Мой позывной «Вестница» - Геннадий Вениаминович Кумохин

все тем же враждебным тоном, выставив кортик — сейчас я сдам вас дежурному, а в НКВД разберутся, какая вы «гостья из будущего».

— Папа, я пришла к тебе для того, чтобы предупредить: в ночь на 22-е число Гитлер нападает на Советский Союз. Папа, через неделю начнется война! Ты слышишь меня?

Слово «война» произвело на отца сильное впечатление, но он и не думал сдаваться.

Прошло несколько минут тяжелого, я бы сказала, зловещего молчания. Наконец он принял решение.

— Докажите, что все, что вы говорите является правдой и вы не вражеская шпионка.

— Знаешь, папа, я всегда была уверена, что ты самый умный человек из всех, кого я знаю. Поэтому ты поймешь и правильно оценишь ту информацию, которую я обязана тебе предоставить.

Наверное, ты читал фантастические романы о путешествии во времени. Но оказалось, что это совсем не фантастика, и я, твоя дочь, действительно, обладаю уникальной способностью перемещаться в разные эпохи. В далеком будущем люди в разных странах осознают, насколько важна роль нашей страны для судеб мира и создадут программы для оказания помощи в переломные моменты нашей истории. Сейчас наступает один из таких моментов, и судьба нашей страны висит буквально на волоске.

— Ну, положим, вы несколько преувеличиваете.

— Нисколько, это вы, все руководство страны, безрассудно преуменьшаете грозящую опасность.

Я повторяю, война начнется в ночь на 22 июня. Только в первые дни войны фашисты уничтожат 1200 наших самолетов, причем 900 из них прямо на земле.

— А чем вы докажите, что это не провокация?

— Хорошо, — сказала я, и достала из сумочки продолговатый предмет, похожий на небольшую записную книжку.

— Это прибор, который появится только в начале XXI века. Называется он «смартфон». А этот экземпляр изготовлен в 40-ые годы следующего столетия. В нем находится программа «Щит», подготовленная для оказания помощи СССР.

Я прикоснулась пальцем к экрану, и он ожил, высветив на голубом фоне огненными буквами слово «Щит».

— Я «Вестница», — сказала я, — пожалуйста, выступление Молотова, — и тотчас же в тишине квартиры зазвучал его голос.

«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…»

— Надеюсь, ты узнал голос Народного Комиссара? — спросила я.

— Но почему не выступил Сталин? — недоуменно спросил Адмирал.

— Он выступил только 3 июля. Слушай.

— Будьте добры, выступление Сталина, — скомандовала я.

«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!

Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается, несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».

Конечно, отец узнал голос Молотова, и, тем более, голос вождя. Он уже ясно понимал, что это не могло быть провокацией. И то, о чем говорили вполголоса, с оглядкой, подозревая, что это могло случиться, скорее всего должно было случиться, но все-таки надеялись, видя уверенность Сталина, может быть только кажущуюся, но тем не менее публично демонстрируемую, — сейчас это стало для него достоверным фактом.

И от глубины той страшной пропасти, которая внезапно открылась перед этим большим и сильным человеком, он разом как будто осунулся и постарел на несколько лет. Таким я видела отца через несколько лет после войны, когда он неожиданно был снят с должности и предан суду Военной Коллегии.

— Но этого мало, — продолжала я.

— Уже 8 сентября фашисты окружат Ленинград, блокада которого продолжится 872 дня и будет стоить жизни почти миллиону его жителей. А 30 сентября немцы будут уже под Москвой, и битва за столицу продлиться почти полгода.

— Надеюсь, Москву они не возьмут? — с трудом переводя дух, спросил мой Адмирал.

— Нет, ни Москву, ни Ленинград, ни Сталинград фашистам захватить не удастся, но они захватят, разграбят и уничтожат сотни других советских городов.

— А когда же придет день победы? — снова спросил отец.

— 9 мая 45 года. Но победа достанется советскому народу страшной ценой. Война унесет жизни почти 30 миллионов наших граждан.

Опять наступило продолжительное молчание. Но во взгляде Адмирала я больше не чувствовала враждебности. Кортик он тоже незаметно вложил в ножны.

И на этот раз первым начал говорить он.

— Вы извините, что я не буду называть Вас дочерью — для меня это слишком разительный контраст между юной девушкой, еще почти ребенком, и Вами, зрелой и мудрой женщиной. Умом я понимаю, что и она, и Вы, скорее всего, один человек, но привыкнуть к этому я еще не могу. Я Вам скажу то, что не рассказывал еще никому: вчера я был с докладом у Сталина, в котором привел данные о том, что немцы выводят свои корабли из советских портов, что, по моему мнению, является признаком приближающейся войны. Я просил дать разрешение, также вывести наши торговые суда из портов Германии, на что «Хозяин» в категорической форме запретил это делать, заявив, что это наши враги и ложные друзья пытаются стравить его с Гитлером в своих интересах. Это какое-то наваждение или необъяснимый сеанс массового гипноза: видеть, понимать, но не иметь возможности сказать это слово, которое и без этого у всех на устах — «завтра война».

— Думаю, что, кроме нашей самонадеянности, это была и блестящая работа немецкой разведки, возможная только при условии, что все решения за всю страну принимает один человек. Позже такое положение назовут «тоталитаризмом».

Ну, да дело сейчас уже не в этом. Война — практически свершившийся факт, и в этом все убедятся уже через неделю. А сейчас здесь об этом знаем только мы с тобой. Понимаешь, папа, реальность устроена таким образом, что практически одновременно существует множество времен: и мы, живущие за неделю до войны, которую скоро назовут Великой Отечественной, и время до нас, и после нас — их великое множество. Реальности, в которых мы существуем, похожи на нарезанные равными дольками кусочки арбуза. Каждая существует сама по себе, но все переходят одна в другую, начинаясь с того самого момента, на котором закончилась предыдущая реальность.

— Папа, — сказала я, — позволь, я тебя хоть