На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо) - Вильчур Яцек

Их акта обвинения ясно следует, что крышка однозначно. Беспокоиться не о чем. Единственный шанс – это сбежать во время, когда будут вести на расправу.

27 февраля

Сегодня ночью русские лётчики бомбили аэродром на Скнилове. Парикмахер говорит, что с самого утра двадцать машин скорой помощи крутились туда и назад из Скнилова до города. Парикмахер рассказывает, что что ночью на скниловском аэродроме было очень много немецких самолётов, и какая-то важная фигура приезжала из Берлина. Похоже, немцам придётся перенести аэродром куда-то ещё, потому что Скнилов основательно разрушен.

1 марта

Сегодня в 5 часов утра из камеры освободили Яся Папинка. Когда Ясь попросил, чтобу ему позволили одеться теплее, ему ответили, что нет надобности. За Ясем приехало Гестапо с улицы Пелчинской. Завезли его в Бригидки и тут в коридоре зачитали ему смертный приговор. Стражник рассказывал нам, что Ясю сковали руки сразу же в коридоре, а в Бригидках после зачтения приговора застрелили из автомата. Поскольку Ясь после получения очереди был ещё жив, комендант тюрьмы, который любил Яся, добил его из своего пистолета; не хотел, чтобы Ясь мучился.

В камере смутно, потому что Ясь был весёлый и защищал слабых.

7 марта

Стражники говорят, что в городе введено чрезвычайное положение, поскольку на Персенковке [51] нашли двух повешенных эсэсовцев. В ответ на это немцы расстреляли двадцать заключённый с улицы Лонцкого; тела позволили забрать семьям. Теперь даже украинцы не уверены за свою жизнь и, возможно, именно поэтому стараются лучше уживаться с поляками.

Во время вывоза на пески из тюрьмы на улице Лонцкого один из евреев бросился на офицера СС и перегрыз ему горло. Еврея утопили в тюремной прачечной. Стражники говорят, что после этого случая немцы будут вывозимых на пески связывать проводом.

11 марта

Сегодня ночью в женской камере повесилась молодая девушка.

14 марта

Из тюрьмы сегодня забрали людей на транспорт. Шестесят восемь заключённых поехало в несколько лагерей. Вывезли их до рассвета и у всех отобрали тюремные одеяла и миски. Транспорт конвоировали шуповцы, которые уже в тюрьме начали бить выезжающих заключённых.

18 марта

Заключённые из камеры №4 устроили голодовку за то, что стражник изуродовал («zmasakrowal») одного из заключённых. Начальник тюрьмы обещал, что стражника накажет и призвал прекратить голодовку. Заключённые отказалист и дальше не принимают пищу.

21 марта

Стражник, который покалечил заключённого, в наказание был переведён в Станиславов [52]. Заключённые сказали, что прервут голодовку, если покалеченный заключённый будет немедленно переведён в госпиталь. Через несколько часов после этого начальник позволил отвезти заключённого в госпиталь. Одновременно с этим начальник ходил по камерам и объявлял, что стражники больше уже не будут бить заключённых.

24 марта

На протяжении всей ночи было слышно выстрелы. Стражники говорят, что это полиция сражалась с бандитами в околицах Яновского кладбища, но это не похоже на правду, потому что ведь обычные бандиты не могли иметь столько оружия и такого запаса патронов.

27 марта

В камеру привели двух новых заключённых с воли. Оба работали на железной дороге и арестовали их на станции Подзамче. Рассказывают, что сейчас транспорты с раненными немцами приезжают непрерывно днём и ночью. Гражданским уже нельзя разговаривать с раненными солдатами, потому что немцы не хотят, чтобы люди узнали, как русские бьют немецкую армию. Оба, несмотря на запрет, торговали с немцами, и во время обыска у них нашли несколько тысяч штук немецких сигарет.

Поскольку их допрашивала жандармерия, предполагается, что судить их будет Sondergericht [53].

————-

Сноски:

————

[51] Район в Южной части Львова, северо- и юго-восточнее моста на ул. Стрийской, а также одноимённая улица там же.

[52] Город на Галичине (исторической области на Западной Украине). В 1962 году переименован в Ивано-Франковск. Областной центр.

[53] Зондергерихьт. «Особый суд».

2 апреля

Сегодня ночью над городом пролетали русские самолёты, которые разбомбили казармы немецкой артиллерии. Стражник говорит, что около сотни немцев было ранено, в том числе около двадцати офицеров. Люди рассказывают, что русские хотели таким образом убедить немцев, что это война по-честному, а не «прима априлис» [54].

Как только немцы отхватывают по башке, так сразу с нами в тюрьме обращаются хуже. Например, сегодня мы получили обед с задержкой в несколько часов.

13 апреля

Сегодня освободили много женщин. Видимо, это какая-то амнистия, но только для женщин, потому что из мужчин не выпустили ни одного. Питание с каждым разом всё хуже и дают его с каждым разом всё меньше. Всё больше находим в супе червяков и других свинств («i innych swinstw» – возможно, лучше было бы перевести «и другой дряни» - От переводчика ).

20 апреля

С самого утра стражник принёс новую рубашку, обувь и мыло. Дал мне это всё и приказал хорошо умыться, обувь вычистить пастой или слюной и быть готовым к 9:30.

Сокамерники считают, что меня подвергнут смертной казни и советовали убегать. Лушче всего было бы удрать по дороге в суд, но можно также попробовать по дороге назад. Комендант камеры говорил, что что еслисмешаться с толпой, то стражники не смогут стрелять. Яша Резник сказал мне убегать, поскольку ничем не рискую. Если меня расстреляют сейчас, то не расстреляют потом.

20 апреля вечером

За судейским столом уселось несколько человек,в их числе один немец в мундире офицера. Один из них зачитывал акт обвинения, а какой-то чувак («gosc» - так в тексте - От переводчика ), сидящий на конце стола, переводил на польский язык. Прокурор обвинял нас трёх: Николая, Януша Кживого и меня в том, что в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года мы находились на боковой железнодорожной ветке Главного вокзала. Прокурор утверждал, что само наше пребывание там уже было преступлением, тогда как мы имели явно ещё и злые намерения. Именно в ту ночь оказался разбит товарный вагон, в котором, кроме кожи, сигарет и шоколада, находилисть мундиры для военного соединения. В ту же ночь патруль жандармерии нашёл возле вагона труп баншуца, проткнутого штыком и с размозжённой головой.

Прокурор обвинил нас во взломе склада НКК, затем вагона и убийстве работника линейной охраны. Одновременно с этим обвинял нас во всех преступлениях, которые совершались на Главном вокзале с ноября до 29 декабря 1942 года.

Прокурор желал для Николая и Януша по 15 лет заключения. Для меня требовал троектатного смертного приговора, поскольку я, как утверждали, неисправим. При этом прокурор основывался на том, что я уже подвергался заключению немецкой властью за подобные вещи.

Судья даже не пошли на совещания в другое помещение. Склонились друг к другу над столом и так и совещались. Потом тип в мундире офицера СД сказал всем встать, и судья зачитал приговор. Когда он закончил, какой-то гражданский перевёл на польский язык.

Николай и Януш получили по 15 лет заключения, а меня приговорили к смерти по трём статьям немецкого законодательства. Ни одному из нас не полагалась апелляции. Когда перевели приговор, в зале сделалось так тихонько, как будто тут находились одни умершие. Потом нас вывели, потому что суд должен был судить кого-то ещё. Обратно ехали на машине, под эскортом. Когда мы выходили из здания, люди пихали («wciskali») нам еду, бельё, цветы. В этот раз стражники не особо мешали, так что вернулись мы в камеру, нагруженные жратвой, какой уже долгое время не видели.

Сегодня могу спать спокойно, потому что меня не шлёпнут в день приговора. Хуже будет завтра, потому что неизвестно, от чего зависит теперь приведение приговора в исполнение. Комендант камеры сказал, что у меня ещё три месяца жизни, а за это время может многое произойти. Сейчас воронки уже не приезжают по вторникам и пятницам, а только тогда, когда есть кто-то, кого надо казнить. Раньше можно было спатьспокойно пять дней в неделю, а теперь уже стало можно и всю. В последний раз заключёного забрали из нашей камеры в четверг, так что могут и меня взять в любой день.