Сталин. Кто предал вождя накануне войны? - Олег Козинкин

Вот что ещё писал Кузнецов. Из папки «Перед ВОЙНОЙ»:

«Маршал ГК Жуков в своих “Воспоминаниях и размышлениях” приводит выдержку из моей записки, с которой я направлял И.В. Сталину копию телеграммы, полученной мной из Берлина от нашего военно-морского атташе М.А. Воронцова. Дело было в начале мая 1941 г. Признаков обострения отношений с Германией было достаточно, хотя такого сосредоточения немецких войск на наших границах, как в июне, ещё не было. И когда М.А. Воронцов доложил мне, что, “со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию…”, то я действительно не верил этому и написал в записке И.В. Сталину, что, “полагаю, эти сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР*. Задумываясь над этим и теперь, мне представляется, что немецкий офицер из Ставки, полагая, что мы не сомневаемся в подготовке Германии к нападению, провокационно давал ложное направление готовящихся ударов.

В своей книге “Накануне” (ещё до выхода воспоминаний Г.К. Жукова), рассказывая об этом эпизоде, я не скрывал, что “брал под сомнение эту телеграмму”.

В какой степени я ошибался, докладывая о своём сомнении 6 мая Сталину? Ведь 14 мая никакого наступления немцев действительно не произошло, значит, подсказка какого-то “германского офицера из Ставки79 носила и на самом деле провокационный характер. Подумать только, какой же офицер из Ставки будет делиться с советским военно-морским атташе о дне выступления Германии на СССР? Уму непостижимо! Но главное, в чём заключалась цель немецкого офицера, так это в привлечении нашего внимания, будто немцы собираются начать нападение “через Финляндию, Прибалтику и Румынию”, и желание их направить нашу подготовку “по этому руслу”, как показала практика, было явно провокационным.

Важным мне кажется другое. Независимо от того, что говорят немцы, угроза войны была налицо, и подготовку к ней следовало вести независимо от различных, противоречивых сведений.

И самым важным в тех условиях я считаю то, что Главный морской штаб добивался повышения готовности флотов, о чём мною и сказано в своём месте.

А когда в июне опасность войны стала более реальной, мы руководствовались прежде всего фактами и учитывали возможность внезапного нападения.

Итак, в начале мая я считал сведения, полученные М.А. Воронцовым от немецкого офицера, недостоверными и даже провокационными. Это было обоснованно и в последующем подтвердилось фактами: немцы не выступили 14 мая и никогда не планировали наступление через Финляндию.

Смысл подкинутого сообщения этого немца заключался в том, чтобы отвлечь внимание от основного направления — на Москву.

Эти “сведения” от немецкого офицера в те дни мне напоминали разговор японского военно-морского атташе в Москве Ямагути о том, что Гитлер собирается наступать куда-то “на восток” через проливы Босфор и Дарданеллы. Было это в конце января 1941 г. Можно допустить, что управляемые из одного центра разведчики оберегали секретность главного направления на Москву и наивно пытались внушить нам по разным каналам, что Германия собирается воевать либо на Крайнем Севере, либо на Юге.

Думается, в эти последние предвоенные месяцы немцы уже не рассчитывали на полную секретность своей подготовки к нападению на СССР и считали реальным лишь ввести наше руководство в заблуждение о направлении основного удара.

О вероятности и даже, пожалуй, неизбежности скорого нападения я окончательно убедился в середине июня, когда график посещения наших портов немецкими транспортами показывал, с какой закономерностью кривая количества транспортов идёт к нулю. Я хорошо запомнил, как обменялся мнением по этому поводу и своими опасениями с А.И. Микояном (ведь дело шло о транспортах, которыми он тогда ведал), а он мне ответил, что это невероятно. Это, конечно, не его личное мнение. Но такое мнение я слышал в это время и от А.А. Жданова. Нападение Германии на СССР считалось невероятным. Исходило оно, бесспорно, от Сталина и было в известной степени логично. Разве можно было ожидать, что немцы откроют “второй фронт” и не прислушаются к советам покойного “железного канцлера” Бисмарка?

Но в ходе войны не всегда политики управляют событиями, а нередко и сами находятся у них в плену.

Для первой половины мая неверие в скорую войну ещё как-то объяснимо. Но, к сожалению, оно продолжалось до самых последних мирных дней. И только днём 21 июня в настроении Сталина произошёл коренной перелом: под тяжестью фактов он признал возможным скорое нападение немцев и стал отдавать приказания в этом направлении».

Адмирал опять либо лукавит, либо просто не знает (что вряд ли), что в западные округа ушли ещё 11–14 июня директивы НКО и ГШ о фактическом выполнении планов прикрытия — «вывести глубинные дивизии в районы, предусмотренные планом прикрытия». Что на языке военных означает — именно при угрозе войны такие выводы войск в эти районы допускаются.

Также, похоже, адмирал не знает, что, начиная с 11 июня, после того как Гитлер подписал приказ вермахту о нападении на СССР с 22 июня, донесения о точной дате нападения по различным каналам (от разведок различных ведомств до особенно пограничников) пошли валом, и на сегодня опубликовано с полсотни подобных фактов…

«Моё убеждение, что сведения, полученные нашим военно-морским атташе в Германии М.А. Воронцовым, носят провокационный характер, Г.К. Жуков считает, видимо, ошибочным. Я и сам писал об этом в книге “Накануне”. Однако нельзя не считаться и с тем, что Главный морской штаб и нарком ВМФ не имели доступа ко всем сведениям, получаемым Генштабом по линии Разведывательного управления».

Хитрая оговорка, в случае чего — какой с адмирала спрос за его высказывания, если ему «не докладывали данные разведки» по событиям перед 22 июня. Хотя тут он прав: на начало мая его реакция на донесение Воронцова была вполне верной.

«Большое количество самой различной информации о вероятности нападения Германии, начиная от Зорге и кончая отдельными перебежчиками на западных границах, концентрировалось в Генштабе, там анализировалось, и поэтому только там могли быть сделаны правильные выводы.

Это, конечно, была дезинформация. Уже после войны я случайно натолкнулся на материал из немецких источников. По нему видно, что наш военно-морской атташе в Берлине М.А. Воронцов был включён в список лиц, подлежащих дезинформационной обработке. Оказывается, его приглашал адмирал Редер и тоже клонил свою речь к возможному наступлению Германии на восточные владения Англии. Это было уже в период активной подготовки операции “Бap6apocca”, и М.А. Воронцов, к его чести, на удочку не попался. Значит, в эту же дуду играл и японский военно-морской атташе…»

А вот какие воспоминания Н.Г. Кузнецова выложил у себя на сайте «резунист» К. Закорецкий. Из воспоминаний Наркома ВМФ Кузнецова Н. Г, написанных им в ноябре 1963 г. и опубликованных в книге «Оборона Ленинграда, 1941–1944. Воспоминания и дневники участников», с предисловием Маршала Советского Союза М.В. Захарова (Л.: Наука, 1968, с. 224–227. Сдано в набор 18/VII 1965 г. Подписано к печати 17/VI 1968 г. РИСО АН СССР. Тираж 14 500. Цена 3 р. 33 к.).

Эти воспоминания, достаточно существенно отличающиеся от того, что позже адмирал напишет в «официальных» мемуарах, уже разбирались в «Адвокатах Гитлера», но стоит их привести ещё раз и разобрать.

«Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности войны и подробного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в Москву».

Эту телеграмму капитан 1-го ранга Воронцов отправил в Москву 17 июня 1941 года. В ней он указал и дату нападения, 22 июня, и даже время — 300. Об этом подробно пишет А. Мартиросян в своём исследовании событий вокруг 22 июня. После этой телеграммы Воронцов тут же был отозван в Москву, а 18 июня вдоль границы ЗапОВО был совершён облёт на У-2 командиром 48-й авиадивизии генералом Захаровым с целью оценки немецких войск. И 18-го же Молотов просит встречи с Гитлером, о чём написал Гальдер в своём служебном дневнике 20 июня.

«Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно в течение 40–45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что — это война?” — спросил я его. “Да, это война?', — ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность номер 1. Однако сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1 состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Ткмошенко…