Звонок в пустую квартиру - Илья Штемлер

Народу в театре было видимо-невидимо — Анатолий Эфрос давал премьеру. Неподалеку от меня сидел поэт Андрей Вознесенский. Тем летом в Ялте на драматургическом семинаре я подружился с его женой, писательницей Зоей Богуславской. Дружба эта продолжается и до сего дня — где бы и когда бы мы ни встретились, всегда находится время для сердечного разговора…

Однажды мы гуляли после семинарского занятия — его вел Леонид Зорин, знаменитый драматург, бывший бакинец, — неожиданно из кустов на дорогу выбежал молодой человек в ковбойке, произвел несколько ребячьих выстрелов из растопыренной ладони — пиф-паф! — и скрылся в кустах. «Андрей! Иди к черту, перепугал! — засмеялась Зоя. — У него такая манера писать стихи — бродит по парку, как Тарзан». Я был поражен. Знаменитый поэт Андрей Вознесенский — кумир молодежи — и такая мальчишеская выходка!.. И вот знаменитость сидит в партере, неподалеку от меня, в ярком клетчатом пиджаке, в белоснежной рубашке, с ярким платком-шарфиком вместо галстука и скучающе обозревает зал. Взгляды наши встретились, Андрей приветливо отсалютовал поднятой пятерней. Я потянулся к нему со своими заботами, связанными с рукописью Матросова.

— Ко мне не по адресу, — ответил Андрей. — Вот, познакомься, — он повернулся к молодому человеку, что сидел рядом, — самый модный сейчас в Москве прозаик. Миша Рощин. Он тебе и посоветует…

Кстати, назавтра я сидел в ресторане ЦДЛ с милейшим и добрейшим писателей Жорой Садовниковым.

— Слушай, — сказал Жора, — я хочу тебя познакомить с самым модным сейчас в Москве прозаиком, Володей Максимовым, — и он кивнул в сторону Максимова, с которым я уже был знаком…

Так вот, Рощин оказался удивительно располагающим к себе человеком, начисто лишенным спеси, столь характерной для подавляющего большинства московских литераторов. Среднего роста, с умным, добрым лицом под гладко зачесанными набок рыжевато-пепельными волосами. Мы условились, что рукопись Матросова я принесу в «Новый мир», где Рощин работал литконсультантом…

Помню такой забавный случай. Как-то в очередной свой приезд я зашел в Центральный дом литераторов. В ресторанном зале меня остановил Геннадий Машкин, молодой прозаик из Иркутска; мы накануне познакомились в редакции журнала «Юность». Геннадий сидел за столом с моим (и не только моим) тогдашним кумиром Евгением Евтушенко и будущей знаменитостью, впоследствии так трагически и нелепо погибшим драматургом Сашей Вампиловым — Сашу я тоже знал, нас познакомила завлит театра Станиславского. Четвертое место за столиком пустовало; я сел и вскоре довольно крепко нализался.

— Илья, — сказал Евтушенко, — у тебя прекрасный кейс. Где ты его раздобыл?

Я, человек восточного разлива, бакинец, был польщен — кейс и впрямь был отменный: чешский, с хромированными замками, крепкий, как орех. И кто похвалил? Сам Евтушенко, на вечер которого в Концертном зале у метро «Маяковская» я с таким трудом доставал билет, поэта, почти каждое стихотворение которого в те времена взрывало общественное мнение. Я уж не говорю о том, что меня распаляла тайная гордость — мой первый роман «Гроссмейстерский балл» печатался в одних номерах журнала «Юность» с поэмой Евтушенко «Братская ГЭС».

Расчистив на столе место, я раскрыл кейс, выгреб из его уютного чрева бумаги, документы, какую-то дребедень, завернул все в газету, захлопнул крышку и протянул кейс Евтушенко. Подарок!

Вскоре я отвалился от стола: надо было отправляться к тете, в Спиридоньевский, не будить же мне ее среди ночи… Назавтра я проснулся в жутком настроении. Ходить по редакциям с ворохом рукописей в авоське неприлично, а у тетки, как назло, ничего подходящего не было. Тут у меня мелькнула мысль заехать к Мише Рощину на Смоленскую площадь — может быть, у него найдется какой-нибудь задрипанный портфельчик. Возьму на пару дней, верну перед отъездом. Миша тогда жил в общежитии театра Станиславского у своей жены, актрисы. Встретил он меня с легким недоумением. К тому же, видно, после приличного застолья.

— Сейчас позвоню Евтушенке, пусть вернет кейс, — решил Миша и принялся накручивать телефонный диск. — Мало у него этих кейсов! А ты тоже, дурак, нашел кому дарить. Мало у него этих кейсов…

Телефон Евтушенко не отвечал. Мне подобрали какую-то сумку, сложили бумаги, угостили бутербродом и отправили в путь.

Вечером я вновь зашел в ЦДЛ и вижу — на полке гардероба мой кейс: накануне ночью его обнаружила уборщица под столом в ресторанном зале. Вот так встреча! И тут в фойе встречаю Сашу Вампилова — ему, приезжему, тоже некуда было податься. Мы отправились в кафе.

— Слушай, — сказал Саша, — ты нас извини, брат. Мы так вчера приняли за галстук, что Евтушенко забыл твой подарок. Вспомнили в такси. Но не возвращаться же…

Саша виновато улыбнулся широким монгольским скуластым лицом и откинул черный локон, что спадал на бугристый смуглый лоб.

Сумка Миши Рощина так и осталась у меня как память о той забавной истории…

Отношения наши с Мишей строились сезонно. Когда я приезжал в Переделкино, в Дом творчества писателей, где Рощин обычно жил, дружба наша получала свежий импульс… до следующего приезда. Однажды Миша перехватил меня выходящим из столовой Дома творчества. Он был очень возбужден.

— Загляни ко мне. Екатерина с Олегом репетируют сцену из моей пьесы. Побудь рядом со мной, иначе я не выдержу и не знаю, что сотворю, — торопливо проговорил он.

Ничего не понимая, я пошел за Мишей. Его новая жена, изумительная актриса (теперь уже из театра «Современник») Екатерина Васильева, репетировала с не менее изумительным Олегом Далем. Однако текст пьесы невозможно было понять из-за отборного мата.

— Ты слышишь?! — торжественно проговорил Рощин. — Они репетируют, мать их…

Я присел на край дивана. И вскоре игра этих блистательных актеров меня увлекла. Не текстом, нет, текст я не слышал. Он и не нужен был. По ходу пьесы возникла такая степень эмоционального накала, что актеры выражали свои чувства, точно в экстазе. Они пропускали еще плохо выученный текст ролей, заменяя его тем, что был «под рукой». Так в экстремальной ситуации человек выражает свои чувства криком, не заботясь о словах.

— Е… твою мать! — вскричал я, охваченный их темпераментом, точно ужаленный. — Так бы сыграть на зрителях!

Возникла пауза. И через мгновение в комнате грохнул смех.

Назавтра я отправился в Москву, и Катя любезно предложила подвезти меня на своей машине. Боковым зрением я наблюдал за ее уверенным шоферским «прихватом», пытаясь разглядеть в этой светской московской умнице вчерашнюю взрывную героиню рощинской пьесы. И дождался. Какой-то чудак неожиданно тормознул перед нами. Катя мгновенно отреагировала, словно продолжая вчерашнюю репетицию. Правда, на полутонах, сквозь зубы… Но аварии не допустила.