполз к бровям, подбородок, точно ошейником, стягивают ларингофоны, на бледном лице резко, окружьями выделяется темная оправа очков. От тряски они прыгают на переносице, соскальзывают на кончик носа. Подслеповато, досадливо морщась, Уфимушкин то и дело поправляет их левой рукой – правая занята: лежит на барабане подстройки рации.

И только Долгов на своем месте, слева от водителя, сидит как ни в чем не бывало – вот уж битюг выносливый. Да что ему – шахтер, привык в забое вкалывать!

А потом, когда остановится, рявкнет: "К бою!" И ты, хоть в первую минуту и пошатываешься, глотаешь по-рыбьи воздух, но должен делать все "пулей" – потому что ракетчик! У нас дрожали поджилки, становились бесчувственными, будто деревяшки, руки и ноги, а Долгов все подстегивал, и, ошалелые и разъяренные, мы снова, как быки на мулету, бросались к ракете. Даже Сергей примолк со своими шуточками и, успевая смахивать пот с лица, с хрипотцой шептал:

– Вот медведь гималайский, хоть бы перерыв дал!

Чем это вызвано, мы знали: наш расчет соревновался с отделением Крутикова, и нам надо было побить их по всем статьям. Чаще всего в те дни обходили крутиковцев: у них то замешкивались топографы, то допускали ошибки вычислители. Но иногда, случалось, те нас обскакивали. Долгов узнавал об этом и сразу защелкивался замком – насупливался и чернел. В такой вечер он не приглашал меня в ленинскую комнату на "одну партийку" в шахматы. А на другой день заставлял нас "выдать на-гора".

И только когда мы уже готовы были, кажется, упасть в изнеможении, бросал наконец нехотя:

– Перерыв.

Лицо его принимало недовольное, укоризненное выражение – хмурились брови, прорезая две знакомые несимметричные складки, губы поджимались, будто он хотел сказать: "Какой тут перерыв? Ничего не понимаете. Крутиков опять обойдет, а вам – перерыв!" И отворачивался уже не в состоянии, наверное, видеть, как мы сразу после команды, ни секунды не мешкая, плюхались прямо тут же, куда попало, – в траву, в пыль, на болотистую лесную поляну, где пахло грибной прелью, тянуло терпкой горячей сыростью.

Разомлевший, расслабленный Рубцов в один из таких перерывов, привалившись к пеньку, замшелому, поросшему коричневыми губчатыми грибами, проворчал:

– Тактические занятия… Куда такая спешка? Обехаэс, что ли, на пятки наступает? Не пойму.

Он покосился на Долгова – тот с Гашимовым осматривал установку, заглядывая под каленое днище. Сергей растянулся на спине, блаженно разбросав в стороны руки и ноги, рыжеватая смешливая физиономия была теперь серьезной: видно, и сивку укатали крутые горки. Я уже подумал, что слова Рубцова останутся без ответа, но Нестеров спокойно откликнулся:

– Понимать нечего! Новички влились, сколотить расчеты полагается, чтоб боевую готовность на уровне держать. А полевая выучка, должен знать, тут самый гвоздь, Андрей! Так что не в обехаэсе дело, а чтоб тебя, вояку, не застали на перине в интересном виде.

– Совершенно резонно, – подтвердил Уфимушкин, протирая очки носовым платком. Без очков худое лицо его совсем моложаво – не дашь двадцати четырех лет.

– Все ясно! – не унимался Рубцов. – Только вот сомневаюсь, что надо делать масло масляное, как говорила учительница биологии.

Сергей вскинулся на бок, губы хитровато, в перекос, растянулись.

– У нас тоже был преподаватель… Спросил он одного хитреца про законы Кеплера, а тот в ответ: у меня, мол, на этот счет сомнения есть, так ли все в этой небесной механике… Посоветоваться хотел бы с вами. "Что ж, сомнения двигают науку, молодой человек, но в данном случае они есмь объективно незнание и оцениваются в единицу". Так-то! А до этого удавался номер…

Он вдруг распрямился, сел, хитроватое выражение исчезло, снова стал серьезно-задумчивым.

– Все это мышиная возня, Андрей, – произнес он негромко и вздохнул. – Вот сейчас смотрел на небо – какое оно красивое, голубое! И вспомнил, как читал на днях газету. В Пентагоне хотят сделать его черным – мало земли! И небо должно стать театром военных действий, думают учинять там бойни средствами, основанными на последних достижениях науки. Вот шесть киловольт…

– Ничего нет удивительного, – откликнулся Уфимушкин, вздев очки. – Стоит вспомнить заключительные главы "Аэлиты" Алексея Толстого: электромагнитное поле, мечи синеватого пламени, огненные стрелы, падающие корабли к ногам гигантской статуи Магацитла, улыбающегося с закрытыми глазами.

– Можно представить плазменное состояние вещества, – снова заговорил задумчиво Сергей, – и то, что в обычных условиях это состояние наблюдается во время полярных сияний, при вспышках молний, в разреженных слоях ионосферы, занимающей большую часть далекой термосферы. Это, так сказать, четвертый лик вселенной. После твердого, жидкого и газообразного… Но, Вениамин, – обратился он к Уфимушкину, – будто процессы сжатия физического вакуума вселенной приводят к рождению невиданных сгустков сверхплазмы или эпиплазмы… Тогда, выходит, образуется и антиплазма?…

– Пожалуй. Природа – многоликий Янус.

– Кстати, в чем смысл механизма отделения частиц от античастиц? Его предложили шведы Альфен и Клейн.

Рубцов, кажется, хотел уже отпустить какую-то пакость, но при последних словах Нестерова – его сразили фамилии ученых – скептическая усмешка сползла с узкого лица. Повернулся и хотя прикрыл веками глаза, но прислушивался к разговору. Уфимушкин неторопливо и обстоятельно принялся излагать предложенный учеными способ. У меня было такое ощущение, что он эти столь сложные вещи будто выворачивал, вскрывал самую суть их, и они становились ясными и простыми. Нестеров не оставался в долгу. В их разговоре то и дело летали, как обыденные, словечки: плазма, кванты, масса покоя, масса движения, аннигиляция… Да, они хотя и были такие же люди, как и я, но многое, о чем они толковали, для меня было просто дремучим лесом, вещами в себе. Они словно бы изъяснялись на языке знакомом и в то же время незнакомом мне. Что ж, один – без пяти минут ученый, другой – техник. Да, Сергей меня удивил: выходит, не просто, как говорил когда-то Рубцов, примазывается к науке – он немало читал и знал, даже не боялся вступать в решительный спор с Уфимушкиным.

Закончив осмотр, Долгов с Гашимовым тоже устроились на траве – сержант густо пыхтел папиросой, помалкивая, не вступая в разговор, сквозь сизую живую кисею дыма поглядывал на спорщиков.

– Практическое применение? – переспросил Уфимушкин. – Те же лазеры, например… Недалек день, когда эти "гиперболоиды инженера Гарина" заговорят своим неумолимым языком. Или шаровые молнии… Искусственные. Чисто плазменное оружие. За океаном полагают, что такую молнию, сгусток энергии в небольшом объеме, шаре, могут создать собранные в фокусе лучи нескольких мощных локаторов. Фантазия? Уже сейчас есть сведения, будто американцы строят в Пуэрто-Рико гигантский локатор, назначение которого – проверка возможности создания таких молний.

Рубцов не выдержал, его тоже увлек необычный разговор: он уже смотрел во все глаза, стараясь осмыслить недоступное, таинственное, о чем шел разговор. Чистенький, как у младенца, лоб его наморщился – шаровые молнии его доконали. Он вдруг беспокойно выпалил:

– Прямо шар? И что же он?…

– Да, шар, огненный клубок, в котором напряжение сотни тысяч вольт и температура, близкая к солнечной… Ничто живое, никакие ракеты, спутники не устоят против этого разящего огненного кинжала. В той же "Аэлите", когда пошли корабли Тускуба… Помните? "Навстречу им из темноты улиц взвился огненный шар, второй, третий. Это стреляли круглыми молниями машины повстанцев".