Грязный лгун - Брайан Джеймс

Шум дороги звенит у меня в ушах, и вскоре я уже не понимаю, то ли я слышу шум дороги, то ли у меня просто звенит в ушах.

Голос Сина похож на озвучку иностранного мультика — забавно, но ничего не понятно.

На улице все кажется мне странным. Все вокруг такое четкое, что больше похоже на фотографию.

Когда я смотрю вниз, на асфальт, у меня возникает странное чувство, будто я уже упал, но потом я вытягиваю руку в сторону и чувствую стену, протягиваю руку вперед и чувствую пустоту там, наверху, где находится погрузочная платформа.

Я сам нашел лестницу, ведущую сюда.

Я оглянулся, прежде чем лезть наверх, надеясь, что, может, Син все еще со мной. Я не помню точно, как мы разделились, не помню точно, что произошло после того, как нас накрыло. Мы разбрелись по одному.

Меня загнал сюда собачий лай, доносившийся со стен — собаки целой сворой бежали над моей головой, балансируя на стальных балках.

Лестница оказалась здесь, когда они гнали меня, — она ждала меня, умоляла меня взобраться по ней, хотя она была без перил, временная, и, скорее всего, мне небезопасно лезть по ней в таком состоянии. Я не заметил эту лестницу раньше — ни когда я пошел, ни когда мы бродили внутри.

Собаки смолкают, когда я оказываюсь наверху, когда я наконец остаюсь один, и никто меня не видит.

Наверху ничего нет, кроме нескольких закрытых ящиков. С одной стороны нет стены, и это похоже на открытое окно на стоянку, где стоят желтые строительные машины, напоминающие игрушечные грузовики. Словно открытое приглашение спрыгнуть вниз, изменить мою жизнь сегодня же, заставить собак замолчать раз и навсегда, когда я приземлюсь.

Я стою на краю, наклонившись вниз, мне интересно, как далеко я смогу наклониться, прежде чем упаду — упаду двумя этажами ниже, лицом в асфальт, и моя кровь, как крупные капли дождя, разлетится по его черноте.

Я чувствую, как солнышко пригревает мое лицо, я закрываю глаза и вижу красное сияние на моих веках. На улице достаточно тепло, чтобы снять куртку, достаточно тепло, чтобы погреть на солнце волоски на моих руках.

Не открывая глаз, я расстегиваю молнию, и куртка сползает с моих плеч, я даю ей упасть к моим ногам, считая, сколько секунд пройдет, пока ветер не подхватит ее и она не закружится в воздухе, как мусор, летящий вдоль шоссе. Сейчас достаточно тепло, чтобы задрать футболку и почувствовать воздух голым животом.

Крики, доносящиеся издалека, разносятся по стоянке.

Обрывки слов, уже не имеющие смысла, доносятся до моих ушей.

С закрытыми глазами мне легко представить, что это кричат рабочие, которых здесь нет, целая армия рабочих, заполняющих стоянку, готовых ряд за рядом класть кирпич и цемент, готовых закончить эту стройку, чтобы двигаться дальше и построить еще один торговый центр, а потом еще один, точно такой же, с точно такими же магазинами, в которых будут продаваться точно такие же товары, и поэтому легко представить, что у всех рабочий одинаковые лица, у всех плохо выбритая щетина, y всех сильные руки, которые легко сжимаются в кулаки.

Я открываю глаза, а они словно призраки вокруг — сидят за рулем подъемных кранов, цементовозов, и все они остановились, чтобы посмотреть на мальчика; тот, кто напротив, показывает пальцем, чтобы они посмотрели на меня, чтобы увидели мой голый живот.

«Эй, парень, что ты там делаешь?» — представляю я, как мне кричит один из них, указывая на меня, кто-то из них свистит мне, словно я женщина, идущая по стройке в старом кино, а остальные как по команде смеются.

Я ничего не отвечаю, я не хочу говорить с этими призраками.

Я прячу лицо.

Теперь мне пора исчезнуть.

Теперь мне пора уйти далеко, спрятаться внутри себя.

Призраки опять свистят, кричат мне всякую похабщину — чтобы я сделал то-то и что-то. Собаки начинают рычать за моей спиной приглушенным злобным ворчанием, предупреждая меня, что лучше делать то, что мне велят.

Я их слышу, но я исчезаю, меня здесь нет, меня, Щенка, я далеко, здесь только Беиджи, и мне наплевать, что они сделают с ним. Я хочу, чтобы они делали с ним все, что захотят — если хотят, пусть протащат его на веревках за грузовиками, пока он не исчезнет, пока они сами не исчезнут, тогда они покончат с этим и оставят меня в покое навсегда.

Мои руки опускаются, футболка сползает вниз. Руки ничего не чувствуют, онемевшими пальцами я расстегиваю пуговицу на джинсах, тяну в стороны концы пояса, и молния расходится со скрежетом, похожим на скрежет зубов.

Я вижу, что призраки замерли, на их лицах видно возбуждение, и все как один похожи на Роя, когда он стоял в моей спальне, прислонившись к двери.

Я стою, широко расставив ноги, ремень давит мне колени, локти разведены в стороны, как у чучела на огороде, когда я снова задираю футболку. Шелест ветра в листве мне кажется шумом аплодисментов и свистом, и я чувствую, как кровь приливает к моему члену и он становится больше, а призраки начинают смеяться, когда я пытаюсь взглядом объяснить им, что это все из-за теплого ветра, который я чувствую на своей коже.

Я поворачиваюсь лицом к стене, когда их воображаемые голоса приказывают мне, и это встречается еще более бурными воображаемыми аплодисментами, еще больше воображаемых похабных фраз летит в мой адрес, еще больше обещаний того, что они со мной сделают, когда я спущусь вниз, потому что они говорят, что рано или поздно я все равно спущусь, и когда я это сделаю, они будут поджидать меня там.

Моя футболка опять опускается, когда я опускаю руки.

И я опять задираю ее левой рукой. Я кладу свою правую руку туда, куда они хотят, нежно прикасаясь, словно это ветерок овевает мое тело.

Я не хочу этого, но делаю: я улыбаюсь им, я стыдливо опускаю глазки для них, мои волосы красиво обрамляют мое лицо — я играю для них.

Я словно ангел на сцене над их головами, устраивающий представление в небесном окне для демонов, собравшихся внизу. Но я не такой ангел, как Ласи или Рианна, я грязный ангел, ангел, пойманный демонами, прирученный ангел, с которым они забавляются, превратив его в маленькую сопливую тряпку, которая делает все, что они пожелают.

Стайка птиц на земле вдруг чего-то пугается и взлетает, каркая и клокоча, разрушая образы демонов, стоящих внизу. Я вижу, как одно за другим их лица трескаются, как разбитые зеркала, и рассыпаются в пыль, и все вокруг становится четким, как фотография. И я вижу, что Кейт смотрит на меня во все глаза, стоя на верхней плошадке лесов.

У меня чуть разрыв сердца не случился, пока я пытался натянуть штаны, не расправляя трусов, чтобы побыстрей застегнуть молнию и опустить футболку. Но все это происходит недостаточно быстро, потому что когда я смотрю вниз, на Кейта, выражение его лица не меняется: сбитый с толку, испуганный, он смотрит с отвращением, но видно, что он не понимает, почему это так.

— Я просто писал, — кричу я нервным, срывающимся голосом.

Кейт ничего не говорит, просто разворачивается и уходит за угол, исчезает из виду, как и призраки.

Я слетаю вниз по лестнице за моей спиной, надеясь поймать Кейта одного, надеясь не нервничать и обернуть все это в шутку, сказать ему, что я просто писал, а если он не поверит, то я скажу ему, что это то же самое, что мы делали в хижине, листая порножурналы.

Но когда я спускаюсь на первый этаж, он уже не один. Джордан стоит рядом с ним. Кейт ему что-то говорит, но умолкает, когда видит меня.

— Что? — спрашиваю я, когда они оба глядят на меня, а потом смеются.

— Ничего, — говорит Джордан таким тоном, что становится ясно, что за его словами очень много всего, чересчур много всего, но они собираются оставить это при себе, все что они думают обо мне, и было бы лучше, если бы они просто обозвали меня гомиком или кем-то еще в этом духе и забыли об этом.

— Там, наверху, клево, — говорю я, потому что мне надо попытаться снова вернуть все в нормальное русло, может быть, что если я буду вести себя как ни в чем не бывало, Джордан не будет так уверен в том, что Кейт не приукрасил.

— Ну еще бы, — говорит мне Кейт. Я спрашиваю его, что он имеет в виду. Он качает головой и хихикает, как Поли, когда у нее есть секрет, о котором ей не терпится рассказать всему свету. И я понимаю, что если до конца дня я сделаю или скажу что-то не то, то он так и сделает — растрезвонит по всей школе о том, за каким занятием он меня застал, и тогда каждый ученик будет считать меня еще большим придурком, чем прежде.

— Ладно, пошли отсюда, — говорит Джордан и идет к выходу недостроенного торгового центра. — Это место — отстой, — говорит он, и я впервые вроде соглашаюсь с ним.

— А где Син? — спрашиваю я. Кейт говорит, что он уже ждет на улице. Что-то в его словах меня успокаивает, что-то говорит мне, что он просто брал меня на понт, что он уже все забыл и что ничего особенного не произошло. По крайней мере, я на это надеялся.