Рорк! - Аврам Дэвидсон

— Ничего не потеряете, — согласился командир Станции Харб, задумчиво дергая себя за нижнюю губу. — Не думайте, однако, что чего-нибудь добьетесь там. Все, чего они хотят, это ружья и материалы для них. Они хотели бы, чтобы мы передали им стандартное станционное оружие. Предлог для отражения атак рорков и обеспечения безопасности во время сбора краснокрылки; на самом же деле — чтобы вести свои междоусобные войны. Есть лишь одно единственное место, где эти дикари могут получить оружие, которым снабжает их Станция; ведь оно может рано или поздно обрушиться на наши же головы.

Следовательно, спасибо, но нет… Однако… Разговор о ружьях напомнил мне… Есть один парень, там, у южных дикарей, который мог бы помочь вам. Его зовут… его зовут… Не могу вспомнить. Он сквомен [3]. Был оружейником Станции. Разыщите его. А теперь не повторить ли нам?..

Вряд ли жители могут быть более дикими, чем эта береговая линия, думал Ран Ломар, когда они огибали мыс Дымов. Он осматривал в бинокль черные, холодные фиорды, надеясь увидеть людей или следы их пребывания.

Дым, однако, поднимался из группы обломков скал, где встречающие могли наблюдать за лодкой, сами оставаясь невидимыми. Они далеко углубились, прежде чем он увидел первый признак того, что искал, — длинную узкую лодку открытого типа, нос которой высоко поднимался над водой, а на корме сидел человек с рулевым веслом. Посредине короткая мачта, на ней изорванный парус, который держал за веревку оборванный мальчик.

Все это он разглядел издали, но постепенно они сблизились. У прирученных токов не было никаких лодок. Взгляд, брошенный на этих двоих, показал Ломару, что они не прирученные токи. У мальчика лицо взрослого человека, а мужчина выглядит как старик, хотя черные волосы и прямая спина свидетельствуют, что он еще не стар. У них старая, но совсем не такая неряшливая, как у прирученных токов, одежда.

Когда суда настолько сблизились, что Ран смог рассмотреть это все невооруженным взглядом, он помахал рукой и крикнул приветствие. Мальчик и мужчина смотрели, как он делает это. Но двигались у них только глаза.

— Мы друзья, — сказал квартирмейстер.

— Флот Южного Токленда, как я думаю, — раздраженно заметил Ломар.

Эта длинная лодка предназначена для какой-то определенной цели, скорее сего для перевозки грузов вдоль берега… Но когда маленький станционный катер плыл мимо берега, им встретилось много длинных лодок, и все они были рыболовными. Рыбаки не были, однако, настроены по-дружески. И от мыса к мысу, пока они не пришли к крохотному порту, вздымались дымы сигнальных костров перед ними.

Ветер продувал насквозь — время было холодное, и Ран отправился в трюм подумать, выпить и еще раз проверить свой скромный багаж.

Гавань хороша для плотов, катамаранов и челноков — несколько таких суденышек стояли тут, — но квартирмейстер не решился причалить катер.

— За вами могут выслать лодку, — сказал он.

— А если не вышлют?

Квартирмейстер пожал плечами.

— Вы умеете плавать? — спросил он.

В конце концов лодка все же пришла, на корме сидел человек, который мог бы оказаться родным братом того, кого они встретили в первой лодке, длинные черные волосы, впалые, морщинистые и загорелые щеки, суровое и неподвижное лицо. Но глаза Ломара остановились не на нем, а на другом человеке на борту. Это мог быть только «сквомен», о котором говорил Тан Карло Харб. Он светловолосый, прямой и, хотя лицо у него серьезное, в нем нет постоянной угрюмой суровости его соседа. На нем поношенный мундир гильдсмена без знаков различия, побелевший на швах от многочисленных стирок.

— Привет, гильдсмены! — окликнул он и, не дождавшись ответа, взобрался на борт катера.

— Привет, Олд Ган [4], — сказал квартирмейстер, потом кивнул в сторону Ломара, — парень хочет сойти на берег и пожить немного.

Старик спокойно осмотрел его, потом протянул руку.

— Джек Кальзас, — сказал он. — Прежний ранг… ну, это сейчас неважно. Олд Ган сделает все, что нужно.

Станционный катер — у него не было названия, да он в нем и не нуждался, поскольку других на планете не было, — во время своих ежегодных плаваний вокруг континента привозил старому пенсионеру все, что тот заказывал со станционных складов на севере. Он привозил и ту скромную почту, что доставлял для старика Ку-корабль. Все было быстро перегружено в лодку вместе с пожитками Ломара.

— Сойдите на берег, — посоветовал Олд Ган квартирмейстеру, — и передохните, здесь неплохое место…

Но квартирмейстер покачал головой. Олд Ган и Ломар отправились на берег одни. Они были уже на полпути к гавани, когда Ломар, решив попрощаться, обернулся и увидел, что катер уже ушел.

— Они не желают задерживаться, — сказал Олд Ган, — хотя не могу понять, почему… — в голосе его прозвучала сухая нотка: вряд ли он в самом деле не понимал.

Преобладающий цвет, который встретил их на берегу, был черный. Черные холмы, между которыми разместилась чаша гавани, черные деревья угрюмо прижимались к угрюмым черным скалам, черные и несколько сгрудившихся домиков перед ними, и черная вода, по которой они плыли.

— …но это чертовски подходит мне. Я живу там, в холмах, в лагере моего клана… в действительности клана моей жены… Нет, черт побери, и моего тоже… Это трудная, суровая, холодная жизнь, но в ней есть что-то чистое и ясное — как глоток свежей воды рано утром. Если бы не лихорадка и междоусобные войны… Но у нас еще будет время поговорить.

Жалкий пирс из тонких черных столбов делался все ближе и ближе. На берегу стояло несколько человек, большей частью мужчин и детей. Воздух холоден, влажен, пахнет сыростью, дымом и рыбой.

— Я провел лучшую, если не сказать худшую часть двадцати лет на севере, в этом гнезде напыщенных дураков, и теперь я жалею о каждой минуте тех лет. Однажды группа диких токов пришла к Станции для торговли. В них не было ничего от «благородных варваров», но я знал — а впоследствии и увидел, — что таковы они на самом деле. Я готов был тут же отправиться с ними, наплевать на пенсию. Но мне пришлось ждать, и я использовал любую возможность, чтобы побывать тут. А выйдя на пенсию, я поселился здесь постоянно. И здесь хочу быть похороненным.

Казалось, они ударятся о пирс, но весло плеснуло в воде, кто-то в последний момент поймал брошенную веревку, и они остановились у подножия грубой лестницы. И низким музыкальным голосом Олд Ган продолжал:

— Это было нелегко…

Мистер Малларди медленно умирал в течение нескольких лет и виделся лишь с немногими родственниками. Но власть принял на себя его старший сын и поддерживал порядок в лагере Малларди. Заборы и изгороди постоянно чинились, крыши и лодки протекали не больше, чем обычно, и из каждой смолисто-черной хижины поднимался столб дыма, а из нескольких и не по одному — скромный признак процветания, когда топятся все очаги.