Серьга удачи знаменитого сыщика Видока - Мария Спасская

– Не бойся! Я друг. Не выдавай меня! Доверься и помоги. Я выведу тебя на волю.

В запавших глазах сумасшедшего мелькнула искра радости. Присыпав Видока соломой, он больше его не тревожил, разве что только затем, чтобы просунуть к лицу Эжена Франсуа какую-нибудь еду. Лёжа в своём укрытии, беглец слышал, как лязгали, открываясь, засовы, как обитателя камеры выводили на прогулку, как приносили ему пищу и убирали нужник. Размышляя о случившемся, Видок понимал, что ночной инцидент не может остаться безнаказанным и скоро его хватятся и начнут искать. Потом тюремщики должны будут принять особые меры, призванные исключить возможность повторного побега, и только в эту ночь он ещё может унести из Бисетра ноги. Ждать дольше нельзя – рано или поздно его обнаружат, и тогда ему не поздоровится. Поедая хлеб и мясо, пожертвованные сумасшедшим, Видок дожидался темноты и того особого момента, когда стихнут все звуки дня и дом скорби погрузится в сон.

И вот наконец долгожданный миг настал. Посреди ночи Видок осторожно выбрался из укрытия, сквозь прутья решётки отомкнул ножом засов и указал на дверь гостеприимному хозяину, ожидавшему развития дальнейших событий, сидя у стены на корточках с узелком в руках. Безумец сразу понял, что от него хотят, и, выйдя из камеры, на цыпочках двинулся по коридору. Зачинщик побега последовал за ним.

Добравшись до внутреннего двора и никого не встретив по дороге, обитатель психиатрической лечебницы решительно направился к забору, когда на него беззвучно налетела чёрная тень. Опрокинутый навзничь сумасшедший истошно закричал, и бегавшая без привязи собака, что рвала его зубами, разъярённо залаяла в ответ. На шум сбежались другие псины, отпущенные на ночь охраной, а вскоре послышались голоса санитаров, спешащих к месту происшествия. Видок предполагал что-то подобное и пустил вперёд безумца с одной-единственной целью – отвести удар от себя. Смутное томление в груди Видок решительно подавил, считая жалость проявлением слабости, и смотрел на раздираемое животными тело с брезгливым отвращением.

Пока кричащий и лающий клубок из человеческого тела и грызущих его собак катался по двору, Эжен Франсуа, не теряя времени, рубанул ножом по шее одну из сунувшихся к нему псин, схватил припрятанный ранее шест, перелез через стену и, пробежав через территорию богадельни, был таков. Как звали того безумца? Видок не знал. Может, и Алехандро Гомес. А может, и нет. Но почему-то начальнику Сюрте казалось, что это тот самый, с глазами доверчивыми и кроткими, через столько лет наконец-то сумел улизнуть из своего узилища, чтобы свести счёты с вероломным приятелем, отплатившим жестокой низостью за проявленное гостеприимство.

После поворота на Фонтенбло возница подхлестнул лошадей, свернув в тополиную аллею. Карета прокатилась между деревьями с голыми, лишёнными листвы ветками, похожими на тонкие руки, тянущиеся к небу в безмолвной мольбе, и остановилась у ворот с надписью «Богадельня для престарелых». Видок спрыгнул с подножки экипажа и, расплатившись, двинулся на территорию приюта. За воротами Бисетра было безрадостно. По первому двору прогуливались неухоженные старики, и их серые балахоны, пошитые на манер арестантских роб, мало чем отличались от одежды заключённых. Бывший арестант, а ныне глава сыскной полиции, прошёл через плотную толпу, не вызвав у отупевших от тягостной рутины обитателей богадельни ни малейшего интереса, и свернул к воротам второго двора, где содержали умалишённых.

– Месье, могу я быть полезен? – Простоватый на вид паренёк, исполняющий обязанности смотрителя лечебницы, шагнул к Видоку из своей каморки.

– Сделайте одолжение, любезный, – откликнулся посетитель. – Я из префектуры полиции. Меня интересует всё, что касается сбежавшего пациента Алехандро Гомеса.

– Но, сударь, уже приходили из полиции, и я сказал, что ничего не знаю, – испуганно залопотал смотритель.

– Могу я взглянуть на его камеру? – сухо осведомился Видок.

– Само собой, пройдёмте, – засуетился чиновник, пересекая двор и направляясь к длинному строению с решётчатыми окнами.

У часовни, возвышающейся в центре больничного двора, Видок благоговейно осенил себя крестным знамением и, сопровождаемый смотрителем, проследовал в длинное здание, где по обеим сторонам коридора располагались клетушки обитателей лечебницы. Подковы его сапог гулко стучали по каменным плитам Бисетра, и Эжен Франсуа с интересом прислушивался к себе – очутиться в этих стенах не в качестве арестанта было для многолетнего каторжника ощущением новым и очень необычным.

– Как пациент сбежал? – коротко бросил преисполненный сознания собственной важности Видок, обращаясь к провожатому.

– Не знаю, сударь, ничего не знаю, – испуганно отозвался служащий, уловив в голосе собеседника грозные нотки. – Я только что заступил, а сменщика, в дежурство которого это и приключилось, ещё ночью скрутил приступ аппендицита. Должно быть, безумец как-то пронюхал о болезни смотрителя и, пользуясь его недугом, пустился в бега.

Некоторое время смотритель, насупившись, шёл по коридору вдоль длинной череды крохотных комнаток, пока не остановился перед одной из низких дверей. Отодвинул засов и, осторожно приоткрыв дверь, шагнул в полутёмное помещение. Каземат как две капли воды походил на тот, где много лет назад Эжен Франсуа прятался в соломе. Усиливала ощущение дежавю заросшая седыми патлами фигура оборванного безумца, сидящего на корточках у дверного косяка.

– Не бойтесь, сударь, он не опасен, – заметив смятение в глазах посетителя, проговорил смотритель, поспешно закрывая за собой дверь. – Это сосед сбежавшего Алехандро Гомеса.

Услышав знакомое имя, больной вскочил на ноги и пронзительно завизжал, сжав кулаки и скаля зубы:

– Гомес не сбежал! Нет! Не сбежал! Его забрал оборотень с двумя головами, одна из которых человеческая! У волка голова женщины! Двуглавый волк унёс Алехандро! Волк! Волк! Волк унёс его!

Не обращая внимания на крики безумца, Видок хладнокровно приступил к осмотру камеры. Отбросив в сторону солому, сыщик внимательно обследовал стену. Не обнаружив видимых следов подкопа, перешёл к соседней стене. Затем к следующей. И, наконец, к стене последней, тоже совершенно целой, без малейших следов покушений на побег.

– Стены здесь ни при чём! Волк с двумя головами забрал Алехандро через окно, – сосед беглеца запрокинул голову и указал дрожащим пальцем на узкий луч света, пробивающийся в каморку.

Видок проследил за подрагивающей рукой сумасшедшего, окинул взглядом крошечное отверстие в стене под самым потолком размером чуть больше крысиной норы, и недоверчиво усмехнулся.

– Ты что-то путаешь, приятель. В эту дыру не пролезет и кошка. Не то что взрослый мужчина.

– Дело в том, – смущённо начал смотритель, отводя глаза, – что Алехандро Гомес не совсем обычный человек. Он калека.

Видок шумно сглотнул. Так и есть. Тот самый. Старый знакомый из прошлой жизни, покалеченный сторожевыми псами.

– Алехандро карлик, и до того, как попал в Бисетр, он был артистом цирка уродов.

Москва. Наши дни

– Мать, когда ты сваришь нормальный обед? Тебе самой не противно? В доме из еды один майонез!

Коротко стриженная голова Славика заглянула в кабинет, где я вымучивала тронную речь кандидата в мэры Залесска. Сын огляделся по сторонам, повёл туда-сюда печальными очами и скрылся в коридоре. Подумать только! И этого крепкого парня я за ручку водила в садик, где он влюбился в маленькую белокурую Настеньку и после выпускного утренника заявил, что собирается на ней жениться! Как жаль, что те счастливые времена в далёком прошлом. Теперь, когда Славка вырос, он увлечён исключительно работой, и белокурым Настенькам нет места в его жизни. Сын с утра до ночи торчит в своём полицейском управлении и появляется дома только для того, чтобы закинуть в себя еду, рухнуть на диван у телевизора и отключиться под рёв гоночных болидов, снующих по экрану, ибо заезды «Формулы-1» предпочитает всем другим развлекательным зрелищам.

– Когда ты женишься? – сердито пробормотала я, вылезая из-за компьютера и устремляясь в коридор. – Тогда вопрос с обедом отпал бы сам собой.

– Женюсь, когда встречу самую лучшую женщину в мире и пойму, что у нас всё по-настоящему! Как у вас с папой, – прокричали из кухни.

Я почувствовала, как сардоническая усмешка скривила губы, и поспешила согнать её с лица. Вся штука в том, что Слава с самого детства слишком идеализирует наши отношения с Глебом. Нет, я, конечно, живу с мужем. И, в общем-то, неплохо живу. Но если бы не Слава, давно бы от него ушла. Честно говоря, в последнее время муж мне не слишком досаждает. Его длительные командировки позволяют тешить себя иллюзией, что я свободная женщина и могу жить так, как хочу. Встречаться с тем, кто мне нравится, и делать то, к чему лежит душа. Пиар-агентство, которым я руковожу, особых денег не приносит, зато даёт огромное удовлетворение от проделанной работы. Мне нравится продвигать товары и людей. Когда создавалось агентство, я думала, что и Глеб будет в нём работать, но муж предпочёл карьеру регионального представителя клининговой компании, хотя рекламный бизнес был свадебным подарком банкира Белозерского, и, следовательно, предполагалось, что рулить им будем мы на пару с Глебом. Об Илье Владимировиче ничего плохого сказать не могу. Свёкор оставил о себе добрую память, подарив нам агентство ещё до того, как его банк обанкротился, обманутые вкладчики отсудили всё имущество семьи Белозерских, а сам банкир получил на Багамах пулю в сердце. А затем и контрольную, в голову.