Рорк! - Аврам Дэвидсон

— Поэтому они дерутся как собаки и роются в земле как свиньи. И вы видели их детей.

Ломар кивнул. Воздух внезапно стал холоднее. Он вздрогнул.

— И поэтому они нас ненавидят, — сказал он тихо.

— Вы не можете себе представить, как же они вас ненавидят. Вас, сказал я; нет, нас. О, Флиндерс ненавидит меня. Но он ненавидит всех. Это предельно дикий человек, этот мистер Флиндерс. Но остальные приняли меня. Меня даже пригласили присоединиться к их походу на Север.

Ломар взглянул на фитиль, не будучи уверен, тлеет ли он, потряс его так, что полетели искры. Он пытался представить в уме карту территории кланов по тем клочкам информации, которые у него были. Ханнит, и Хаггарт, и Грейли, Доминик, Ниммаи, Бойлстон, Овелли… Он перебирал имена и не смог сообразить.

— На Север? А чей же лагерь лежит на Севере? — спросил он.

Олд Ган медленно выдохнул воздух и смотрел, как дыхание превращается в пар в холодном воздухе.

— Ваш, — наконец ответил он. — Станция.

Они возвращались, добыв трех ползунов и двух прыгунов. Внутренности отдали тощей, оборванной собаке, появившейся как будто из ничего.

Ломар, наверное, в сотый раз спрашивал:

— Но ведь это не может быть серьезно?

Его хозяин пожал плечами.

— На ваш взгляд, возможно… — пробормотал он.

— Нет… я хочу сказать, что они не могут серьезно надеяться… нет! Это безумие!

Олд Ган вздохнул и повесил голову.

— Конечно, безумие. Но разве вся эта война не безумие? Все дикие люди немного безумны, а некоторые из них, например, Флорус Флиндерс, совсем безумны. Не так давно он и Хаггарт напали на лагерь Ниммаи. Нападение отбили. Но потом он напал на лагерь Овелли, а против Овелли у него ничего не было. В чем же причина набега? Он был голоден. У Овелли была пища, а у Флиндерса не было. Я хочу то, что есть у тебя. Разве это не разновидность безумия?

Недовольство Гильдией у диких токов сильное, глубокое и древнее. Гильдия не делала ничего, чтобы усилить это недовольство, но оно нашло свой фокус во Флиндерсе. Гильдия богата, они бедны. Как стала Гильдия богатой? Покупая краснокрылку дешево и продавая ее дорого. Следовательно, богатства Гильдии по справедливости принадлежат токам. У Гильд-станции есть пища, есть одежда. Почему же они должны ходить раздетыми, разутыми и голодными? У Станции есть оружие.

У нее есть ружья.

— Но… но… послушайте. Они думают об этом оружии, как о добыче, как о награбленном. Но неужели они не понимают, что оно может быть использовано против них?

Ран Ломар, сказал Олд Ган, рассуждает разумно. Но он успел, вероятно заметить, что люди далеко не всегда поступают рационально. Разве смог Ломар, со всеми его разумными аргументами, убедить хоть одного из гильдсменов? Нет, не смог. А если уж обученных, цивилизованных, воспитанных людей нельзя убедить логикой и разумом, то чего можно ожидать от тех, поколения которых балансировали на грани варварства? Не учась ничему, не идя никуда… их мозг тупел под воздействием голода и холода; их гордость настолько извращена, что едва ли заслуживает этого названия.

Одинокая дневная летучая мышь пронеслась по небу. Быстро, автоматически Олд Ган взглянул на нее, и пальцы его нащупали курок. Но вот он опустил голову, пальцы замерли. Неровный полет делал летучую мышь плохой целью. Печальный крик летучей мыши все удалялся и наконец совсем замолк.

— Вы слышали или читали о телескопе? Это архаичное увеличивающее устройство! Если вы смотрите через правильный конец — только он приспособлен к глазу, — тогда действительно маленькие предметы кажутся большими. Но если вы посмотрите через противоположный конец, тогда даже большие предметы кажутся маленькими… Так вот, вы и дикие люди смотрите через противоположные концы. Вам ситуация видится так: горстка токов против всей галактики. Но они видят тысячи токов против горстки гильдсменов. Ах… разве они осознают количество и силу миров извне? Нет. Не осознают. Да и как они могут? Никто из них не был там. Они видели только станцию. Каждые пять лет приходит один единственный корабль. Вы можете говорить им, пока у вас не станут болеть зубы, как делал и я, как говорил и я. Бесполезно. Теоретически они могут признать, что существуют несколько, очень немного, других миров, кроме их собственного и Старой Земли.

Но их нельзя убедить, что они более населены, чем их собственный мир. Ку-корабль вовсе не военный корабль, и они это отлично знают. Они считают его прибытие чем-то вроде закона природы: он не может быть чаще, чем раз в пять лет, как солнце не может взойти или сесть раньше положенного времени. И они рассуждают: допустим, мы нападем на Станцию. Захватим ее. Придет Ку-корабль. Захватим и его. Даже если это и не удастся, пройдут годы, прежде чем он вернется снова. До того времени они неуязвимы. К тому же, разве они не контролируют всю добычу краснокрылки во вселенной? Гильдии придется пойти на уступки… Вот как это выглядит.

Они продолжали идти в молчании. Тысячи мыслей мелькали в мозгу Ломара. Должен ли он немедленно уйти и предупредить Станцию о нападении? Нет, невозможно, катер вернется через много недель. Внезапное нападение может увенчаться успехом. Вдруг он болезненно осознал, что у нападающих весьма большие шансы на успех. И даже если он вовремя доберется до Станции, разве ему поверят? Он знал, что и за миллион лет не сможет убедить их в том, что такая опасность существует. Что же тогда? Спастись самому? Взять Линдел и, возможно, нескольких прирученных токов, построить плот (его прежние фантазии теперь возвращались), попытаться достичь другого континента или острова?

Допустим, это удастся — что тогда? Жить, как первые поколения предков токов, с перспективой, что их дети испытают то же вырождение?

Мысли приходили и уходили, а ветер становился холодней.

— Когда… — голос его был хриплым и тихим, и ему пришлось прокашляться, чтобы прочистить горло, — когда они собираются напасть?

— О, — равнодушно сказал Олд Ган, — у них нет четкого плана. Еще нет. Пока только разговоры… но они становятся все громче. — Он остановился, нахмурился; потряс головой. — Известно, что это идея Флиндерса. Никто не любит Флиндерса. Никто ему не верит. — Он вновь остановился, замолчал и нахмурился.

— Готов поклясться, — пробормотал он, — я слышал голос Флиндерса… стойте спокойно — резко сказал он. Ломар, который ничего не сказал, продолжал молчать. Они стояли неподвижно, прислушиваясь. Вначале Ломар ничего не слышал, кроме тихих шлепков вновь пошедших хлопьев снега. Потом ветер изменил направление. Тогда он услышал голоса. Он не мог сказать, сколько их, но ветер, все время менявшийся, то усиливающийся, то ослабевающий, доносил один голос все громче, громче, громче.