Великий охотник - Сергей Марков

Правитель Джитышара был очень разгневан; британцы подсмеивались над тем, что Счастливый дружит с Россией. Что же его друзья не помогают Якуб-беку в войне с китайцами? А он-то хвалился дружбой с великой северной страной!

Русских поместили в просторном загородном доме, кормили как на убой бараниной и пловом.

Якуб-бек отпустил гостя на Лобнор в сопровождении своего царедворца. Беглец из Нухи испортил Пржевальскому все радости охоты: Заман-бек с сотней головорезов скакал впереди каравана, распугивая зверей и птиц, Кроме всего прочего, Заман-бек водил гостей самыми гиблыми дорогами, чтобы отвадить русских от поездок по Семиградью.

Но вот он, причудливый Тарим! У этой самой большой из всех континентальных рек Центральной Азии несколько названий и несколько русел. Верхнее течение называлось Яркенд-Дарьей, главное русло – Уген-Дарьей. И только начиная с этого места, где Яркенд-Дарья сливается еще и с Кашгар-Дарьей, река Тарим становится известна под своим главным названием.

Благодаря этой чудовищной путанице Тарим на всех картах был изображен неверно. Река-загадка раскидала свои рукава в пустыне, в лесах, в зарослях камыша, где бродили тигры, в гиблых дебрях и болотах.

Заман-бек, как ни старался, не мог помешать гостю проводить здесь исследования. Тарим был разгадан очень быстро. Около урочища Чингили наш охотник увидел болотистое озеро. В него впадала еще одна река – Черчен-Дарья. Уж больно много было этих «Дарий» в бассейне Лобнора!

Пржевальский раз и навсегда распутал сеть таримских русел и притоков, не забыв еще об одной «Дарье» – Хотан-Дарье – младшей из всех этих рек-сестер.

Теперь и загадочный Лобнор был рядом. В ноябре 1876 года неистовый охотник раздвигал лобнорские камыши, поседевшие от первого мороза. Скупой на восторги, когда дело касалось траты дорогого времени, Пржевальский решил, что теперь-то ни Лобнор, ни таримские «Дарьи» никуда от него не убегут. И он двинулся к югу, чтобы исследовать Золотую гору – коченеющий на зимнем ветру угрюмый хребет Алтынтаг. Вот теперь-то можно было разговаривать о природе северной ограды Тибета!

И пока докучливый Заман-бек, оставленный на Лобноре с тремя казаками, играл с ними в уйгурскую орлянку – «джанза», Пржевальский нетерпеливо измерял гранитные высоты и бродил вдоль подножья Алтынтага. Так он прошел пятьсот верст по снегу, перемешанному с соленой пылью, питаясь зайцами и жареным ячменем.

Здесь он увидел первого дикого верблюда, о котором писал еще Марко Поло. Шкуру с верблюда-дикаря никогда не снимал еще ни один охотник. Но верблюд так и ушел от пули Великого Охотника. Пржевальский долго бежал по следам утраченной двугорбой добычи.

Стояла железная звонкая зима. Он вернулся на Лобнор и узнал, что Заман-бек умчался в Курла к своему повелителю по случаю приезда русского посольства в Кашгар. Ну, теперь-то Якуб-бек Счастливый успокоится и не будет приставать с докучливыми расспросами, Пржевальский взялся за изучение Лобнора.

О стране Лоб упоминали лишь Марко Поло и азиатские историки – и всего лишь два раза. Было забыто и то, что к Лобнору пришли сто тридцать раскольников с Алтая. Они искали таинственное «Беловодье», стремясь в «Камбайское царство» – в индокитайскую область Камбоджу.

Эти странники доходили до границы Тибета. Пржевальский жадно отыскивал их следы в области Лобнора, где сибирские кержаки жили когда-то целым поселком. Суровые алтайские пахари и охотники обосновались на правом берегу Тарима. Всего за каких-нибудь пятнадцать лет до похода Пржевальского князь лобнорский из Турфана разорил русские поселки, увел четыре семьи кержаков и казнил их, остальные успели уйти на реку Или.

В самом конце прошлого столетия неподалеку от Лобнора было открыто несколько безвестных могил. Они ютились у зарослей тамариска, на границе бесконечных песков. Могилы были уже кем-то вскрыты, – жители пустынь искали в погребеньях золото. В гробу из тополевых досок лежал высохший труп женщины, совершенно не тронутый тлением. Тело было облачено в одежду из белого полотна, хорошо сохранившиеся волосы были перевязаны алой лентой. В гробу лежал деревянный гребень. Невдалеке от могил стояла старая хижина, сплетенная из хвороста. Это были могилы русских людей, погибших в лобнорских просторах.

Старый житель Тарима, некий Киргуй Паван, рассказал предание лобнорцев о людях, которых звали «камшуками». Они спускались вниз по Конче-Дарье на плотах из тополевых бревен. Эти люди привели с собой своих детей и женщин. Пятьдесят семей пришельцев жили охотой и рыбной ловлей, ели кабанье мясо и рыбу. Их начальник звался Иивеном (Иваном?); сначала он один приходил разведывать эту страну, а когда узнал, что в ней можно сеять хлеб, привел своих людей. Здесь, у высохшего ручья русла Черчен-Дарьи, люди Иивена, хлебопашцы и охотники, полегли в тополевые гробы, и песок пустыни прикрыл тела, одетые в льняные рубахи. Лобнорцы знали места еще нескольких таких же погребений.

Верный ученик Пржевальского Петр Козлов через одиннадцать лет после смерти Великого Охотника разыскал в станице Алтайской старого лобнорского странника кержака Рахманова. Около 1860 года Рахманов с партией искателей «Беловодья» проходил области, лежавшие к югу от Лобнора, и достигал северного порога Тибета.

Пржевальский расхаживал по солончакам, окружающим Лобнор, срывал ветви тамариска и кендыря для гербария. Только уж очень уныл был вид этого умирающего озера-болота! Тростники выпили всю его влагу! Лобнор, как было установлено впоследствии, не что иное, как сток для вод Тарима и Черчен-Дарьи.

Тарим до самой деревни Абдала протекал в определенном русле, но потом исчезал неизвестно куда. И тут же начинались и бесчисленные болота, озера, ручейки, трехсаженные тростники. Все это – система Лобнора, лжеозера, беспрестанно меняющего свои границы.

Сами лобнорцы помогали таримским водам блуждать по этому болоту: сметливые рыболовы отводили воды в канавы, запирали новые водоемы перемычками, а потом вылавливали рыбу из этих ловушек. Затем канавы засыпали землей, на ней вырастал камыш на корм скоту. От этого и еще от ряда причин Лобнор никогда не имел определенных границ, и лишь кое-где по светлой ряби, по ходу рыбьего косяка можно было с трудом угадать блуждающее устье Тарима. И еще: вся вода Лобнора была пресной, а у самых берегов колыхался пояс мутных соляных растворов. Но это от близости солончаков.

Пржевальский посещал жилища лобнорцев. Они называли себя каракурчинцами. Они происходили от тюрок и монголов.

Каракурчинцы были забыты миром. Когда-то здесь проходила одна из великих древних дорог из Китая в Хотан, и на ней сталкивались народы и племена. Потом исчезли города по Тариму, богатые селения на склонах Алтынтага, и на берегах обманного озера остался неведомый, одинокий народ. Каракурчинцы не умели считать далее ста, не ели ни хлеба, ни баранины. Их пища – жесткое мясо выпей и пеликанов и таримская рыба. Вверху неприветливое небо, внизу потрескавшиеся солончаки и тростниковые леса великих болот. И в этом безрадостном мире стояли хижины каракурчинцев, горели одинокие костры, на которых обитатели болот варили похлебку из молодых побегов тростника.

Пржевальский обошел все селения каракурчинцев. Затем он сделал промеры глубин Лобнора, съемку его берегов, определил широту и долготу многих местностей.

Вскоре в низовьях Тарима была добыта шкура рослого двугорбого дикого верблюда.

На Лобноре начался прилет птиц. Лобнорское небо потемнело от птичьих стай. Миллионы пернатых летели через гранитный порог Куньлуня, оттуда, из-за Снежного Жилища – Гималаев. Пржевальский смотрел, как па дикое камышовое болото низвергаются с шумящего неба стаи индийских лебедей. И вспоминалось почему-то, как бородатые русские странники с Алтая шли в индийскую сторону осенью уже по мерзлым пескам пустыни вслед за белыми крылатыми стаями, летящими на юг...

В апреле 1877 года Якуб-бек Бадаулет принял Пржевальского в Курле. Пржевальский увидел перед собой маленького человечка с беспокойными глазами. Он боялся снов, острых предметов, незнакомых людей, невидимого яда. Когда Счастливый пожимал руку гостю, пальцы его дрожали, а красные жилки на скошенных глазах наливались кровью.

Телохранители и палачи, еще, может быть, час назад утаптывавшие свежие могилы казненных, угрюмо окружали своего владыку.

Он, Якуб-бек, не привык выказывать своих чувств и еще более не любил, когда их замечали. Поэтому Счастливый с царственной усмешкой ходил в мечеть, держа чуть ли не наизготовку штуцер Винчестера. Пусть все видят, что это только шутка властелина!

Пржевальский спокойно рассматривал человека, имя которого было окружено свирепой славой. Якуб-бек говорил, что он так рад видеть русских, что и словами выразить не может, бранил англичан. Они не помогают ему в войне с китайцами, а войска богдыхана сейчас взяли тянь-шаньские форты и Турфан. И зачем он только принимал у себя британцев – печалился Бадаулет.