Пожиратели огня - Луи Жаколио

— Ну, а присутствие среди нас Виллиго разве не может служить достаточным оправданием их действий? Поимка такого великого вождя нагарнуков — завидный подвиг!

— Вы были бы правы, Оливье, если бы Виллиго был с нами с самого начала, но припомните, что ведь он присоединился к нам только после того, как ему удалось случайно узнать, что отряд дундарупов, соединившихся с лесовиками, преследует нас. Как видите, мое недоумение ничуть не уменьшается, и вплоть до завтрашнего утра я буду говорить, что не могу объяснить себе роль лесовиков. Их дело было, скрываясь сколько возможно, проследить нас до самого прииска, а затем перебить в открытом бою или подстроить нам западню, чтобы всецело завладеть прииском. Вместо того, они действуют так, как будто ищут отмщения, словно для них важно перебить нас, не принимая в этом убийстве явного участия, не обнаруживая своей личности. Это что-то странное! Разбирайтесь в этом как знаете, но что касается меня, то я положительно перестаю понимать наших лесовиков! Как, они хотят заставить убить нас и допустить, чтобы мы унесли с собой в могилу нашу тайну, могущую дать им несметные богатства?! Между тем каждый из них готов десять раз рисковать жизнью из-за каких-нибудь жалких грошей! Нет, воля ваша, это что-то невероятное! Здесь кроется какая-то тайна, которую мы, вероятно, раскроем впоследствии, если только останемся живы! Если бы у меня были враги, которые искали бы моей гибели, то я готов поручиться чем угодно, что скорее таковые найдутся здесь, среди этих лесных бродяг буша, чем на улицах Сиднея или Мельбурна! — сказал Дик после некоторого раздумья.

При этом Оливье невольно вздрогнул: перед ним пронеслись, как во сне, различные минуты его жизни и последние события, предшествовавшие его отъезду из Франции.

— А если это… — начал он. — Но нет, это бред расстроенного воображения… Нет, этого не может быть!..

— Ничто, милый мой Оливье, нельзя считать невозможным в нашем буше, если только дело идет о мести! — проговорил канадец, полагая, что молодой француз возражает на его последние слова. — Вы сами знаете, что мы находимся в стране, где нет ни чести, ни совести, ни справедливости, ни законов; здесь грубая сила царит полновластно, помните это!

X

Страшное оскорбление. — Воинственный гимн. — Джон Джильпинг играет «God save the Queen». — Корраджи. — Страх и трепет нагарнуков. — Австралийские суеверия. — Кра-фенуа. — Бегство.

Вдруг крики и шум в дундарупском лагере заметно усилились. Видя, что европейцы не отвечают на их вызов, туземцы придумали новое средство поддразнить врага. Воткнувши в землю свои копья, они взялись за руки и начали плясать спиной к неприятелю, что привело Виллиго в неописуемую ярость. Такое положение дикарей было в высшей степени оскорбительно для чести вождя: оно означало, что дикари считают его за труса и не ставят ни во что.

Дундарупы знали, что делали. Они надеялись, что нагарнукский вождь не вытерпит и сделает какую-нибудь неосторожность. И действительно, Виллиго с трудом удерживался, чтобы не кинуться на врагов; однако все-таки удержался и отвел душу только тем, что произнес страшную клятву испепелить жилища дундарупов, истребить их жен, детей и стариков, — одним словом, всячески отомстить им за оскорбление, нанесенное в его лице всему племени нагарнуков.

Потрясая оружием, с пылающими глазами и пеной у рта, он запел вместе с двумя своими воинами песню, в которой оскорблялись дундарупы:

— Ваг!.. Ваг!.. Дундарупы трусы: они прячутся, как опоссумы, когда заслышат голос воина. Они бегут от нагарнуков, когда те наступают на них, потрясая копьями и бумерангами.

— Ваг! Ваг! Дундарупы трусы, — подпевали вождю молодые воины Нирроба и Коанук.

В этом роде было пропето несколько куплетов с подобным же припевом. Песня продолжалась с час, и под конец три нагарнукских воина дошли до крайней степени воинственного задора. Глаза их горели, руки выделывали энергичные жесты. Экстаз сообщился даже европейцам, так что и те начали показывать кулаки дундарупам. Джон Джильпинг тоже позабыл свою роль мирного проповедника и, взобравшись на своего Пасифика, чтобы лучше быть видимым, начал посылать дундарупам всевозможную брань, называя их нечестивцами, демонами, детьми Вельзевула и пр.

Под конец на него нашло как бы вдохновение свыше. Он взял свой кларнет и резко, пронзительно заиграл британский народный гимн «God save the Queen». Едва только эти странные звуки долетели до лагеря дундарупов, как там сейчас же произошло невообразимое смятение. Вид проповедника, дующего в трубу и сидящего на невиданном в Австралии длинноухом животном, произвел на туземцев действие совершенно неожиданное. Подобно Нирробе и Коануку, дундарупы упали на землю и завопили:

— Кораджи!.. Кораджи!.. (Колдун!.. Колдун!..) В одну минуту ни единого туземца не стало видно в густой траве.

Европейцам сейчас же пришло в голову, нельзя ли воспользоваться этой минутой, чтоб улизнуть, и они обратились к Виллиго, чтобы поговорить с ним об этом. Виллиго не было: он и его воины точно так же лежали пластом, уткнувшись носом в траву.

Оливье и Лоран не могли удержаться от улыбки, а Дик только плечами пожал. Канадцу было досадно на друга и совестно за его суеверие. Он подошел к вождю, взял его за плечи и поднял на ноги, как малого ребенка.

— Не стыдно ли тебе, вождь? — сказал он. — Не стыдно вам всем? Ну какой же он колдун? Ну разве дался бы он вчера в плен, если б это было так?

Последний аргумент подействовал на Виллиго, тем более что Дик от него подошел к Джону Джильпингу и потребовал, чтобы тот прекратил свою музыку, потому что дикари принимают его за колдуна.

— За колдуна!.. Боже мой! — в смущении воскликнул член евангелического общества, с сокрушением воздевая к небу руки. Однако музыку прекратил.

Дундарупы, полежав в траве, выглянули снова и, убедившись, что колдун против них ничего не предпринимает, стали еще смелее и задорнее прежнего. Таким образом, смешной случай с Джоном Джильпингом не внес никакой перемены в относительное положение обоих лагерей. Теперь даже Дик начал сомневаться, удастся ли его названому брату вывести пионеров из опасных тисков. Это сомнение проскользнуло у него как-то в разговоре. Виллиго улыбнулся и сказал:

— Брат мой, отчего ты мне не доверяешь?

— Я доверяю, но мои товарищи беспокоятся, и я не знаю, чем их успокоить!

— Так скажи им, что мы будем далеко отсюда прежде захода солнца.

— Как, несмотря на дундарупов?

— Несмотря на них. Мы уйдем тихонько, и они не успеют нас хватиться.

— Не понимаю. Ты сам, должно быть, кораджи.