Убийства на водах - Полина Охалова

— А я хотел предложить Вам прогуляться до госпиталя, встретиться с моим

коллегой — доктором Мойером, он больше моего интересуется душевными болезнями и может нам рассказать о том, какого сорта бывают безумцы и попадает ли Ваш польский Аполлон под их классификацию.

Доктор Мойер с завидной обстоятельностью рассказал им о современном взгляде передовых европейских докторов на безумцев и безумие, о новых методах лечения, применяющихся в домах умалишенных, пересказал в подробностях статью англичанина Притчарда, присовокупил наблюдения из собственной врачебной практики. К концу второго часа Печорин едва сдерживал зевоту, думая о том, не является ли такая педантичность и скрупулезность одним из видов безумия или того хуже — пытки.

Между тем ничего нового по сравнению с тем, что гораздо короче поведал Печорину накануне Вернер, его коллега не сообщил. Мойер тоже утверждал, что есть безумцы, маниакально сосредоточенные на какой-то идее — они ведут себя совершенно разумно, как обычные люди, но в моменты приступов бешенства, которым такие, можно сказать маниаки, подвержены, они убивают — ради этой своей идеи. Другие же душевнобольные слышат голоса или видят самого дьявола, повелевающего им совершать кровавые преступления. Но, заметил доктор Мойер, некоторые больные душой думают, что слышат не призывы врага рода человеческого, а наоборот, голоса херувимские или ангельские, которые велят им спасти невинную душу или остановить грешника на пути порока. Убивая, такие больные считают себя рукой Бога, спасителями, а не погубителями.

Последние замечания доктора неизвестно почему показались Печорину знакомыми, — наверное, уже попадались на глаза в какой-нибудь журнальной статейке.

Обедать доктор Вернер с Печориным были позваны к Лиговским, где собралось все знакомое общество. За столом разговор зашел о тайнах и загадках. Андрей Михайлович Фадеев (под большим секретом) рассказал про своего бывшего Екатеринославского начальника — генерала Инзова, о происхождении которого ходили весьма загадочные слухи, Рассказывали, что к князю Юрию Петровичу Трубецкому его друг, небезызвестный граф Яков Брюс, привез маленького мальчика и просил оставить его жить и воспитываться в семье князя, а о деньгах на содержание ребенка, ему, мол, заботиться не придется. На вопрос Трубецкого: «что же это за мальчик, кто он такой?» Брюс ответил: «что это должно оставаться тайною, которую он теперь открыть не может, а откроет только перед смертью и только ему одному». Трубецкой просил сказать, по крайней мере, как мальчика зовут, как его фамилия? На это Брюс ему сообщил, что мальчика зовут Иван, а фамилия его Инзов. Этим ограничились все его сообщения, более от него ничего не добились. Фамилия Инзов, очевидно сокращенная от двух слов — иной зов, или — иначе зовут, представляла широкое поле для догадок всякого рода и заставляла предполагать вероятное намерение скрыть настоящее имя или происхождение. Но загадка, так и осталась загадкою и никогда ничем не разъяснилась. Ходили слухи, будто бы он был сын одного очень высокопоставленного лица и еще другие столь же проблематические. По крайней мере, когда уже по смерти Брюса Трубецкой привез юношу в Петербург и передал его историю через свои связи при дворе императрице Екатерине, семнадцатилетний Инзов тотчас был зачислен на службу в гвардию да сразу в чине премьер-майора, и получил к тому же три тысячи червонцев на обмундирование и обзаведение. Служебное его поприще продолжалось довольно успешно. И если Иван Никитич до сих пор не сделал блестящей, видной карьеры, то единственно по недостатку всякого стремления к ней, отсутствию честолюбия и претензии на какие бы то ни было военные или гражданские доблести. Хотя служил он в военной службе, но натура его совсем не воинственная. Он человек добрый, с познаниями, совершенно бескорыстный и весьма благочестивый. Я счастлив, что имел честь служить под его началом, дай Бог ему здоровья и долголетия, — закончил свою историю Андрей Федорович, подняв бокал за здоровье генерала.

— Конечно, не у каждого имя окружено такими странностями и загадками, но свои тайны есть, наверное, у всякого, — сказала Елена Ган.

— Ну, это ты, Леночка, говоришь как писательница, в романах-то, конечно, нужны тайны да загадки, иначе читатель и страниц в книге не разрежет. В жизни все проще, может, и про Ивана Никитича все только досужие слухи.

— Нет-нет, я уверена, что не бывает людей без секрета, — воскликнула Катерина, — ну разве что наша маман.

— Доктор, а у Вас есть какой-то секрет? — шутливо обратилась Мери к доктору Вернеру. — За что Вас прозвали Мефистофелем? Почему Вы Вернер, хотя и Иван Иваныч? Почему Вы всегда в черном?

— Господи, сколько вопросов зараз. Никакой тут тайны нет. Дед мой по отцу был немцем, но русской крови во мне много больше. Имя мое мне не идет, да и фамилия тоже, Werner ведь защитник, стойкий воин. А я — какой же я воин и даже стоек не слишком, — проговорил доктор, намекая на свою хромую ногу. — А Мефистофелем шутники здешние меня прозвали за то, что безобразен, хром и хожу в черном.

— А я думаю, что знаю Ваш секрет, доктор! Признайтесь, что Вы пишете не только злые эпиграммы, но и трогательные стихи! — продолжала подшучивать княжна Мери, но по тому, как доктор вдруг засмущался и отвел глаза, — она поняла, что ненароком угадала и выдала настоящую тайну доктора Вернера.

Отзывчивая сердцем Варенька Печорина, заметив это, тут же бросилась на помощь доктору

— Я знаю человека, у которого гораздо больше секретов и мрачных тайн! — она выразительно посмотрела на брата.

— Дорогая сестрица, все мои тайны — дела давно минувших дней, они глупы и никому не интересны, — сказал в ответ на ее взгляд Печорин.

— Нет-нет, Грег, я не тебя имею в виду, а этого человека с портрета в нашей гостиной, ты еще называл его байроновым Ларой. Вот у того были действительно страшные пронзительные глаза и улыбка настолько презрительная, что девочкой я всегда проходила мимо этого портрета зажмурясь. Думаю, у того, с кого этот портрет списан — много тайн. И знаете, господа, тут есть офицер, который весь на этот портрет похож.

— Ах, да, — прапорщик Ларин, он, кажется, из осужденных по делу 14декабря, которых перевели на Кавказскую линию из Сибири. Впрочем, — Печорин вспомнил поведение Ларина во время их совместного патрулирования — он сам об этом предпочитает, кажется, не распространяться, тайн своих выдавать не хочет. А «декабристов», как их называют, я видел в деле — плохого ничего сказать о них не могу, храбрые воины и хорошие товарищи.

Варенька, заметив, что разговор опять приобретает серьезный и даже опасный поворот, сказала кокетливо:

— А вот у нас, у девиц, никаких мрачных тайн, правда,