Опера и смерть - Вера Русакова

class="p1">Софи посмотрела не меня с удивлением.

– Нет, – ответила она немного погодя. – Она сама. Вивьен оставила письмо.

– Письмо?!

На пороге комнаты стоял тот самый англичанин. Брат майорши.

Глава 15.

Рассказывает Элизабет Берк, известная также как Мак-Генри.

– Простите, дамы, но дверь была открыта, а вы разговаривали довольно громко. Здравствуйте. Вивьен оставила письмо? Перед смертью…. Перед своей смертью Винцент меня об этом спрашивал. Но я никакого письма не получал.

– Садитесь, сэр, – ответила Софи светским голосом. – Позвольте представить Вам мою подругу Элизабет Берк, она выступает под псевдонимом Мак-Генри. Лиззи, это мистер Пол Эверсли.

– Мы знакомы, – любезно сообщил англичанин.

– Ах да, Лиззи мне как раз рассказывала о Вашем визите в гостиницу. Письмо было, но оно было адресовано не Вам. Я не помню фамилии адресата, но это был судья из Индии.

– Судья из Индии?

– Я очень беспокоилась за Вивьен. Она, казалось, совсем не радовалась предстоящим родам, но когда ребёнок родился – оживилась, пришла в хорошее настроение. А когда он внезапно умер – сходила с ума от горя. Я просидела с ней весь день, пытаясь успокоить. К вечеру она вроде пришла себя, попросила принести бумагу и перо, написала письмо, запечатала и отдала мне, взяв с меня обещание отправить по адресу. Она сказала, что дала нечестные показания против одного человека, и сейчас хочет исправиться. Теперь я понимаю, что бедная Вивьен не хотела умирать с тяжестью на сердце. Я взяла письмо и ушла домой. Потом мы узнали о её смерти, я была в растерянности и совсем забыла про письмо. Потом стала делать уборку, нашла его и отправила.

– Вы совсем не помните имя судьи? А город?

– Ничего не помню. Я была в горе.

– Спасибо, мадам. А помните ли Вы горничную моей сестры?

– Помню. Её звали Мейбл. Такая была высокая блондинка, я ещё как-то подумала, что на месте Вивьен не стала бы держать такую красотку, муж может соблазниться. Но она искренне оплакивала хозяйку.

– Спасибо, – ещё раз сказал англичанин. С видимым усилием сказал.

И переключился на меня:

– В Дублине на Роуз-стрит живёт некая миссис Берк. Она Ваша родственница?

– Матушка. То есть мачеха.

Меня охватила тревога. Откуда он узнал? Но спрашивать бесполезно – ничего не получится, кроме унижений.

– А мистера Майкла Паркса из Дублина Вы тоже знаете? Он живет на Истерн-роуд.

– Нет.

– Это кузен мистера Артура Паркса, – неожиданно сообщил англичанин.

У Паркса кузен в Дублине! Вероятно, протестант. Это кое-что объясняет. По крайней мере, даёт намёк. Надо будет предупредить матушку и сестру.

Тут, чрезвычайно вовремя, пришёл муж Софи.

Глава 16.

Рассказывает Пол Эверсли.

– Доктор Пауэлл, тайное стало явным. Горничная моей сестры дала волю языку, и теперь об этих мрачных событиях, – я вспомнил гобоиста Каэтани, – знает масса народу не только в Британии, но и в чужих странах. Расскажите мне, что произошло на самом деле.

– Называйте меня Эдвард – мы же родственники, – он вздохнул.

– Во время беременности Ваша сестра странно вела себя. Перепады настроения, грусть – это естественно, но она почему-то несколько раз спрашивала меня, можно ли рассчитать время зачатия, и насколько точно. Роды прошли достаточно благополучно. Меня удивило то, что ребёнок не похож ни на одного из родителей – но так ведь бывает.

Он судорожно сглотнул.

– Когда я увидел ребёнка утром, то сразу понял, что он задушен, мне приходилось до этого видеть подобную смерть. Я говорил с майором резко, так резко, как никогда ни с кем не говорил. Он вынужден был признаться: один негодяй туземец изнасиловал его жену. Этот ребёнок родился от преступления. Майор взял ответственность на себя, уничтожил маленькое чудовище, которое со временем, несомненно, стало бы большим. Разумеется, я дал слово молчать.

Несколько минут мы сидели молча.

Бедная сестра! Так, значит, это негодяй шантажировал моего зятя не преступлением, а благим делом, воспользовался бедой, чтобы поживиться.

Я опять вспомнил про револьвер. Возможно, сестра пыталась воспользоваться этим оружием для самозащиты и оно оказалось в руках преступника. Однако среди людей, замешанных в этом гнусном деле, была только одна особа, имевшая отношение к Индии.

Сложность состояла в том, что особе этой в момент совершения преступления было 6 или 7 лет, но даже если бы и больше – совершить преступление она не могла, ибо была женщиной.

Но его мог совершить кто-то из её родственников, например отец.

Тем более что он по крайней мере однажды уже посягал на белую женщину.

Глава 17.

Рассказывает Лал-баи Шринивасан, известная также как Рубина Пернэ.

В дверь комнаты постучали, и вошла синьорина Элизабет.

– Ой, – сказала она, – я ошиблась дверью, хотела зайти к синьоре Терезе.

Синьора Тереза действительно живёт в соседнем номере, но мне показалось, что гостья лукавит.

За дверью послышался непонятный шум, следом появился ещё один незваный визитёр – неприятный англичанин, ходивший к нам с расспросами.

– Мадам, – сказал он, – у меня к Вам важный разговор.

– Я мадмуазель. Вы пришли поговорить о религии?

– Нет. Расскажите мне о своём отце.

– О моём отце?!

– Да, мадам.

Ну, раз просите – получите.

– Моего покойного отца звали Викрам Шринивасан. Он был индиец из касты кшатриев. Семья его была небогатой, чтобы содержать себя, мать и первую жену, он поступил на службу в Бенгальскую армию сипаев. Служил честно. Дослужился до звания джемедара – лейтенанта. Воевал в Крыму, где и познакомился со своей второй женой, моей будущей матерью. После Восточной войны он служил в Канпуре, где родилась я.

Я смотрела на англичанина. Говорит ли ему что-либо название «Канпур»?

– Мой отец был в числе тех солдат, которые подошли к резиденции свергнутого пешвы и спросили: «князь Нана Сагиб, ты с нами или с англичанами?»

Визитёр вздрогнул. Ага, проняло.

– Отец воевал на стороне повстанцев и погиб во втором сражении за Канпур. У Вас есть ещё вопросы?

– У Вас есть братья?

– Нет.

– Дядья, кузены?

– Все родственники мои со стороны отца умерли по разным причинам ещё до начала Великого восстания.

– Гнусного мятежа.

Я не успела ответить, как прозвучал, совершенно неожиданно, красивый женский смех.

– Логика высшей англосаксонской расы, – сказала Элизабет – это она смеялась, – положительно непостижима для простых смертных. Вы много рассуждаете о свободе и любви к родине – но вешаете и расстреливаете тех, кто борется за свободу и любит свою родину. Вы осуждаете испанцев за конкисту и русских – за раздел Польши, но столь благородные чувства не мешают вам захватывать и грабить чужие земли. Вы восхваляете Боливара и Костюшко, но если