Звонок в пустую квартиру - Илья Штемлер

Город Волжский в те годы выглядел скучно и серо. Как метеорит представляется сколком планеты, так Волжский виделся миниатюрным Сталинградом. Прямые малолюдные улицы, массивные, серьезные, безликие дома. Во Дворце культуры регистрировали приезжих мастеров пера, о чем оповещал красочный указатель. Вручали талоны на питание, принимали заявки на обратный билет, определяли с ночлегом, планировали площадку для выступлений. Мне достался какой-то участок на гидроэлектростанции.

В гостиничном номере, за столом, уставленном бутылками, бутербродами и рваными консервными банками, сидели двое моих компаньонов. Я был смущен, но старался держаться достойно — еще бы, настоящие писатели… Познакомились. Конечно, я о них слышал. Высокий, с ровным затылком спортсмена и гладким зачесом темных волос — Аркадий Адамов, автор известного детектива «Дело пестрых». Второй, столь же представительный, но менее статный, с брюшком и пролысинами — популярный детский писатель Юрий Яковлев.

— Присаживайтесь, коллега, — радушно предложил Адамов. — Водки хватит. Как вас величать?

Я представился. Естественно, мое имя ни о чем им не говорило, но они закивали: «Как же, как же. Слышали».

«Врут, — подумал я. — Кто меня знает, кроме родственников, приятелей и участкового? Врут».

— Вас нахваливал Виктор Григорьевич Чехов, — сказал Адамов. — Мы и предложили нас поселить вместе. А то подошлют какого-нибудь графомана, да еще храпящего. Как у вас жизнь в Сталинграде?

— Да какая жизнь после битвы? Царство теней, — пробормотал я, радуясь покровительству Чехова и соображая, как отблагодарить своих соседей за дружеское расположение. Похвалить их книги? «Дело пестрых» я читал, но подзабыл. Вообще я не поклонник детективного жанра, правда, начинал когда-то, вместе со своим дружком Алешей Айсбергом, с детектива. Первое и главное — интрига должна строиться на психологии героев, а в большинстве наших детективов она строится на сюжете. И еще. Излишняя идеологизированность советских детективов, как правило, предвосхищает развитие сюжета и его финал. А это гибель жанра, вся суть которого в загадке. В свое время в том же театре «Современник» шла пьеса Зака и Кузнецова «Два цвета», где само название предполагало отсутствие полутонов. Правда, «Дело пестрых» своим названием смешивало краски, но суть оставалась та же — идеологическая назидательность. Интрига важна в любом произведении и чем изощреннее, тем интереснее. Я стараюсь свести сюжет к интриге и радуюсь, если удается. Но у меня вовсе не детектив, который предполагает криминальную основу с обязательным «побегом и поиском». Тем не менее некоторые критики ставят мои романы на полку детективной литературы. А издательство «Терра», переиздавая «Коммерсантов», даже снабдило книгу логотипом «Терра-детектив»…

— Кстати, вы не храпите? — деловито поинтересовался Юрий Яковлев.

Я пожал плечами и посмотрел в его темные глаза на гладком лице отличника учебы. Чем-то он мне не понравился. То ли интонацией высокомерной, то ли тем, как плотоядно шевелились его полные сытые губы, пережевывая бутерброд. И я ему не пришелся. Я чувствую, когда не нравлюсь, угадываю почти безошибочно. В чем тут причина? Вероятно, при встрече наши поля излучают флюиды с одинаковыми знаками — тщеславия, зависти, гордыни, глупости, а может, и ума — и в полном соответствии с законами магнетизма отталкиваются.

— Кто занимает четвертую кровать? — Я подавил раздражение.

— Должен был быть Рощин… Михаил Рощин, — ответил Адамов. — Но, думаю, из-за этой страшной истории кровать останется свободной.

И я узнал, что жена Михаила Рощина, журналистка Наталья Лаврентьева, накануне разбилась здесь, в Волжском. Спешила на мотоцикле по заданию редакции, и мотоцикл врезался в бетонную тумбу… Мы помянули Наташу, выпили, не чокаясь. Пили еще, уже чокаясь. Я сбегал, купил еще водки, какую-то закуску. Долго мы сидели в тот вечер. Впервые в жизни я оказался в компании настоящих печатающихся писателей. Оба они были старше меня более чем на десять лет, и это мне льстило. Даже неприязнь к детскому писателю прошла. Временами, трезвея, я вслушивался в дивные слова: «Литфонд», «Дом творчества», «издательство», «гонорар» — и сожалел, что меня не видят друзья в компании таких знаменитостей…

Назавтра проснулся в полной тишине. «Коллег» сдуло. И чемоданов их не было. Лишь на столе теснился развал из перепачканных тарелок и стаканов. Я взглянул на часы. Давно «просвистело» время моего выступления на ГРЭС, за окном смеркалось. «Черти, — подумал я. — Могли бы и разбудить. Я бы непременно разбудил… А еще клялись в любви».

Собрав чемодан, я отправился на автобусную станцию.

С Адамовым я больше не встречался. Яковлева видел иногда в Доме творчества, но мы оба почему-то делали вид, что не знакомы. Может быть, он и впрямь меня не запомнил — ни к Литфонду, ни к издательствам я тогда отношения не имел…

А с Рощиным мои пути в дальнейшем пересекались, и не раз. Познакомились мы в театре на Малой Бронной. Я в этот театр был вхож: тогда там шла инсценировка моего романа «Гроссмейстерский балл» и репетировалась другая инсценировка по роману «Уйти, чтобы остаться». Я приехал в Москву по делам и попутно привез рукопись незнакомого мне литератора Матросова. Ее мне передал Сократ Сетович Кара — человек по-своему уникальный, я еще вернусь к нему в этих записках, — передал с напутствием воспользоваться какими-то связями и вручить рукопись талантливого молодого человека в надежные руки, чтобы не затерялась среди «самотека». Жена Кары — кинорежиссер Тамара Аркадьевна Родионова, тоже личность примечательная — завернула рукопись в цветастую косынку, перекрестила и вручила мне на Московском вокзале перед отправлением поезда. Так я и привез рукопись Матросова, словно гостинец от бабушки.

Народу в театре было видимо-невидимо — Анатолий Эфрос давал премьеру. Неподалеку от меня сидел поэт Андрей Вознесенский. Тем летом в Ялте на драматургическом семинаре я подружился с его женой, писательницей Зоей Богуславской. Дружба эта продолжается и до сего дня — где бы и когда бы мы ни встретились, всегда находится время для сердечного разговора…

Однажды мы гуляли после семинарского занятия — его вел Леонид Зорин, знаменитый драматург, бывший бакинец, — неожиданно из кустов на дорогу выбежал молодой человек в ковбойке, произвел несколько ребячьих выстрелов из растопыренной ладони — пиф-паф! — и скрылся в кустах. «Андрей! Иди к черту, перепугал! — засмеялась Зоя. — У него такая манера писать стихи — бродит по парку, как Тарзан». Я был поражен. Знаменитый поэт Андрей Вознесенский — кумир молодежи — и такая мальчишеская выходка!.. И вот знаменитость сидит в партере, неподалеку от меня, в ярком клетчатом пиджаке, в белоснежной рубашке, с ярким платком-шарфиком вместо галстука и скучающе обозревает зал. Взгляды наши встретились, Андрей приветливо отсалютовал поднятой пятерней. Я потянулся к нему со своими заботами, связанными с рукописью Матросова.