Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

гусляр у нас. Зимой подобрали его князья на дороге: татары затоптали, чуть не помер старик, да нет, отлежался, теперь нас песнями радует…

Вслед за князем в палату вошел дед Матвей, не торопясь поклонился митрополиту, княгине, боярам, сел, куда указали, откинул седые пряди со лба, посмотрел вокруг, улыбнулся глазами Дмитрию.

— Спою вам, добрые люди, не сказку, спою быль о погибели Рязанской земли да о богатыре удалом Евпатии Коловрате. [52]

Тронул струны.

Голос у деда глуховат, мало что от былого соловья осталось, но гусли в руках его певучи:

«Вспомним, братья, славу прожитую, Добрым словом о былом помянем. Запоем, смешаем песен злато С жемчугом — тугой [53] горючих слез, Были веки богатырской славы, Ныне лихо проросло бурьяном, Заглушило добрые посевы И густой чащобой непролазной На путях–дорогах залегло. За великий грех несем мы кару, Мы забыли прадедов заветы — Брат на брата поднял меч булатный, Брат для брата лютым волком стал. И князья в усобицах [54] кровавых О родные, русские шеломы [55] Затупили острые мечи… На заре кровавой той порою Налетел на Русь с ордой несметной Черным враном царь Батый поганый, Посылал он женку–волховницу К князю Юрью, что княжил в Рязани, Требовал покорности и даней, Требовал себе он десятину [56] От князей, простых людей и дев, От коней, от белых, карих, пегих, Вороных, и в яблоках, и сивых… Десятину ото всех достатков! Отвечал князь Юрий волховнице: «Приходите! Коли нас не будет, Вашим будет все, что есть у нас!»

Митрополит пристально смотрел на князей. До того сидели смирно, а услышали ответ князя Юрия — и Дмитрий и Владимир встрепенулись. Володя вспыхнул весь, сразу, дыханье у него захватило: удалой князь растет! Митя поднял голову медленно, очи его открывались шире и шире, гневная складка появилась в уголках губ: этот глубоким накалом силен.

Вот оно, вещее слово, славное дело: давным–давно истлели кости князя Юрия, а для молодой поросли, что встает над Русской землей, слово его живо!..

Торжественно поют гусли, но в напев их вплетаются скорбные звуки, нарастают, ширятся. Отблески дальних пожаров легли на лицо гусляра, сильной, короткой хваткой рвет он струны…

Рушатся в пламени стены Рязани. Последняя кровь последних защитников града пролита на русскую землю. Пируют варвары. Жен и девиц обдирают до наготы — глумятся. Ребят–несмышленышей бросают в огонь…

Потом только клочья сизого дыма стелются над пожарищем, только ветер пересыпает пепел Рязани, мешая его со снегом, только тоскливый волчий вой да вороний грай рушат тишину над мертвым градом.

Тихо, совсем тихо стонут гусли…

Внезапно горячо и сильно взметнулась песня.

Над черным пепелищем родного града стоит вернувшийся из Черниговской земли воевода Евпатий Коловрат. Не считая силы вражьей, с одним полком своим кинулся Евпатий вдогонку за татарами.

«Налетели лётом соколиным На орду, не чаявшую их… Затрубили трубы боевые, Застонала мать–земля сырая, Дождь упал калеными стрелами, О доспехи копья преломились. Сеча зла! О вражие шеломы Затупились звонкие мечи…»

Голос деда окреп, очи сверкнули.

Забыв обо всем, князья не сводили глаз с гусляра.

«…Если меч твой в битве ощербател, Вырви острый меч из рук татарских, Замахнись ударом молодецким, Чтобы вражий меч рубил врага! Так сражались удальцы рязанцы! Так учил Евпатий Коловрат!»

И опять стихли гусли. Покрытые кровью и прахом, стоят перед Батыем пятеро пленных…

«…Посмотрел на них Батый свирепый