Лимеренция - Х. К. Долорес

class="p1">Справа от меня даже потрескивает камин с кирпичными стенами — как будто этому общежитию нужен еще один. Я пробегаю пальцами по величественно выглядящему письменному столу красного дерева, на котором нет никакого беспорядка или наполовину выполненных школьных заданий. Я даже провожу пальцами по нижней стороне стола, и ни пылинки не возвращается обратно.

Эта комната безупречно чиста.

Его кресло из натуральной кожи, мягкой и податливой под моими прикосновениями. А не из неподатливого синтетического материала, который никогда не перестает казаться пластиком.

Я пытаюсь представить Адриана, сидящего здесь и действительно делающего домашнее задание, но трудно представить, чтобы он прилагал усилия к чему-либо, не говоря уже о школьных заданиях. Но я знаю, что он должен. Он номер один в нашем классе, это место он занимает с первого курса.

Из большого окна открывается вид на сады кампуса (потому что, конечно же, Адриану Эллису открывается вид на сад), но мое внимание привлекает книжная полка, придвинутая к стене.

Мои пальцы пробегают множество названий по физической анатомии, кардиоторакальной хирургии, психологии и даже первое издание "Анатомии Грея" в безупречном состоянии.

Кто-то интересуется медициной.

Интересно, сколько это первое издание обойдется в Интернете?

Единственная книга, которая выглядит неуместно, — это маленький томик в кожаном переплете, задвинутый в дальний конец полки. На корешке нет названия, и поскольку я уже вступила на территорию полноценного слежения, я вытаскиваю его.

Но на обложке тоже нет названия.

Я перелистываю на первую страницу, и у меня перехватывает дыхание.

Это дневник.

Но не Адриана.

Как написано на первой странице размазанной шариковой ручкой, этот дневник принадлежит Микки Мейбл.

Мой желудок сжимается.

Мне не следовало смотреть на него. Это принадлежит Микки, это должно быть с его родителями, его семьей. Но это не так. Это у Адриана.

Уже одно это заставляет меня листать страницы, прежде чем моя совесть догонит меня.

И я знаю, что рыться в вещах умершего человека, вероятно, смертный грех, но это не может быть хуже добрачного секса, который происходит в гостиной.

Большая часть дневника по-прежнему пуста.

Что имеет смысл, потому что, согласно датам, указанным вверху каждой записи, Микки начал заниматься этим только в этом году.

Не совсем уверенная в том, что я ищу, я просматриваю те несколько страниц, которые были заполнены, но нахожу их…

Странно скучным.

Называть мертвого человека скучным тоже смертный грех?

Микки потратил много времени, рассказывая о домашнем задании, профессорах и волнении по поводу предстоящего поступления в Йель.

Мое сердце сжимается, когда я дохожу до последней части. Теперь Микки никогда не поступит в Йель.

Он упоминает девушку раз или два, но никогда по имени. Я делаю мысленную заметку вернуться к этому пикантному эпизоду, когда у меня будет больше времени.

Но что меня удивляет больше, чем неназванные подружки и сильная неприязнь Микки к профессору Айале, так это то, что мальчик, написавший эти записи, какими бы скучными они ни были, кажется довольным.

Даже счастливым.

Ничто из этого не упоминает депрессию или подготовку к попытке самоубийства. Можно подумать, что если бы Микки собирался поделиться этими мыслями где-нибудь, он бы сделал это в своем дневнике.

Я перехожу к последней неделе записей. Еще одно упоминание о его девушке, и, как ни странно, в одном абзаце даже упоминаюсь я: мне нужно закончить свой раздел слайд-шоу для презентации стипендии до этих выходных. Не то чтобы это действительно имело значение, потому что Поппи всегда ждет до последней минуты, чтобы выступить на своей стороне, а затем проводит всю презентацию, прячась за моими оценками и целуя задницу декана. Я не знаю, как он до сих пор не понял, но я действительно не возражаю. Мне не нужно так много говорить таким образом.

Я издала тихий, задыхающийся смешок. Я думаю, Микки был в курсе нашего негласного маленького распорядка.

Я переворачиваю страницу, и мое сердце подскакивает к горлу.

Это последняя запись.

Всего одно предложение.

И это подтверждает все неприятные предчувствия, которые были у меня все это время… Но это намного хуже. Это нацарапано прямо здесь, на странице, и, вполне возможно, это последние слова Микки.

Я ДУМАЮ, АДРИАН ЭЛИС СОБИРАЕТСЯ УБИТЬ МЕНЯ.

Это могло быть шуткой.

Какая-то отчаянная шалость или месть мальчика, который знал, что не проживет достаточно долго, чтобы увидеть последствия. Это было бы логичным выводом, который можно было бы сделать из этого, тем более что на этих страницах больше нет ничего, что указывало бы на склонность Адриана Эллиса к убийству.

Но мое бурлящее нутро знает правду, и эта правда была изложена в каракулях Микки.

— Что бы ты ни читала, это должно быть абсолютно захватывающим, — произносит низкий, вкрадчивый голос позади меня.

Я замираю, паника сжимает мне горло.

Я захлопываю книгу, но не уверена, что смогу скрыть ужас в глазах или в голосе, когда поворачиваюсь и говорю:

— Адриан. Привет. Я, э-э, тебя там не заметила.

Он стоит, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди, с непроницаемым выражением лица, и я в очередной раз вспоминаю, какой он большой. Я ни за что не смогу преодолеть эти широкие плечи.

Слова Микки постоянно звучат у меня в голове: Адриан Эллис собирается убить меня. Адриан Эллис собирается убить меня.

Адриан Эллис собирается убить меня за то, что я это прочитала?

— Прости, — выпаливаю я. — Мне не следовало совать нос в твою комнату. Это невероятно неуместно. Я просто хотела немного передохнуть после вечеринки. — Я пытаюсь улыбнуться, но это выходит так натянуто и неловко, что я не утруждаю себя продолжением улыбки.

— Итак, как оно было?

— Что было?

— Это было захватывающе? — Его темные глаза указывают на дневник, в который я вцепилась мертвой хваткой. — Книга.

Интересно, слышит ли он, как мое сердце пытается выскочить из груди?

— Нет, не совсем, — отвечаю я. Я изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. Ровно. — Я не продвинулась далеко. Только первые несколько записей, которые, опять же, мне вообще не следовало читать.

— Тогда почему ты взяла ее? — Я вглядываюсь в его лицо в поисках гнева, вины или кровожадной ярости, но снова — удручающе нечитаемо.

— Ну, я увидела название на обложке… — Я сглатываю и выдаю крупицу правды. — Наверное, я просто надеялась, что смогу внести некоторую ясность в то, почему Микки покончил с собой.

Слежка с благими намерениями. В это можно поверить, верно?

По крайней мере, так, вероятно, было бы, если бы я уже не обвинила его во лжи