Возвращение «Конька-Горбунка» - Сергей Ильичев

В ближайший воскресный день Татьяна уже была в Ишиме. Она пришла в храм, который долгое время был местом его, Ершова, общения с Богом… Пусть и в младенчестве, но в тот период, когда для нас открыт космос, когда наши чистые души допускаются до Творца.

Когда служба закончилась, она дождалась священника.

Батюшка Ипполит был уже стар, чтобы верить в сказки, но слова Вяземской, ее рассказ о том, что покойный писатель Ершов приходит к ней и просит помощи, его искренне заинтересовали.

– Батюшка Ипполит, а может такое быть, что Господь действительно не принимает его душу? И можно ли ему в этом как-то помочь?

– Пути Господни неисповедимы, дочка! Могу лишь тебе пообещать, что и сам молиться о нем буду непременно, а вот насчет души… Был в истории Русской православной церкви один известный случай… Да вы о нем, вероятно, и сами слышали… Это история про Ксению Петербургскую…

– Это вы про ее подвиг блаженства? Так об этом, наверное, все знают…

– Путь этого подвига есть лишь следствие некой причины, а вот о причине сего поступка мало кто хочет задумываться.

– Тогда, батюшка, я попросила бы вас рассказать мне ее историю более подробно.

– Тогда только саму суть, а то мне еще к крестинам нужно подготовиться…

Вяземская согласно кивнула головой, и батюшка начал свой рассказ.

– Ксения Григорьевна Петрова до двадцати шести лет была замужем за полковником, имя которому было Андрей Федорович Петров. А служил сей полковник при царском дворе, где он был певчим. Должен тебе заметить, что в те времена сия должность считалась зело почетной. К тому же набирали в царский хор людей и красивых, и воистину талантливых. Вот таким и был ее муж – Андрей Федорович. А в остальном их обыденная жизнь мало чем отличалась от обихода иных зажиточных семейств Петербурга.

Но, как поется в одном из псалмов царя Давида: «Мои пути – не ваши пути, а Мои мысли – не ваши мысли!» Нежданно-негаданно, в один из дней этой радостной, тихой и счастливой жизни Андрей Федорович внезапно умирает… И эта необъяснимая его кончина глубоко потрясла Ксению своей неожиданностью, а главное, пониманием, что любимый ее муж умер без должного церковного покаяния, соборования и причастия, что и тогда, и по сию пору является худым знаком. Казалось бы, молодая женщина, но ее представление о жизни и смерти подсказывают ей, что душа горячо любимого ею человека теперь не будет иметь покоя…

После чего она отписывает некой бесприданнице свой дом и выбирает для себя крестный путь бродяжничества, искренне желая вымолить у Бога возможного прощения для Андрея Федоровича…

– И что же происходит дальше, батюшка Ипполит? – снова вопрошает священника Татьяна.

– Всполошились родственники, захотели даже упрятать ее в дом умалишенных. А простые люди стали замечать, как Ксения часто босой стоит на вершине холма и кладет поклоны на все четыре стороны… А вскоре и вовсе пронеслась людская молва, что Ксения блаженная… Ее стали останавливать на улице, просить благословения, особенно за чад малых, старались при возможности пригласить в дом и накормить, сажая в красный угол под родовые иконы… Купцы делали ей дорогие подарки, да она все равно их раздавала неимущим… А из одежды выбрала шинель мужа и вскоре стала представляться его именем… Носимая не иначе как ангелами Божьими, она провела таким образом сорок два года такой подвижнической жизни…

– И что же, вымолила она покоя для души любимого мужа? – тихо прошептали губы Вяземской, хотя сердцем она уже знала ответ на свой новый вопрос.

– В это трудно поверить, – начал свой ответ священник, – но тому есть свидетельства. А вот помог ли я тебе, еще не ведаю… – сказал батюшка Ипполит, затем улыбнулся и вдруг, заглянув в глаза Татьяны, добавил: – Ты, радость моя, только не бойся ничего, особенно людской молвы… Бояться нужно лишь Бога, а все остальное, как сказал царь Соломон, суета сует и всяческое томление духа…

Утром следующего дня Вяземская пришла на кафедру Тюменского государственного университета в мужском костюме.

Ее подобное появление в учебной аудитории вызвало у кого-то недоумение, у кого-то любопытство, но более всего было ироничных насмешек типа: у бабы крыша поехала…

– Смотри, Вяземская не иначе как мухоморов вчера наелась, что с утра не заметила, как белье мужа нацепила, – заметил один из студентов.

– Какого мужа? Она старая дева… Вот в одиночестве чего-то и нанюхалась, не иначе… – ответил ему сотоварищ по курсу.

– Ну, не знаю, а знаешь, насчет «старой девы» я не согласен. Она очень еще даже ничего…

Никто из преподавательского состава за весь день так и не решался подойти к своей коллеге и спросить, в чем, собственно, причина такого странного ее появления на кафедре. Зато в ее отсутствие успели собраться и поставить вопрос о возможности дальнейшего преподавания доцента Вяземской в институте, ссылаясь на то, что поиски ершовских документов, отрицательное решение по ее докторской диссертации не иначе как свели доцента с ума.

В конце рабочего дня Вяземскую пригласил к себе ректор.

– Татьяна Виленовна, голубушка… Вы как из столицы-то приехали, так, смотрю, сами на себя не похожи стали… Или это мода московская такая, чтобы женщинам в мужском платье по улицам щеголять? Вы уж мне старику разъясните, а то тут мне целую петицию ваши коллеги принесли…

– Я не знаю, что вам ответить на это. Так нужно… Понимаете. Нужно… И не для меня лично, просто поверьте.

– Голубушка, поверить-то я вам поверю… А знаете что? Давайте-ка я вас в отпуск с завтрашнего дня отправлю, подальше от глаз злопыхателей… А ваш курс на время вашего отсутствия возьму себе.

– Буду вам очень благодарна за это…

– Вот и хорошо. Вот и договорились. Поправляйтесь, и милости прошу снова к своим обязанностям…

В этот-то момент Вяземская снова вспомнила слова Ершова на похоронах, о том, что и ей скоро предстоят некие серьезные испытания. О, если бы она знала, догадывалась, что сей донос есть лишь цветочки, а ягодки ждали ее впереди…

Для Вяземской началась новая жизнь. Она стала уходить из дома на окраину города, где выбрала себе место для молитвы. Если замечала, что рядом появлялись любопытные, уходила и снова начинала поиск уединенного для молитвы места. Вся ее еда на день состояла из хлеба и воды. После молитвенного времени она выходила на улицы Тюмени и внимательно наблюдала за людьми, особенно за престарелыми, и при необходимости приходила им на помощь: помогала перейти дорогу или донести сумки до дома… Чтобы пожилые люди не шарахались, обращалась к ним на французском языке… А проводив до дома, могла тайно положить им в карман булочку или яблоко.

«Пусть для них это будет нечаянной радостью», – думала она.

По ночам, подражая Ксении Петербургской, Вяземская даже пыталась носить кирпичи на верхние этажи одного строящегося здания…

Когда Татьяна с кирпичами в руках дошла до очередного этажа и сложила там, кто-то набросился на нее сзади, пытаясь повалить. И вдруг с криком отпрыгнул от нее в сторону:

– Шайтан… Это – жещина. Жещина-варьюшка… – залепетал молодой иногородец.

– Ворушка… – поднимаясь на ноги, поправила его доцент Вяземская.

– Варьюшка! – попытался сказать он, но вышло как и прежде.

Подняв голову, Вяземская увидела, что уже окружена рабочими-гастарбайтерами. Их было семь человек, и тот, кто был среди них старшим, сказал:

– Женщина… Мы тебя сюда звали? Нет! Сама пришла! Теперь отведите ее в вагон: будет для нас готовить и стирать…

– Красивая женщина… – заметил один из них, что был постарше.

– Значит, будет и спать с нами… – добавил старший, который был у них за бригадира, и все называли его Саидом.

В это время раздался резкий свист, и из-за колонны показался мужчина лет сорока и довольно крупный на вид.

– Что, не спится, Ваня? – спросил его бригадир.

– Отпусти женщину! – произнес бомж по имени Ваня.

– Она воровка… – повторил тот, кому Вяземская явно уже понравилась.

– Саид, – начал, обращаясь к бригадиру, Ваня, – ты, когда найдешь ценную вещь, куда ты ее понесешь?

– Домой! – смеясь, отвечает Саид русскому бомжу по имени Ваня.

– А вор, когда что-то украдет, куда понесет? – снова допытывался у него Ваня.

– Продавать… Куда же еще?

– А куда эта курица ваши кирпичи уже третью ночь носит? – задал новый вопрос бомж.

Отвечать из них стал тот, кто нападал.

– Вчера трэтий этаж носит, седня суда носит…

Бригадир стоял, явно задумавшись.

До остальных рабочих смысл сказанного Ваней еще не дошел.

– Иди лучше спать, Ваня! – приняв для себя решение, сказал Саид.

– Только не сейчас, – ответил ему Ваня и свистнул.

Из-за колонн появилось еще несколько бомжей.

– Ты сам напросился… – сказал Саид и вытащил нож.

И началась потасовка, в которой Вяземской даже трудно было понять, кто и с кем дерется, так как на всех было надето рванье.