Три часа без войны - Максим Бутченко

— Есть кто здесь? — громко сказал Кизименко, теряя терпение.

— А, че, кого, есть, — послышался ответ из темной комнаты, сопровождающийся характерным скрипом кровати.

Еще секунда — и из черного проема, как будто из параллельного измерения, медленно, как в кино, начала появляться чья-то фигура. Темнота не хотела отпускать своего пленника, поэтому он просачивался из мглы, высвечивался, как на старой фотобумаге, помещенной в проявитель. На свет божий показался среднего возраста мужик в засаленной майке, на плечи был накинут китель, ширинка наполовину расстегнута, а на ногах красовались оранжевые кроссовки с надписью Adidas. Вид служивого потряс Илью: на дворе два часа дня, наверняка полно дел, а тот ширинку проветривает и подушку лапает.

— Ты кто? — недовольно сдвинув брови, поинтересовался заспанный боец.

— Я лейтенант, новый оперуполномоченный пограничного отделения, — ответил Кизименко.

Круглое лицо ценителя перин сделалось квадратным. В качестве доказательства Илья вытащил помятую бумажку, развернул ее и поднес к лицу мужика. У того глаза, как у рака, чуть не вылезли из орбит, он взял бумагу и долго ее изучал. Его лицо выражало отчаянное беспокойство, а лихорадочное движение губ свидетельствовало о том, что он с трудом понимал написанное. Илья немного подождал, потом глубоко вздохнул.

— Давай докладывай, что тут происходит, — приказал он, сел за стол и зачем-то придвинул к себе клавиатуру.

В ответ послышался долгий, можно сказать, протяжный выдох заспанного мужика, который с готовностью открыл рот и начал рассказывать. Собственно, говорить было особенно не о чем: застава находилась чуть дальше, в низине. Это один из пограничных пунктов границы с Грузией, протяженность которой всего 13 км. Задача отделения — осматривать местность, вести работу с жителями, контролировать приграничную зону. А поводов для беспокойства очень много. Радикальный ислам в Дагестане переплетался с пацанскими понятиями середины 90-х годов. Ваххабизм смешался с романтикой большой дороги, превратился в гремучую смесь национальных привычек, исламских догматов и языка улиц.

Когда рухнула советская система дотирования колхозов и совхозов, республика превратилась в регион, неспособный занять молодежь, ей банально негде было работать, особенно после демографического взрыва конца XX века. Дагестанские семьи жили в нищете. Молодые парни видели пример неудавшегося в 90-х годах отца и не могли смириться с бытующим устоем — ими руководила жажда изменения порядка.

— И тогда приходят амиры-ваххабиты, обвиняющие во всем систему, которая не дает им жить по традициям предков, — продолжал собеседник Ильи.

В один миг он превратился из смешного заспанного бурундука в испуганного солдата. Лейтенант слушал внимательно, наблюдая за армейцем.

— Как же получилось, что сейчас за каждой скалой террористы? Крепкие, уверенные в своей правоте горцы, которые не пьют, не курят, считают миссией мужчины любой ценой обеспечить свою жену, детей, стариков, не получают законной возможности это сделать. Поэтому они уходят в горы, леса. Большая часть сегодняшних «лесных боевиков» — это дети тех, кто в депрессивные 90-е годы вынужденно покинул города и ушел в горные районы, — предельно серьезно рассказывал боец.

Общение было коротким, но информативным. Через час Илья уже шел в сопровождении служивого к небольшому домику, где временно жили солдаты заставы, пока переоборудовался пограничный пункт. В его распоряжении оказалась комнатка — три на два с половиной метра: там стояла кровать и тумбочка. Шторы на окне были плотно закрыты.

Дальняя дорога утомила. Илья бросил на пол вещи, снял куртку, форму и прилег с мыслью, что полежит минутку, потом пойдет, осмотрит территорию, а с утра отправится в приграничную зону. Он положил голову на подушку, закрыл глаза и немедленно погрузился в крепкий сон. А там, как в виртуальной реальности, мелькали горы, бледно-бежевый старый «жигуленок», который по-черепашьи с трудом пробирался по горному серпантину. Облака плыли, словно сонные белые киты, иногда распарывая свои бело-синие брюха острыми вершинами гор. Картина спокойствия и умиротворения.

Потом сновидение поменялось, замелькали другие кадры. И вот уже где-то очень далеко, там, на равнине, у распухших губ Финского залива вечная река Нева поблескивает темно-серой чешуей и, как гадюка, огибает столетние дома, трется кожей о горбатые мосты. Широкоформатные панорамы сменяли друг друга, пока в многоцветовом калейдоскопе не превратились в одно далекое пятно, а оттуда послышался встревоженный голос.

— Товарищ лейтенант, проснись. — Казалось, через миг после того, как Кизименко заснул, его уже кто-то тряс за плечо. — Товарищ лейтена-а-а-нт, — протянул еще раз пришедший.

Илья открыл глаза — новый знакомый.

— Что случилось?

— Это кабздец, лейтенант, тебе нужно посмотреть, — ответил тот.

Через несколько минут старый «уазик» мчался по грунтовой дороге, сильно наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Тусклые фары, как два желтых змеиных глаза, вырывали из размазанной вечерней мглы на секунду часть пейзажа — рваный куст, груду камней, кривое деревцо, а потом окрестность снова погружалась в горную тьму, замазывая кистью с черной краской все детали и силуэты.

Еще десять минут они двигались по каменистой дороге, пока не заехали в небольшой лес, покрывавший склоны гор. Машина пошла чуть мягче. Поворот. Большой куст, раскинувший, как павлин, перья-ветки, дальше — сплошные стволы деревьев. Впереди судорожно мелькали огоньки, метались, словно дикие зверьки, чтобы спрятаться от темноты, хотели найти убежище, да тщетно: тьма окунула их в мглистую жижу.

Машина остановилась. Илья хлопнул дверью и устремился к огонькам. Глаза быстро привыкли к темноте, стали различать траву на земле и небольшие валуны, еще минута — и он у обозначенного фонарным светом места. К нему поспешил недавний знакомый. Перед ними открылась картина, похожая на постер американского фильма ужасов. На толстой, облезлой шкуре сосны тянулся короткий кровавый след — кто-то провел рукой, вымазанной в гранатовой жидкости. Сразу за сосной на земле были видны чьи-то ноги, обутые в армейские бутсы. Илья медленно обогнул дерево, так что тело как бы выплывало из-за него, демонстрируя остальные детали картины. Труп был вытянут, будто побывал на дыбе, одна рука неестественно вывернута, наверняка сломана, на лице кровавые потеки. Рассмотреть черты лица было сложно из-за красных пятен, смешавшихся с грязью. Скорее всего, убитого притащили к сосне или он полз сам, пытаясь укрыться от своих убийц, а место убийства находилось где-то рядом. Но самое ужасное Илья увидел возле трупа. К стволу примостилось второе тело. Руки трупа безвольно покоились на сухих сосновых иголках, ноги послушно вытянуты, словно по струнке. А между ног лежала голова с окровавленными краями. Кровь вылилась на брюки убитого, засохла черным пятном. На лице, на молодом лице солдата не было эмоций. Как будто он принял смерть безропотно, согласившись в какой-то момент с уходом из жизни. Губы разжаты, мимика не напряжена, глаза пространно смотрят в лесную даль, точно высматривают в привычном пейзаже непривычные детали. Лицо выражало беспомощность и смирение.

— Тот, кто лежит на земле, — подполковник Желудкин, начальник оперативного отдела. Он с водителем ночью поехал в лес, в горы, проверять информацию о схронах оружия боевиков, и, видно, когда приехал, они были там. Наверное, это была подстава, чтобы их выманить. Человек у дерева без головы — его водитель. Жена подполковника сообщила нам, мол, он как раз говорил с ней по телефону и его голос оборвался на словах, что к ним кто-то идет, — добавил знакомый Ильи.

На месте происшествия копошились «погранцы», по рации вызывали милицию, следственную группу и даже зачем-то «скорую». Но когда те в сосновую глушь доедут, неизвестно. Кизименко прошелся между трупами, направился дальше, куда вел след на земле. Видно, что там Желудкина пытались грохнуть, а он сопротивлялся. Его ранили в живот и били по голове, а он полз от них, желая спастись. Потом лейтенант подошел к обезглавленному трупу и осмотрел все вокруг. Ни следов борьбы, ни вмятин на траве. Ничего. Он еще долго рассматривал убитых, пока к нему не приблизился водитель «уазика». Оба молчали, смотрели на жестоко изувеченные трупы.

— Мне кажется, что Желудкин пытался с ними биться, там следы ног. Потом его бросили на землю, выстрелили в живот, но он дрался с ними до конца. А второй безропотно сдался на милость ваххабитов, наверное, думал, что они его отпустят, — задумчиво произнес Илья.

Собеседник тихо и многозначительно хмыкнул:

— Да, может быть.

А потом глубоко вздохнул, бросил докуренную сигарету, смачно сплюнул куда-то в темноту, растер дымящийся окурок ногой и легонько стукнул Кизименко по плечу.