Тщательная работа - Пьер Леметр

— Знаю, — ответил он с улыбкой философской.

Мягкий упрек был подобен крепкой веревке, связывающей пару, где оба слишком хорошо знают друг друга. Камиль чертил кончиком ножа контур дерева на скатерти. Потом посмотрел на нее и достал из кармана маленький квадратный пакетик:

— С годовщиной…

Ирэн наверняка сказала себе, что ей попался муж, начисто лишенный воображения. Он преподнес ей украшение в день свадьбы, еще одно, когда она объявила о своей беременности. И теперь, всего несколько месяцев спустя, он заходит с той же карты. Ее это не смущало. Она ясно осознавала свои преимущества по сравнению с женщинами, которые получали дань почтения от своих мужей только в виде денег в день зарплаты. Но у нее самой воображение работало не в пример лучше. Она потянулась за подарком большого формата. Камиль видел, как она положила его на соседний стул, когда они усаживались за столик.

— И тебя с годовщиной…

Камиль помнил каждый подарок Ирэн, все они были разные, и ему стало немного стыдно. Под заинтригованными взглядами с соседних столиков он развернул оберточную бумагу и достал книгу: «Загадка Караваджо».[15] На обложке — деталь полотна «Шулеры», изображающая четыре руки, одна из которых затянута в белую перчатку, а другая держит игральные карты. Камиль знал эту картину и мысленно восстановил ее целиком. Это было очень в духе Ирэн: подарить мужу-полицейскому произведения художника-убийцы.[16]

— Тебе нравится?

— Очень…

Его мать тоже любила Караваджо. Он помнил, что она говорила о Давиде, держащем голову Голиафа.[17] Пролистывая альбом, он наткнулся именно на эту картину. Решительно, сегодняшний день был перенасыщен отрубленными головами.

— Без сомнений, это борьба Добра со Злом, — говорила мать. — Посмотри на Давида, его бешеные глаза, и на Голиафа — покой мучения. В ком из них Добро и в ком Зло? Это большой вопрос…

9

Они прогулялись немного после выхода из ресторана, дошли до Больших бульваров, держась за руки. На улице или на людях Камиль никогда не мог держать Ирэн иначе как за руку. Ему бы тоже хотелось обнять ее за плечи или за талию, и не потому, что так делают другие, — просто ему недоставало этого собственнического жеста. С течением времени сожаления поутихли. Просто держать ее за руку было более сдержанным знаком обладания, и теперь его это устраивало. Ирэн незаметно замедлила шаг.

— Устала?

— Немного да, — выдохнула она, улыбаясь. И провела рукой по животу, словно разглаживая невидимую складку.

— Давай я схожу за машиной, — предложил Камиль.

— Да нет, не стоит.

И все же пришлось.

Было уже поздно. На бульварах еще оставалось полно народу. Они договорились, что Ирэн подождет на террасе кафе, пока он не подгонит машину.

Дойдя до угла бульвара, Камиль обернулся взглянуть на нее. Ее лицо тоже переменилось, и у него внезапно сжалось сердце, словно разделяющая их дистанция вдруг стала непреодолимой. Со сложенными на животе руками, несмотря на живой интерес, с которым она разглядывала вечерних прохожих, Ирэн существовала в своем мире, в своем животе, и Камиль почувствовал себя посторонним. Однако его беспокойство рассеялось, потому что он знал, что разница между ним и ею не имела никакого отношения к любви, а заключалась в одном слове. Ирэн была женщиной, а он мужчиной. Непреодолимость в этом и состояла, но, в общем-то, не большая и не меньшая, чем вчера. Собственно, именно благодаря этому водоразделу они и сошлись. Он улыбнулся.

Камиль все еще размышлял об этом, когда вдруг потерял ее из виду. Какой-то молодой человек встал между ними, ожидая, как и он сам, на краю тротуара, когда светофор переключится на зеленый. «Как же молодежь нынче вымахала, с ума сойти», — подумал он, сознавая, что его глаза находятся на уровне локтя парня. Все растут — прочел он где-то недавно. Даже японцы. Но когда он перешел на другую сторону бульвара и стал шарить в кармане, пытаясь нащупать ключи от машины, подсознание выдало ему недостающее звено, про которое он забыл на полвечера. Имя киноактрисы, на котором недавно остановился его взгляд, наконец обрело всю полноту значения: Гведолин Плейн по созвучию отослала его к персонажу Гуинплену из «Человека, который смеется»[18] и к цитате, которую он, как думал, забыл: «Большие люди становятся тем, кем хотят. Маленькие — кем могут».

10

— Шпателем прорабатывают плотность материала. Смотри…

Мама не часто тратит время на советы. Мастерская пропахла скипидаром. Мама работает с красным цветом. Она использует его в невероятных количествах. Кроваво-красный, карминный, темно-красный, глубокий, как ночь. Шпатель прогибается под нажимом, выкладывая широкие слои, которые она потом растушевывает маленькими точечными ударами. Мама любит красные тона. У меня мама, которая любит красное. Она ласково глядит на меня. «Ты тоже любишь красное, правда, Камиль…» Инстинктивно Камиль отшатывается, охваченный страхом.

Камиль внезапно проснулся в четыре с небольшим утра. Он склонился над отяжелевшим телом Ирэн. На мгновение перестал дышать, чтобы услышать ее медленное размеренное дыхание, ее легкое похрапывание отяжелевшей женщины. Осторожно положил руку ей на живот и, только коснувшись теплой кожи, только ощутив гладкое напряжение ее живота, понемногу задышал. Еще не придя в себя после резкого пробуждения, он оглядывается вокруг: ночь, их спальня, окно, в которое пробивается рассеянный свет фонарей. Старается унять удары сердца. «Что-то я совсем расклеился», — говорит он себе, заметив, что капли пота скатываются со лба на ресницы и уже застилают глаза.

Он осторожно встает и выходит в гостиную. Проходит дальше в ванную и долго трет лицо холодной водой.

Камилю редко снятся сны. «Мое подсознание ко мне не лезет» — такая у него присказка.

Он наливает себе стакан ледяного молока и усаживается на диван. Чувствует усталость во всем теле: ноги тяжелые, спина и затылок напряжены. Чтобы расслабиться, медленно поводит головой, сначала вверх-вниз, потом справа налево. Старается отогнать образ двух девушек, изрезанных на куски в лофте в Курбевуа. Его преследует чувство безотчетного страха.

«Что на меня нашло? — спрашивает он сам себя. — Соберись». Но голова по-прежнему затуманена. «Дыши. Прикинь, сколько ужасов ты навидался в жизни, сколько изувеченных тел эту жизнь разметили: очередные два просто ужаснее прочих, но они не первые и не последние. Ты выполняешь свою работу, вот и все. Работу, Камиль, а не миссию. Служебные обязанности. Делай что можешь, поймай тех типов или типа, только не позволяй этому заполонить твою жизнь».

Но из сна к нему внезапно выплывает последняя картина. Его мать нарисовала на стене лицо девушки — в точности молодой покойницы из Курбевуа. И это потухшее лицо оживает, развертывается, раскрывается, как цветок. Темно-красный цветок с множеством лепестков, как хризантема. Или пион.

И тут Камиль замирает. Он стоит посредине гостиной. И знает, что в нем происходит нечто, к чему он пока не может подобрать название. Он неподвижен. Ждет, осторожно дыша, с вновь напряженными мускулами. Боится что-то нарушить. Где-то в нем натянулась тоненькая ниточка, такая хрупкая… Не шевелясь, с закрытыми глазами Камиль исследует этот образ: голова девушки, прибитая к стене. Но сердцевина сна не она, а цветок… Что-то есть другое, и Камиль чувствует, как в нем крепнет уверенность. Он больше не позволяет себе ни единого движения. Мысли набегают волнами вдали от него… накатили и схлынули…

И с каждой волной близится уверенность.

— Черт!..

Эта девушка — цветок. Какой цветок, черт, какой же цветок? Вот теперь Камиль совершенно проснулся. Кажется, его мозг работает со скоростью света. Множество лепестков, как у хризантемы. Или пиона.

И вдруг прилив приносит слово — очевидное, сияющее, совершенно невероятное. И Камиль понимает свою ошибку. Сон относился вовсе не к Курбевуа, а к преступлению в Трамбле.

— Быть того не может… — говорит себе Камиль, все еще не веря.

Он кидается в кабинет и вытаскивает, проклиная собственную неловкость, фотографии с места преступления в Трамбле-ан-Франс. Наконец, вот они все, и он быстро проглядывает их, ищет очки, не находит. Тогда он перебирает их по одной, поднося каждую к синеватому свету, льющемуся из окна. Медленно продвигается к той фотографии, которая нужна, и наконец находит ее. Лицо девушки с улыбкой, увеличенной ударом бритвы от уха до уха. Он снова пролистывает дело, находит фотографии той, которая была разрезана надвое.

— Поверить не могу… — говорит себе Камиль, глядя в сторону гостиной. В сторону книжного шкафа.

Он выходит из кабинета и становится перед книжными полками. Нужно удостовериться. Пока он снимает с табурета книги и газеты, накопившиеся за последние недели, в уме у него сцепляются звенья: Гуинплен, «Человек, который смеется». Голова женщины с широченной улыбкой, сделанной бритвой, — женщина, которая смеется.