Тщательная работа - Пьер Леметр

4

— Джеймс Эллрой. Конечно, это несколько неожиданно…

— Больше тебе сказать нечего?

— Нет-нет, — запротестовал Луи. — Нет, я говорю, это действительно очень даже…

— Впечатляет, да, я знаю, мне Ле-Гуэн так и сказал. Он даже поделился со мной роскошной теорией относительно мужчин, которые убивают женщин с тех пор, как человечество издало первый писк. Понимаешь, о чем я? Нет, на все это мне плевать.

Мальваль стоял в дверях кабинета, опираясь о косяк и засунув руки в карманы, и являл миру свое утреннее лицо, еще более утомленное, чем в другие дни, хотя было всего 10 часов. Арман, почти слившись с вешалкой, задумчиво разглядывал собственные башмаки. Что до Луи, которого на этот раз Камиль пристроил за свой письменный стол, чтобы тому было удобнее читать, он сегодня надел красивый зеленый пиджак из легкой шерсти, кремовую рубашку и клубный галстук.

У Луи была совсем иная манера чтения, чем у комиссара. Когда Камиль указал ему на свое кресло, он удобно уселся и, положив ладонь на страницу, принялся внимательно читать. Камилю показалось, что это похоже на какую-то картину, но точно он припомнить не мог.

— Что навело вас на мысль о «Черной Далии»?

— Трудно сказать.

— Ваша идея заключается в том, что убийца из Трамбле некоторым образом подражал книге?

— Подражал? — переспросил Камиль. — Ну ты и скажешь… Он разрезает девушку надвое, вытаскивает внутренности, моет обе половины трупа, моет шампунем волосы на голове, прежде чем выбросить все, вместе взятое, на общественную помойку! Если это подражатель, то хорошо еще, что он обошелся без отсебятины…

— Нет, я хотел сказать…

Луи был весь красный от смущения. Камиль глянул на двух других своих подчиненных. Луи начал читать сосредоточенным голосом, но текст постепенно изменил его. На последних страницах он звучал так тихо, что приходилось напряженно прислушиваться. Первоначальная реакция не была бурной, и Камиль не знал, в чем причина: в содержании текста или в его гипотезе. В кабинете воцарилась тягостная атмосфера.

Верховен вдруг понял, что дело, возможно, не в сиюминутных обстоятельствах, а совсем в иных: его сотрудники тоже прочли статью в «Ле Матен». Газетная страница уже наверняка обошла всех членов бригады, судебную полицию и довольно быстро добралась до судьи Дешам, а там и до министра. Такого рода информация разносится благодаря собственной внутренней динамике, как раковая клетка. Что они об этом думали? Что поняли и какие выводы сделали? Их молчание было дурным знаком. Если б сочувствовали, то уже заговорили бы. Если б отнеслись с безразличием, то уже забыли бы. Но их молчание было красноречивей, чем любые речи. Целая страница посвящена ему одному — пусть не очень доброжелательная, но все же реклама! И в какой степени, по их мнению, он этому потворствовал или даже сам организовал? Ни слова не сказано про его команду. Доброжелательная статья или нет, все равно говорилось в ней только о Камиле Верховене, великом человеке дня, который теперь явился к ним со своими дурацкими гипотезами. Словно мир вокруг него исчез. Ответом на это исчезновение и стало их молчание, не осуждающее и не безразличное. Разочарованное.

— Возможно и такое, — осторожно проговорил наконец Мальваль.

— А что это должно означать? — спросил Арман. — Я хочу сказать, где тут связь с тем, что мы обнаружили в Курбевуа?

— Да не знаю я, Арман! У нас на руках дело полуторагодовой давности, которое до мелочей совпадает с описанием в книге, и больше я ничего не знаю. — И при всеобщем молчании добавил: — Вы правы. Думаю, мысль идиотская.

— Тогда… — спросил Мальваль, — что мы будем делать?

Камиль оглядел по одному всех трех мужчин:

— Спросим мнения женщины.

5

— И впрямь любопытно…

Странно, но по телефону в голосе судьи Дешам не чувствовалось того призвука сомнения, которого он ожидал. Ее слова прозвучали просто, словно она размышляла вслух.

— Если вы правы, — сказала судья, — преступление в Курбевуа также должно фигурировать в книге Джеймса Эллроя или в какой-то другой. Следует проверить…

— А может, и нет, — заметил Камиль. — Книга Эллроя основана на реальной полицейской хронике. Девушка по имени Бетти Шорт была убита именно при таких обстоятельствах в тысяча девятьсот сорок седьмом году, и книга является чем-то вроде художественного вымысла, излагающего свою историю прогремевшего в свое время преступления. Он посвятил книгу своей матери, которая тоже была убита — в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом… Тут есть несколько возможных ниточек.

— Действительно, это несколько меняет дело…

Судья ненадолго задумалась.

— Послушайте, — наконец снова заговорила она, — эта ниточка может показаться прокуратуре не очень серьезной. Разумеется, некоторые элементы согласуются, но я не очень хорошо понимаю, что с этим делать. И я слабо себе представляю, как смогу приказать судебной полиции перечитать все произведения Джеймса Эллроя и превратить бригаду уголовной полиции в филиал библиотеки, вы же понимаете…

— Разумеется… — согласился Камиль, который теперь ясно осознавал, как мало он заблуждался относительно ее реакции.

Очевидно, судья Дешам, по сути, была неплохим человеком. Судя по голосу, она искренне сожалела, что не может сказать ничего иного.

— Послушайте, если эта гипотеза подтвердится еще каким-либо образом, тогда посмотрим. На данный момент я предпочитаю, чтобы вы продолжили работу… более традиционными путями, понимаете?

— Понимаю, — сказал Камиль.

— Согласитесь, майор, обстоятельства несколько… особые. В конце концов, если бы речь шла только о нас с вами, мы могли бы, возможно, принять эту гипотезу за основу, но мы с вами не одни…

«Вот и добрались до сути», — сказал себе он. В желудке вдруг образовался тяжелый ком. Не из-за страха, а потому, что он опасался собственной уязвимости. Он уже дважды попадал в ловушку. Первый раз — по вине техников из «идентификации», которым приспичило тащить свои покойницкие мешки под носом у журналистов, а второй — по вине одного из журналистов, который сумел просочиться в его личную жизнь в самый неподходящий момент. Камиль не любил выступать в роли жертвы, еще больше он не любил отрицать собственные промахи, когда они были явными, — короче, ему совершенно не нравилось то, что сейчас происходило, как если бы от одного дела к другому, от Курбевуа к Трамбле или наоборот, его подталкивали куда-то, где он вовсе не желал оказаться. Ни Ле-Гуэн, ни судья, ни даже его собственная команда не приняли его гипотезу всерьез. Странным образом это принесло ему облегчение — настолько не уверен он был в собственной способности отследить ниточку, уходящую так далеко от привычных дел. Нет, что его ранило, так это то, о чем он говорил меньше всего. Слова из статьи Бюиссона в «Ле Матен» не выходили у него из головы. Кто-то влез в его личную жизнь, заговорил о его жене, о его родителях, кто-то произнес «Мод Верховен», знал и рассказал о его детстве, учебе, рисунках, сообщил, что он скоро станет отцом… На его взгляд, во всем этом была реальная несправедливость.

Около 11.30 Камилю позвонил Луи.

— Ты где? — раздраженно спросил Камиль.

— На Порт-де-ля-Шапель.

— Что ты там забыл?

— Я у Сефарини.

Камиль хорошо знал Густава Сефарини, специалиста по добыванию информации с самой разнообразной клиентурой. Он снабжал информацией налетчиков в обмен на тщательно подсчитанный процент; когда готовилось новое дело, ему часто поручали разведку на местности, и его цепкий глаз обеспечил ему солидную репутацию; короче, образец осторожного уголовника. На двадцатом году карьеры досье Сефарини было почти столь же девственно, как и его дочь, маленькая Адель, инвалид, предмет всех его забот, к которой он питал трогательную привязанность, если только можно найти трогательным типа, участвовавшего в организации налетов, которые за двадцать лет принесли ни много ни мало четыре трупа.

— Если у вас найдется минутка, было бы неплохо, чтобы вы заехали…

— Срочно? — спросил Камиль, взглянув на часы.

— Срочно, но много времени это у вас не займет, — прикинул Луи.

6

Сефарини жил в маленьком домике возле окружной дороги; перед окнами имелся пыльный садик, казалось содрогавшийся день и ночь под двойным напором не затихавшей ни на минуту автострады и проходящего прямо под фундаментом метро. При виде этого дома и притулившегося на тротуаре раздолбанного «Пежо-306» невольно возникал вопрос, куда уходят деньги, которые заколачивал Сефарини?

Камиль зашел как к себе домой.

Он обнаружил Луи и хозяина на кухне, обставленной пластиковой мебелью 60-х годов, за столом, покрытым клеенкой, об узоре на которой можно было только догадываться. Они пили кофе из пластиковых стаканчиков. Сефарини не слишком обрадовался появлению Камиля. Что до Луи, он не двинулся с места, просто рассеянно крутил в руках стаканчик, отхлебывать из которого не имел ни малейшего желания.