Надувной доброволец - Стив Айлетт

— Огонь!

Я видел с полной ясностью — пули ревут, как ракеты, вырываясь из пусковых установок, и сэкономив долю секунды, замедлил течение самого времени, представив, что я в театре смотрю всеми любимый мюзикл. Одновременно я воззвал к помощи дьявола — что было несложно, ибо я всегда к нему взываю, когда смотрю в театре всеми любимый мюзикл. Я едва начал, как рыбья голова высунулась из пространства неподалёку.

— Кто нарушает мой отдых?

— Минотавр говорил, ты никогда не отдыхаешь.

— Ты. Зачем ты меня позвал?

— Из-за этих патронов от Винчестера калибра 270, ваше величество. Когда они достигнут моего идеального тела, они задержатся едва ли на мгновение, и всё будет кончено.

И мы начали торговаться — в духе жизнь за жизнь, пытки, булочная навечно — и я ускакал прочь на нём, словно на мимической лошади. Ублюдок вонял немилосердно.

— Значит, ты вызывал дьявола, а? Как-то был в аду и раздавил его кота. Ты не понимаешь, где провести границу да, брат?

Это Минотавр Без. Вдобавок к собственному голосу, он хихикал запасным из каждой нособочки. Эти ноздреголоса раздражали просто жуть. Для начала, они обращались ко всем “сержант”. Потом, они заявляли:

— Ты паразит, сержант. Тошнота. Посмотри на себя. — Мало кто мог выдержать этот стереолепет. Его ротовой голос мог тем временем чинно и спокойно заказывать пинту. Но он знал, что происходит.

В окне — чистейшая ночь на продажу. Он сказал мне, что набивать идеями бессонницу — сентиментально. До какого возможного конца? Идентичные парадигмы свиваются в бесконечном уравнении жизни.

Я выпалил что-то про судьбу и единение.

— Бог и возможность жить божественно под его насестом? От тебя я ждал большего.

— Ну..

- Трусов и знаков, указывающих путь в город, хватило, чтобы отвлечь рыцарей.

— Понимаю Бебз, но…

— Аккордеоны распадаются, словно мёртвые ящерицы.

— Ни к чему говорить…

— Приоритеты, брат. Подключи что угодно, претерпи энтузиазм, вычерпай кишки из экспертов. Монетки остывают в тропических лесах.

Я разглядывал Минотавра в упор, мои чувства хлестали туда-сюда, как угорь. В своё время я пришёл к осознанию чистого удовольствия и худшей боли в

этой ситуации как разных вещей. До нашей встречи те незначительные осмысления, что я копил в записях, относились сплошь к салату и проливным грозам, и я думал, что видел всё. Минотавр советовался с эфиром. Полосы бездействия раскрашивали его под тигра.

— Та бадья обезьян, что ты называешь философией, долго не выдержит, брат. Где ты её взял?

— У шлюхи.

— У которой холодильник набит виной, надо думать?

Старый добрый Минотавр. Шлюзы глаз и стальная щетина мозга. Секционный хвост, как у броненосца. Классовый враг твоих денег.

Тем временем Эдди с почтением смотрел на меня.

— Что происходит в цирке, брат?

— Баскетбол требует внимания слонов, тарелки разбрызгиваются под атакой клоунов, я оплакиваю цивилизацию.

— Ты ничему не учишься?

— Страдания ушей моих и ни капли мудрости — словно я вернулся в школу. Бетономешалка остановилась и застыла.

— Буду ли я когда-нибудь счастлив, брат?

— Всё кончится в мёртвой петле ярости взрывающегося стекла и не сработавших воздушных подушек, Эдди — наискосок через М21.

— Только не я.

— О да. Насколько я знаю Жнеца-Потрошителя, он будет преследовать тебя, как борзая от капкана.

— Это типа кто?

— Жнец-Потрошитель — птица долга, можно сказать.

— О, Жнец-Потрошитель, а? Ты утверждаешь, что знаешь его.

— Утверждаю. Могу и тебя познакомить.

— При помощи ножа, надо думать.

— Это ни к чему. Сегодня ночью я проведу тебя сквозь нужную стену — она вдавится, как тесто, а потом прорвётся, пропуская нас. Потому что мы дураки.

— Только дураки могут пройти?

— Только дураки захотят пройти.

— И что этот Жнец сможет сказать в своё оправдание, брат?

— Я спрашивал его про смерть и обычную таксу. В чём причина, понимаешь ли. Тебе его объяснения понравятся не меньше, чем мне.

— Считай, я в деле, брат.

Свет заморгал. Не помню, какая обречённая революция разворачивалась в то время, но она творила чёрт знает что с энергоснабжением.

В тот вечер я держал у живота круглое зеркало, огранённое и лежавшее в темноте до сего дня. Я купил другое, побольше, в Магазине Ярости, и Эдди крутил его передо мной, чтобы создать ниспадающую последовательность отображений. Эдди уставился в центр меня, кося глазом.

— Я вижу через дыру у тебя в животе другое дело.

— Что ты там видишь?

— Лопухи.

— Уверен?

— Насколько это возможно.

— Что ещё?

— Одиннадцатичасовые переговоры с шеф-поваром.

— Другие люди есть?

— Капитан подводной лодки в свитере с высоким воротом.

— И всё?

- Вижу скучные проказы паукообразной обезьяны в феске на персидском рынке.

- И?

— В тени зеркала энергично таинственный пилот вертушки.

— Больше ничего?

— Нет, это всё.

— Едва ли стоило усилий.

— Понимаю. Но если мы с тобой…

И он встал перед большим зеркалом, отпустив его — оно накренилось, неторопливо обрушиваясь на нас. Слепое смещённое пространство.

Света не было, пришлось делать старую фишку со спичкой во рту. Боб всегда увиливал в таких случаях, словно боялся, что мы увидим, что у него нет черепа, только эдакая перевёрнутая корзина из хряща. Конечно, я был в курсе с момента нашей первой встречи, меня тётя научила мгновенно оценивать человечьи головы. Я замер, прежде чем пожал его руку — уверен, он заметил неуверенность в выражении моего лица. Но я никогда не упоминал об этом — разборки с черепом — личное дело каждого, пока он не начал хвастаться.

Так или иначе, мы с Эдди спустились в эти подземные тоннели. Перила для рук, и всё — только капель с трещин в потолке и время от времени лампочки, незажжённые и химически выдохшиеся. Тут и там ещё живые жертвы держались за стену, вздыхали или рассказывали истории, кажущиеся им осмысленными — развлечение исключительно для себя.

— На что похож этот Жнец?? — спросил Эдди.

— Помощник Джона Сатаны. Ангельски зашторен в обёртку из человечьей кожи. Голова в сумке для боулинга. Сделает из твоей ключицы бумеранг, если дашь.

— А с чего бы мне не дать.

Верхние секции беспокойства качались над глубинами привыкания. Эскарпы и тонкие полы вели в захламлённый храм. На стеклянном троне Жнец сортировал оцепенелые цепи, в окружении кортежа ангелов с мечами.

— Что здесь происходит? — прошептал Эдди.

— Войны тёмного плана — успех, когда никто не вернулся.

Хрупкий балкон прогнулся, закатывая нас в храм. Жнец повернул к нам пустую железную голову.

- Да?

— Извините за беспокойство, милорд. Подумал, заскочу и попрошу вас поджарить кожицу моих связок.

— Дам тебе тупую боль в свежих останках. Погибшие дни в радужной оболочке. Лучшее, что я могу предложить.

— Вот такие они здесь, — шепнул я Эдди. — Разговоры с фасада, жажда крови с чёрного хода. — И снова обратился к Жнецу: — Это ваше последнее слово, живчик? Уверен, вы сможете придумать что-нибудь поизощерённее для моего друга.

— Железные мысли не думаются. В небесах тьма — это возможность уединения и побега.

— Понял, 6 чём я? — спросил я Эдди вполголоса. Он же просто уставился в возбуждении на тонкую расползающуюся кожу мечников и полированных ночных птиц, вынужденно хихикающих.

— По рукам, — сказал я Жнецу, подходя с тщательным равнодушием. — Только не пытайся наколоть нас, идёт?

— Вертящаяся реальность откатилась в сторону и явила проход в гарнизон пыток, который я с тех пор узнал, как собственный дом. Как минимум, там не скрывали правду о себе. Иногда меня связывали и пытали, пока мой живот не извергал вязы, морских чертей, псов, шланги, струи пламени, лоскуты бархата, стоп-сигналы, фрукты, кости, богов, сломанные посохи, сплавки, троллей, мишени для дартса, попкорн, акул, рожки, паникующих поваров, галстуки, бюсты Ленина, очки, разглагольствующих нищих и волны облаков дыма цвета кожи. В конце концов, мне так всё надоело, что я начал

насвистывать и изображать дурачка.

— Он свистит, — сказал в раздражении один палач.

— Лучше, чем ничего, — философски сказал второй.

— И как тебе понравилось? — спросил я потом Эдди, хлопая его по спине. — Залитое солнцем поджаренное желе в духовке твоей головы — полтора выходной с половиной.

— Звучит неплохо.

— Неплохо? Мы только что оттуда. И это вечные муки.

— Называй, как хочешь, но это лучшее из того, что я знаю.

Теперь, конечно, хлыст жизни развился из ясельной ветви. Мне не надо покупать проблемы. Но я хорошо сплю. Ночь — это пресс-папье, прижимающее мою немецкую овчарку и меня как две предсмертные записки к столу масона. Незавершённая, моя судьба барабанит костлявыми пальцами, когда я храплю. Ну что, доктор — что вы поняли?