Домой не возвращайся! - Алексей Витаков

Так вот, тогда я впервые ощутил этот запах, ни с чем не перепутаешь. Словно не ты вдыхаешь, а тебя высасывают. Много было боев после этого случая, но только пару раз я ощущал его, запах этот. Липкий, цепкий, сосущий, отнимающий силы.

На протяжении последних суток он витает в стенах нашей общаги. И, поверьте, мне это не кажется. Стойкий дух, который нельзя скрыть никаким парфюмом. Он здесь.

– Не впадай в эмоции, Вяч. То, что человек-невидимка Омаров играет с тобой, как кошка с мышкой, я тоже заметил. Ведь он давно бы мог прикончить тебя. Что мешает? Ну, допустим, что ты теперь человек публичный. Твоя смерть вызовет газетные публикации, повлечет за собой журналистские расследования. Будь он видным политиком, то я бы охарактеризовал его состояние, как «попробуй, укуси собственное отражение в зеркале». Но мы имеем дело с банальным бандитом, прячущимся под личиной бизнесмена. Что стоит ему убить и вывезти труп куда подальше, наколов героином?

– Приблизительно, как с Эдькой.

– Вот-вот. Подорвав репутацию, твори, что хочешь. Но враг твой хочет тебя унизить, растоптать как личность. Пример с подброшенными наркотиками очень нагляден. Бывший воин-интернационалист топчет зону за участие в наркобизнесе. Что подумает общественность? Мол, старые связи по Афгану. Мальчик попал в оборот. Поговорят и забудут. А заодно и с помощью капитана Садыкова убрать конкурентов по бизнесу или особо зарвавшихся. План прост, банален, но надежен. И тут, его, великого Омарова переигрывают. Это простить невозможно. Хитрый воин не желает стать тупым убийцей. Встреча, личная встреча – вот что ему нужно и, желательно, овоща – с одной стороны и победителя – с другой. Про овощей тебе Садыков уже рассказал, я думаю.

– Даже в красках. Круче не придумаешь. Может мне уехать далеко и надолго?

– Этим ты ему только развяжешь руки. Выследить и кончить тебя не составит труда. Но даже, если удастся надежно спрятаться, ты же не можешь всю жизнь жить в вечном страхе где-нибудь на задворках. Нужно искать нити. Кстати, пока мы говорили, мне пришла в голову мысль: собака за невидимой преградой – уж не наш ли ротвейлер за стеклом джипа.

– Попробовать проникнуть в машину?

– На каком основании? А если там ничего нет? Если водка продается в ближайшем ларьке? Будем выглядеть дураками и дадим шанс для еще одного уголовного дела. Второй раз они из клетки тебя не выпустят.

– Попробовать действовать ва-банк.

– Создав при этом тебе надежное алиби, а заодно и мне.

– Жаль, что Джучи ничего не помнит. Все было бы гораздо проще.

Возвращаясь к себе, Бальзамов в коридоре столкнулся с Вадимом:

– Доброй ночи, товарищ депутат.

– А-а… У вас опять приключения. Как вы живете? Уму непостижимо!

– Не говори. Не понос, так золотуха.

– Мы с Маришкой решили снять ей квартирку. Она жалуется, что ни учебы, ни работы – сплошной дурдом. Да и я тут, как вошь на гребешке. Все меня видят, всё про меня знают. А дома – жена, дети. Не дай Бог, огласка – конец карьере, прощай мечты.

– А ты нашел бы кого другого. Далась тебе Ковыльская.

– Любовь, господин поэт! Вам ли не понять!

– Или гормональный взрыв?

– Шутки шутить изволите. А я вот возьму и женюсь.

– И опять присоединю Польшу к России.

– Ну а чем судьба не шутит. В России появится новая элита, способная на большие дела в политике. Самое главное от старых «фунциклеров» освободиться. Ну, спокойной ночи. Завтра, надеюсь, уже не пересечемся. Утром вещички Маришки в мой мерс и адью.

– Спокойной ночи, господин Красносельцев. – Бальзамов церемонно раскланялся и двинулся дальше.

Но, оказавшись на своем любимом продавленном синем диване, Вячеслав долго не мог заснуть. Опять этот треклятый запах. Такое ощущение, что он стал еще гуще, еще вьедливей. Пришлось встать и открыть окно. На теплотрассе мирно, свернувшись калачиком, спал бомж в обнимку со своим «посохом». Вид спящего старика вселял спокойствие и беззаботность. Бальзамов какое-то время наблюдал за бомжом. Тот переворачивался с боку на бок, прихрапывал так, что слышно было на седьмом этаже, ожесточенно чесался. Картина умиротворенного, бездомного одиночества мало-помалу возвращала груди размеренное дыхание, приводила работу сердца в порядок. И хотя сосущий запах продолжал удерживать бедную душу в своих тисках, голова постепенно яснела. Возникало желание стряхнуть оцепенение и начать действовать. Первый вопрос, который всегда крутился в голове: как найти Омарова? Учинить допрос водителю джипа? Есть риск вспугнуть. Почуяв охотников, идущих по следу, опытный боец предпримет контрмеры.

Попытаться раскрутить на разговор племянника? Не факт, что никакого племянника нет в помине. Может быть, просто очередная утка. Обитатели левого крыла своего хозяина никогда не видели – это уже известно достоверно. Что остается? Выходить на Садыкова. Правильно, Бальзамов. Но что нужно сделать вначале? Молодец, Вячеслав Иванович! Необходимо убедиться, что Эдуард Телятьев, мой друг, был до смерти накачан водкой из черного джипа. Прокололись твои мальчики, Саид Шухратович. Жаль, что наши мальчики этим до конца не воспользовались. Зато подсказка есть.

ГЛАВА 12

Он тонул. Льдина не захотела держать на своей ладони семилетнего «пирата», который прыгнул с берега с целью покататься по черным водам мартовского половодья. Фрегат противника дал неожиданный крен, и лучший друг Джона Сильвера соскользнул в воду. Руки хватались за борт ледяного судна, но оно всякий раз под легким давлением одним краем уходило в воду, вставало на ребро, угрожая опрокинуться и ударить по голове перепуганного до смерти пловца. Холода не чувствовалось, потому что кожа находилась в глубоком обмороке. Но с каждой секундой держаться на воде становилось все труднее – набухшая, отяжелевшая одежда тянула в непроглядную глубь водяного мрака. Когда уже силы были на исходе, а воля к сопротивлению угасла, мощная рука схватила его за шиворот и выдернула из воды. Оказавшись на руках отца, отважный мореплаватель провалился в беспамятство. Пришел в себя уже дома, лежа на русской печи под овечьей шубой. Все тело горело от каких-то согревающих растираний, одетое в черный, шерстяной отцовский свитер, доходивший почти до колен. Луч солнца упирался в правый глаз своей подошвой, от чего веко все время дергалось.

Отец сидел рядом на скрипучем табурете, держа в руках чашку горячего молока с медом:

– Интересно, кем ты хочешь стать?

– Пап, я больше не хочу быть моряком.

– А зря.

– Я хочу как ты – летчиком!

– С какой крыши прикажешь тебя ловить?

– Пап, а ты кем хотел стать в детстве?

– Писателем, а точнее, поэтом.

– Почему поэтом? Это же очень скучно – все время сидеть и что-то записывать!

– Творить поэзию – великое счастье, а самое главное – дар свыше. Его-то у меня и не оказалось. Хотя, кто знает. Сложись все немного по другому и…

– Все равно мне кажется, что это очень скучно: сидеть, напрягать голову, придумывать предложения. Да, ну…

– Но если ты ее однажды услышишь…

– А как услышать и где? Вообще, что это такое?

– Хм… Для меня это звук шерстяных ниток, сплетающихся между собой на спицах твоей матери, когда она вяжет. Любовь – вот, что это такое.

– Пап, мне уже не холодно. Возьми свитер. Ты ведь сам в одной майке.

– Как ты быстро растешь! Все уже понимать начал.

Дея уже целый час, тяжело вздыхая и жалобно поскуливая от голода, сидела в изголовье кровати хозяина. Но тот и не думал просыпаться. Поняв, что мягкими мерами ничего не добьёшься, лохматая дочь общежитского полка ткнулась влажным носом в ухо нерадивого Бальзамова и тихонько тявкнула… Ну что, подскочил, как ужаленный… А мне каково без выгула и завтрака, а?

– Дея, оса тебе в задницу! Что ты вытворяешь!

…Ну, конечно, как ротвейлеров охмурять и бросать в бой ради сердца прекрасной дамы – так Деечка хорошая! А, как утром еды попросишь, так «оса тебе в задницу». Кстати, у меня последний день течки. Не упусти свой шанс, господин поэт…

Заметно потеплело. Небо прекратило сыпать тяжелым, мокрым снегом, который по большей части таял, не долетая до земли и лишь кое-где белел островками заплат поверх умирающей листвы. Деревья напоминали толпу калек и нищих, безнадежно просящих милостыню. Голые, скрюченные руки тянулись к небу, пытаясь ухватить облако за штаны, жалобно скрипели суставами, превозмогая артритные боли, и роняли черные веточки отмороженных пальцев. От потемневшей, лежалой листвы поднималось дыхание распада. На лужах от легкого ветра дрожали складки морщин. От сырых, каменных стен домов веяло средневековым, зловещим духом так, что человек с богатым воображением мог представить себе картину аутодафе, где молитву бичующих себя монахов заглушают душераздирающие крики осужденного. Этот переход от осени к зиме Бальзамов, как правило, старался не замечать, погружая всего себя без остатка в какую-нибудь деятельность, иначе все могло закончиться тяжелейшей хандрой или приступами меланхолии. Шестнадцать лет назад он впервые приехал в столицу на, как тогда говорили «колбасном поезде», чтоб затовариться к ноябрьским праздникам. Сосиски, колбаса, рыба, фломастеры, интересная и редкая литература, в общем всё, чего не достать в провинции, забивалось в огромные сумки, складировалось в камерах хранения и ждало своего часа. Постоянно мерзли ноги, потому что отвратительная, серо-коричневая жижа была везде: на тротуарах, в магазинах, в кафе и даже в мавзолее. Да ещё этот тяжелый, московский ветер, от которого даже северянину приходилось туго. Когда все покупки были сделаны, счастливые гости столицы облегченно переводили дух и шли на Красную площадь засвидетельствовать своё почтение. Чаша сия, конечно же, не могла миновать нашего героя. Без рассказов о Красной площади в родном Урюпинске непременно бы осудили за отсутствие любознательности и внутренней культуры. Всё шло по заранее продуманному графику. Если бы не знакомство, обратившее размеренное, продуманное двумя-тремя поколениями течение жизни вспять. В тот вечер наш герой стоял нахохлившимся воробьем под натиском косого, мокрого снега, силясь придать своему взгляду сосредоточенное восхищение видом невозмутимых кремлевских стен и куполов Василия Блаженного. Девушка подошла сама, держа в побелевших от холода пальцах раскрытый зонт: