Карантин - Мария Романушко

Но хотя бы подкормить-то их можно! Хотя бы самых голодных!

Ксюня сбегала в нашу палату и принесла Юрочке яблоко, а Серёже сырник. С материнским состраданием смотрела на Юрочку, как жадно он ел.

…Когда вернулись к себе в палату, она была очень задумчивая и даже как будто повзрослевшая. “О чём ты думаешь, Ксюнёк?” Она не ответила. Думала о чём-то, думала…

– Я придумала! Давай отнесём тому мальчику… тому, который в отдельной палате…

– Андрюше Набокову?

– Да! Давай ему отнесём игрушек!

– Давай.

– Я уже придумала, что. Вот этот лабиринт, например. Мне его не жалко. И карандашей. И вот этот лабиринтик, маленький. И раскрасок!

– Давай.

– Только я сама всё соберу, ладно?

И она кинулась собирать, очень одушевлённая своей идеей. Глазки её сверкали.

Мы отправились опять по коридору к Андрюшиному боксу. Нарушая все больничные “нельзя”.

Когда Света вручила ему пакет, он не сразу кинулся его разбирать. Он стоял у стеклянной двери и смотрел на нас. Потом спрятался в угол. Потом выглянул, улыбаясь. Спрятался опять – и вновь выглянуло его улыбающееся сероглазое личико. Он играл с нами!

“Ку-ку, Андрюша! Ку-ку!” Он засмеялся, засмущался, спрятался…

“А он, оказывается, умный!” – сказала удивлённо Клавочка, стоявшая тут же, рядом.

“Конечно, умный. И всё понимает. И когда вы над ним издеваетесь, тоже очень хорошо понимает…”

А вскоре приехал Антончик. Нет, к нам его не пустили, но меня вызвали к нему – к лифту.

– Как ты прошёл сквозь омоновцев, милый?

– Прошёл – и всё! Пока они других не пускали, я прошёл. Так, говори, что вам нужно.

– Сынок, нужна одежда для пятилетнего мальчика.

– ???

Я рассказала ему про Андрюшу.

– Пусть папа позвонит знакомым, может, у кого от ребят что-то осталось. И книжечки какие-нибудь простенькие, с яркими картинками, пусть папа поищет у нас в шкафу.

– Понял. А как Ксюша? Печалится?

– Ксюша радуется! Ей очень нравится кормить и дарить.

– О, это здорово!

А ещё в этот день мы решили устроить Ксюше большое купание. Вместо дневного сна. (На днях я обнаружила в конце дальнего коридора большую ванную комнату. Это был настоящий сюрприз!)

Я надраила ванну, мы натащили туда игрушек, солнышко светило так ярко, так ласково! Золотые клёны качались в окне… Ксюнечка так счастлива была этому купанию – ведь она почти месяц не плескалась в воде! Ванна была большая, просторная, почти маленький бассейн, вода ласковая… Ксюня плавала на спинке, я её поддерживала, она вся расслабилась, разнежилась, сделалась мягенькая, свободная, лёгкая… Солнышко светило на неё, мою нежную девочку… тоненькое тельце, волна каштановых волос, выпуклый умненький лоб, глубокий-глубокий таинственный взгляд…

Она была так счастлива, так нежно и зачарованно улыбалась мне… “Лисичка, Лисичка… как на бухте… Кажется: мы на нашей бухте… А за окном – Иваньковский лес…”

Я низко наклонилась над ней, держа её под спинку, – и она неожиданно… поцеловала меня! Нежно-нежно… Она сама этого не заметила, наверное. А может, и заметила? Нежно-нежно поцеловала меня в щёку – и не испугалась, не закомплексовала, не рассердилась на себя за такую “слабость”, не оделась тут же в панцирь неприступности и отчуждённости. Нет! Она смотрела на меня светло и ласково…

Девочка моя загадочная, она была совершенно свободной, естественной и счастливой в эту минуту.

Значит, это бывает? Значит, это может быть? Значит, она это умеет?…

Вернулись в бокс. Включили обогреватель и магнитофон, слушали любимого нашего Джо Дассена, рисовали, разговаривали, блаженствовали…

Все наши разговоры вращались вокруг Андрюши Набокова и детдомовской тематики. Говорили о том, почему так бывает, что мамы отказываются от своих детей.

– Хорошо, что ты от меня не отказалась, – сказала Ксюша.

– Я ни за что бы в жизни от тебя не отказалась. Я ОЧЕНЬ тебя люблю и ОЧЕНЬ тебя ждала.

Она посмотрела на меня и без слов спросила: “А если бы я была больна, как Андрюша?”

– Даже если бы ты была больна. Впрочем, почему “если”? Вот ты сейчас больна – и я с тобой. Когда ребёнок болеет, ему мама нужна ещё больше, правда?

– Правда! – живо отозвалась Ксюнечка. – Так здорово, что тебя со мной положили!

– Тебе не скучно?

– Не-е-ет!…

– Не грустно?

– Не-е-ет!…

– Ну и слава Богу.

Ксюнечка своим поцелуем сделала меня совершенно счастливой. Она любит меня! Она нуждается в моей любви! Ну, что ж, что она ещё мало умеет это выражать? Даст Бог, со временем научится. С нашей помощью.

“9 октября.

Дорогой папочка!

Говорят, больница оцеплена омоновцами и мы ждём тебя безо всякой надежды…

Но – стараемся не падать духом и не унывать. Хотя мы очень ждали этих выходных и жаждали общения с вами.

Мы вас всех очень любим. И тебя, папочка, и тебя, Антончик. И Анечку. И Мишу. И Сашу. И всех наших родных. И всех наших чудесных друзей. На расстоянии – в разлуке – в карантине – это чувствуется особенно остро.

Дерево в нашем окне пока что зелёное… Неужели на воле всё ещё ЛЕТО??? Потрясающе!

Передаём вам некоторые свои поделки и рисунки, чтобы вы воочию убедились, что мы не скучаем и не унываем. Хотя бывают, конечно, очень трудные моменты: это когда приходит медсестра брать у Ксюши мазки из горла, или делать укол… Да… Но – претерпеваем с Божьей помощью и это.

Сколько будет длиться карантин – не знаю. Здесь, внутри, никто этого не знает. Может, вы узнаете снаружи? Конечно, мы соскучились. Сегодня – 20-й день нашего пребывания в этих 9-ти квадратных метрах. Спасибо, папочка, за новый большой мяч – он очень оживил наше существование. Хочется новых кассет. С хорошей весёлой музыкой, ритмичной и динамичной. Музыка держит нас в тонусе.

Спасибо за Андерсена! Уже всё прочли за вчерашний день.

Анечке спасибо за котлетки очень вкусные (Ксюша их оценила по достоинству) и за письмо, такое нежное и со смешными рисунками. Ксюша очень веселилась.

И крёстной Клер передайте Ксюшин восторг: два дня, не отрываясь, она писала и рисовала на грифельной доске. С особым аппетитом – буквы. Вся палата была засыпана мелом…

И вообще – спасибо всем-всем за всё-всё. Бабушке Лиде за лоскутки. Антоше – за ириски, визиты и письма. Всё перечислить невозможно. Вы такие у нас замечательные, заботливые и нежные. Мы вас ЛЮБИМ!!!

Интересно, удастся ли передать на волю это письмо? И принесут ли ваше? За весь день – а ведь воскресение! – не принесли никому ничего.

А Ксюнечка сейчас сказала стишок:

“НЕ ЗАБУДУ НЕЗАБУДКИ!”

Очень нуждаемся в ваших молитвах.

Целуем и крепко обнимаем папочку и Атосю. Всем привет!"

И всё же папа прорвался к нам! Вечером в воскресение. В белом халате. И никто его не остановил. Он на проходной раскрыл сумку, показал белый халат – и омоновцы его тут же пропустили.

Папа принёс большущий пакет одёжек для Андрюши Набокова от наших племянников, а ещё разных книжек с яркими картинками. “Ура!” – кричала Ксюша и хлопала в ладоши.

На следующий день Андрюшу Набокова помыли и облачили в чистую, тёплую одежду. Андрюша был счастлив. Он лежал на кровати и рассматривал книгу про рептилий, которую мы ему подарили.

“Вы не будете обижаться, если я из пакета, который вы передали Набокову, возьму одну рубашку и для этого оборванца?” – спрашивает медсестра Галина Павловна и кивает на татарчонка Серёжку. – А то собралась его помыть, а переодеть не во что".

“Берите, ради Бога”.

Галина Павловна – самая заботливая из всех медсестёр. Только заступает на дежурство – тут же начинает их купать: грязных, нестриженых, а то и вшивых.

Белобрысый маленький Юрочка стал будить нас каждое утро требовательным стуком в нашу стеклянную дверь, громко выкрикивая:

“Яико! Махину! Катету! Молотока!” (Яичко. Машину. Конфету…?)

– Молоток? – удивилась я. – Зачем тебе молоток, Юрочка?

– Молотока!

– Он, по-моему, просит молока, – сказала Ксюша.

Стуки эти теперь не дают нам покоя с утра до вечера.

И мы стали называть его – Юрочка-террорист.

И всё равно мы любим его.

Теперь конфеты и яички не залёживаются.

Наблюдение: Юрочка может съесть два яйца, умять булку, выпить два пакетика кефира и – остаться голодным! Странно… может, это что-то невротическое? Может, это не физиологический голод, а эмоциональный?…

Вчера поздно вечером приходила его мать, очень навеселе, было уже темно, она кричала под окном: “Юра! Юра!” А он никак не мог её рассмотреть во тьме. Она ушла. Он долго и безутешно плакал…