Спустившийся с гор - Надыршах Мугадович Хачилаев

– Он вас не знает… И вообще он какой-то лох, с ним трудно говорить по-человечески.

– Ну понятно… Аминат, если этот тип сунется еще раз, назначь ему время и немедленно дай нам знать.

 Дальше мы поехали к некоему Итул-Манапу, адвокату. Я и раньше от Шамиля слышал про этого Итул– Манапа. Говорили, что он молодой и талантливый, знает свое дело. В наших краях адвокат, какой бы грамотный он ни был, не будет иметь успеха, если у него нет связей. По словам Шамиля, у него было и то, и другое. Габиб завел с ним разговор о ногайском секретаре райкома, сунув ему папку с бумагами. Габиб спросил, нельзя ли через людей из отдела партийного контроля прощупать все слабые места этого князька (Сперва он сказал: «князька», потом поправился: «хана»). Итул– Манап многозначительно свистнул, взял папку и начал листать бумаги.

– Сколько ни совались, все зубы сломали. Этот покруче Адылова будет. У него хорошие концы в Москве, и наш второй его хорошо держит. А он своих в обиду не дает.

– Манап, мы все это знаем. Надо узнать детали, все дo мельчайших подробностей.

– Что вы задумали? – Итул-Манап внешне казался очень интеллигентным и даже немного женственным. Он носил очки в тонкой золотой оправе. – Нет, серьезно, Габиб, что у вас на уме?

– Манап, ты же знаешь, в Поволжье на той неделе два человека от голода умерли.

Это было дежурной шуткой Габиба и Хачбара. Я попросил, чтобы меня отвезли домой. Когда доехали до моего дома, Габиб стал меня уговаривать пойти с ними вечером в ресторан. Хачбар же отозвал меня в сторону.

– Ансар, говорят, ты хорошо знаешь Меседу? – вдруг спросил он.

– Ну и что? – Мне почему-то не понравился его вопрос.

– Ты не сможешь познакомить меня с ней?

– Могу… Ну ладно, давай до вечера.

– Давай. Они уехали.

Я стоял, провожая их глазами, пока они не исчезли за поворотом. Мне сегодня понравилось с ними – все, кроме последнего разговора. Все было просто отлично, кроме этого.

Глава шестая

После обеда в воздухе было пыльно. Поднялся ветер. Деревья качались, размахивая оголенными ветками. У соседей играла плаксивая музыка. Мы до сих пор не знакомы с ними. По утрам молодой мужчина, чуть старше меня, выходит полураздетым в сад и качается с гирями. Я ему уже несколько раз хотел сказать, чтобы он не выходил раздетым, что у меня здесь сестра и тетя, но сдержался: может, сам догадается. Пришел отец, бодрый и веселый.

– Оказывается, операция тети Асли будет дорого стоить, – сказал он голосом победителя. – Но Калла– Гусейн понимает, что у нас денег нет, и сам готов заплатить. Полторы тысячи! Он не хочет на этом спекулировать, не такой он человек! Но, Ансар, ты ведь понимаешь, что тебе после этого не жениться на его дочери просто неприлично.

Я молчал, сдерживая нарастающую досаду. Отец даже вроде собирался шутить со мной, но, приглядевшись, тоже нахмурился.

– Сынок, ты пойми наши семейные трудности! Калла-Гусейн с его положением, связями – находка для нас… Ансар, почему ты молчишь?

– А что мне сказать?!

– Ты же сам понимаешь…

– Да, понимаю, что нас, оказывается, можно купить положением и связями…

Отец хотел меня ударить, но сдержался. Он лишь обозвал меня гадом и собакой, которая приносит в дом одни неприятности.

За мной заехали Габиб и Хачбар. На заднем сиденье я увидел Итул– Манапа с двумя девушками. Чтобы я смог усесться, им пришлось потесниться. Девушки смеялись и визжали, когда Итул-Манап, обняв за талии, прижимал их к себе. В машине было тепло, уютно и пахло французскими духами. Поехали за город, в ресторан «Скачки». У входа нас встретил Гамзат – тот, что подсаживался к нам в кооперативном кафе, – и проводил в одну из кабинок. Габиба и Хачбара здесь все знали. Были принесены: салат «Столичный», зелень, фрукты в вазах, жаркое из баранины на большой сковороде, две бутылки шампанского и коньяк. Посидев в ресторане, мы пошли в гриль-бар – он находился в том же здании. Там меня познакомили с одним вором в законе. В баре стояли веселый гомон и смех. Интереснее всех смеялся этот вор в законе: «Кхе, кхе!» – как будто его взяли за кадык и душат. Прозвище или кличка его – Эльбрус. Когда Габиб нас знакомил и я назвал свое имя, он лишь мельком взглянул на меня и подал руку, продолжая кхекать. Он не назвался – наверно, полагал, что все и так должны знать его. А мое имя тут же забыл или даже не потрудился расслышать его. Кожа у него на шее и на лице рыхлая, бугристая, словно у ящера. За столом с Эльбрусом сидело много людей. Рядом, с обеих сторон, две девушки, как и с Итул-Манапом. Мода, что ли, пошла такая, усмехнулся я про себя. Одна из девушек, судя по всему, русская, другая наша. После каждой, даже самой дурацкой, собственной шутки Эльбрус хохотал-кхекал, с удовольствием хлопал девушек по спине и по ляжкам и громко восклицал:

– Все будет нормально, и вы тоже будете счастливы!

Кстати, эти же слова он произнес, знакомясь со мной, и все дружно заржали, словно он бог весть какую шутку отмочил. Когда нас посадили за их стол, я долго молчал, не вмешиваясь в разговор. Я думал: у них, наверное, манера своя и темы свои – крутые, воровские. Но, прислушавшись, понял: обыкновенные разговоры и шутки какие-то плоские, бестолковые. Я раз тоже попробовал пошутить. Вижу – получилось, все захохотали. Подстроился под их волну и тоже кидаю всякие реплики. Хачбар и Габиб улыбаются – рады, что я освоился. В тот вечер мы сидели допоздна и разошлись, как говорится, усталые, но довольные. Только на следующий день стыдно было.

Глава седьмая 

Утром, проснувшись, я увидел, что на дворе давно уже день. Отцовская постель была убрана. Обычно он будил меня громко и грубо. За окном замерли полуголые желтые тополя. Небо безоблачное, но бесцветное, как стекло. Все замерло. Все словно окаменело. Из соседней комнаты доносятся голоса. В зале разговаривают отец и Калла-Гусейн. Прислушиваюсь. Калла-Гусейн толкует про уникальный ковер, а отец недоверчиво восклицает и клянется, что не знает, откуда он взялся. Зовет меня. Я быстро одеваюсь и, не умывшись, вхожу в зал. Калла-Гусейн ходит по комнате не разувшись и рассматривает висящий на стене ковер.

– Здравствуйте, уважаемый Калла-Гусейн-ага! – здороваюсь я.

Отец, сидевший на стуле и трепетно следивший за каждым движением Калла-Гусейна,