Грязные игры - Фридрих Незнанский

Короче, размечтался я, глядя на эти зажатые в ее руке бумажки.

А оказались они всего-то переведенными на рус­ский язык копиями документов на право владения недвижимостью в Испании. Ада Старевич имела дом и два участка земли.

Ты смотри, — приговаривал Меркулов, пере­бирая эти бумажки, — женщина, оказывается, обес­печенная.

Я пожал плечами:

При таком муже...

Мне и без этого было ясно, что Старевич человек небедный. А вот откуда у него деньги, документы, естественно, молчали.

На одной из фотографий был изображен Старевич собственной персоной, сидящий на берегу ка­кого-то бассейна, может быть в той же Испании, и жмурящийся от яркого солнышка. Вид у него, надо сказать, был как у настоящего «братка» — золо­тые «котлы» на запястье, бриллиантовый крест побольше, чем у архиепископа...

Вторая фотография была поинтереснее. На бере­гу моря стояла компания. Вдалеке в голубой дым­ке виднелся силуэт Статуи свободы. Старевич, его жена, Серебров и трое незнакомых мне мужчин. Впрочем, одного из них я после известного умствен­ного напряжения вспомнил. Стриж — третий из их хоккейного звена.

Позвольте, позвольте! «Три С»! Сначала Сереб­ров. Потом Старевич. А следующий...

Костя, как ты думаешь, если двоих «С» уби­ли, то третий выживет?

Меркулов внимательно посмотрел на меня. В сле­дующую секунду он уже тыкал пальцем в кнопки телефона, приказывал разыскать Стрижа и выста­вить у его квартиры охрану.

Надо будет с ним завтра поговорить.

Если до сих пор ничего не случилось, — заме­тил я.

Типун тебе на язык, Турецкий! — воскликнул Костя. — Вечно ты накаркаешь.

Такого, пожалуй, еще в истории не было. Чтобы по очереди пытались убить трех знаменитых хок­кеистов. Может быть, это один из их фанатов? Ну типа Марка Чепмена, который всю свою жизнь бого­творил Джона Леннона, а потом застрелил его пря­мо у подъезда собственного дома.

Ну нет, у нас такого не бывает. Хладнокровно готовиться, подвергаться огромной опасности ради того, чтобы избавиться от кумиров своей юности? Нет. Тут дело посерьезнее.

Кстати говоря, по стенам было развешано много фотографий — старых, черно-белых, и совсем не­давних. На некоторых я увидел вместе Старевича и Сереброва. Они мирно беседовали, стояли в обним­ку, выпивали. Что-то незаметно было, чтобы они враждовали.

Я составил протокол осмотра, посмотрел кубки, медали и грамоты, пролистал документы, перерыл содержимое тумбочки, возле которой лежал труп. Потом внимательно осмотрел содержимое сумочки Ады Сергеевны. Гнусное это дело, скажу я вам, — рыться в чужих вещах. Среди остальных докумен­тов из тумбочки ничего интересного не оказалось. Старые квитанции, чеки, счета. Куча лежалых бу­мажек.

В общем, я посмотрел все, что мог посмотреть, а потом тихо пошел на кухню покурить в одиночестве.

И вот тут-то я и увидел нечто интересное. На кухонном столе стояло устройство неизвестного мне предназначения. Белый пластмассовый куб, похо­жий на принтер для компьютера. Сверху прорезь со стрелочкой, значит, надо туда что-то засовывать. И пара кнопок с непонятными символами. Но са­мое главное, аппарат был включен в сеть и даже приведен в рабочее состояние — кнопка «Power» на передней панели горела. И еще мне показалось, что машинка эта стоит не на своем месте. Углом, про­вод торчит поверх стола — было такое ощущение, что ее вынули откуда-то, поставили и включили. А обычно она стоит в другом месте.

Я рассудил так: вряд ли Ада Сергеевна оставила ее включенной перед тем, как поехала на дачу. С утра и весь день она была в Калчуге. Значит, после того как она вошла в квартиру, не сразу кинулась к комоду. Сначала вытащила эту машинку, включила ее в сеть, а потом уже стала рыться в бумагах.

Это уже интересно! Я побежал в гостиную и по­звал Меркулова.

Костя, как по-твоему, что это за агрегат?

Меркулов глянул на него и сразу ответил:

Это машинка для уничтожения бумаг. У меня в кабинете такая же под столом стоит.

Я так и подпрыгнул:

Так, значит, Ада Сергеевна рылась в своих бумагах, вытаскивала нужные, а потом засовыва­ла их сюда? Так, что ли?

Видимо, — вздохнул Меркулов, — и это резко понижает наши шансы что-нибудь разузнать.

Разве нельзя восстановить обрезки? Я слы­шал, эти машинки просто режут листы на узкие полоски.

Нет, — печально ответил Меркулов, — это пос­ледняя модель. Она превращает бумагу в мелкую труху, с которой потом ничего поделать нельзя. Поэтому их и закупили для Генпрокуратуры. Даже если бы она сожгла документы, шансов прочитать их было бы больше.

Мы все-таки открыли агрегат. Контейнер был по­лон микроскопических кусочков бумаги. Они годи­лись разве что для растопки. А чтобы восстано­вить документ, понадобилось бы лет двадцать. А у нас, напоминаю, в запасе всего неделя.

Придется идти методом исключения. Парадокс, но именно благодаря этому неизвестному киллеру сохранились хотя бы те документы, что Ада Старевич зажала в руке в момент смерти. Видимо, она хотела и их уничтожить. Документы на право вла­дения не в счет. Фотография с загорающим Старевичем тоже заинтересовала бы только налогового инспектора.

Итак, оставался только один возможный след. Двое неизвестных на нью-йоркской набережной. Раз Старевич хотела уничтожить эту фотографию, зна­чит, она имела какое-то отношение к деятельности ее мужа или могла скомпрометировать его. Дело за малым — установить личности этих людей.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Трубку взял Костя.

Да. Что?!.. Когда?

По его реакции я понял — что-то случилось. И оказался прав.

Меркулов положил трубку и пробормотал:

Везет нам последнее время на хоккеистов. Только что случилась автокатастрофа. Наши хок­кеисты везли Кубок Стэнли. Среди них был и Бо­родин.

Он погиб? — ахнул я.

Нет, погибли двое из пяти. Вернее, из шести, если считать с одним встречающим. Бородин жив. Но самое главное — по их машине кто-то стрелял. У двоих обнаружены пулевые ранения...

Я вернулся домой как обычно, очень поздно. Ирина давно спала. Я принял душ, лег и момен­тально уснул. Завтра с утра я собирался навестить Протасова.

Этой ночью мне приснился хоккейный матч. При­чем играли не шайбой, а гранатой-лимонкой. А я стоял на воротах и должен был ее поймать...

28 сентября 1997 года

10 часов

Москва,

больница Склифосовского

Сюда!

Это Шаламов. Он правый крайний нападающий. Он ждет паса. Стоит, широко расставив ноги и дер­жа наготове клюшку.

P-раз! Шайба словно по маслу заскользила меж­ду ног белобрысого хоккеиста без каски (кажется, это Бретт Халл), пересекла полосу разметки и как вкопанная остановилась у клюшки Шаламова.

Вжжж!

Брызги льда обдали его лицо — прямо перед Шаламовым притормозил бугай с номером «25» на рукаве. Это... черт, забыл, как его фамилия. Фран­цузская какая-то. Из Канады. Он попытался отнять шайбу у Шаламова, но не тут-то было.

ДррррИ

Твердый лед под ногами. Шаламов в четверть секунды приблизился. И отдал шайбу. Так, теперь к воротам. К воротам. Пока перед ними пусто и только вратарь в мощных доспехах стоит, загора­живая их своим телом. Ха! Есть тысяча и один спо­соб обвести его, обмануть.

Быстрее, пока несущиеся со скоростью гоночно­го автомобиля защитники не подоспели. Быстрее!

Ближе!

Ближе!

Ближе!

Шайба так и мелькает, подталкиваемая то спра­ва то слева, скользит. Вот металлическая рама во­рот, вот рукавица вратаря, вот его устрашающая маска, вот...

Что это?!

У вратаря в руках вместо клюшки копье. Точно такое же, какое находится в Музее естественной ис­тории в Нью-Йорке. В зале индейской культуры и быта. Как-то водили всю команду на экскурсию... Там на стене висит это копье, справа от входа. Длин­ное, потемневшее от времени. С огромным мощным стальным наконечником, намертво прикрепленным к толстому деревянному древку многими витками лозы...

С острия копья что-то капает. Что-то красное. Это кровь!

Стоп!

Нужно остановиться! Не получается. Идеально отполированные полозья коньков несут прямо на вратаря. Повернуть их невозможно!

Ближе! Еще ближе!

Вот вратарь уже замахнулся. Уже занес свое ко­пье. И белая маска исказилась в кошмарной ух­мылке. И только черные глаза без зрачков видны в двух круглых прорезях.

«Никуда не денешься. Поедешь как миленький!»

Все ближе и ближе! Копье летит еще быстрее. Шайба мечется вправо и влево, клюшка мягко сту­чит о лед.

И вот копье протыкает все снаряжение и впива­ется в бок. Проникает все глубже и глубже, и все тело пронзает боль.

Ужасная боль...

За воротами замелькала красная мигалка.

Значит, забил все-таки...

...А-а!

Опять кричит.

Ничего. Это отходит наркоз. Швы будут бо­леть еще долго. Но теперь у него все позади. Выжи­вет ваш бомбардир!