1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Советские официальные лица, в особенности Литвинов, вообще не верили ни единому слову Бонне, в особенности когда он говорил о французских обязательствах перед Чехословакией или Советским Союзом. Бонне вполне разделял идеологические предубеждения правоцентристов и правых в том, что касалось расползания коммунизма по Европе в случае войны. «Бонне абсолютно убежден, — докладывал Фиппс в сентябре 1939 года, — что целью Сталина остается распространение революции на весь мир...».17 Так что, если Франция действительно хотела более тесных отношений с Советским Союзом, то первым делом следовало удалить со своего поста Бонне.

Встреча Литвинова и Бонне в Женеве ни в коей мере не расставила точек в двух главных вопросах чехословацкого кризиса: об условиях прохода войск и о штабных переговорах. В апреле в Москву был вызван Сергей С. Александровский, советский посол в Праге, для обсуждения этих вопросов со Сталиным, Литвиновым и другими членами Политбюро, что свидетельствовало о той важности, которую советское правительство придавало ситуации вокруг Чехословакии.18 В докладе из Москвы по результатам этих обсуждений Кулондр подчеркивал важность штабных переговоров, в особенности если Чехословакии будет оказана реальная военная помощь. Советское правительство, сообщал Кулондр, демонстрирует многочисленные знаки своей готовности обсудить конкретные меры помощи Чехословакии и выражает мнение, что совместно с Францией можно было бы найти способы преодоления географических барьеров.19 Ключевым оставался вопрос: что готова сделать Франция? Штабные переговоры и стали бы проверкой французских намерений. Советский Союз готов был начать их, но согласна ли Франция? «Нет», — пришел ответ. Леже сообщил чешскому посланнику в Париже, Осусскому, что французское правительство не хотело бы спешить с военными переговорами, потому что они могут послужить мощным фактором усиления конфронтации между правыми и левыми во Франции.20 Леже мог бы добавить, что французский генеральный штаб и правительство тори в Лондоне тоже категорически против этих переговоров.

Новости о продолжающихся сталинских чистках тоже не способствовали защите Чехословакии. Литвинов старался вести советскую внешнюю политику как бы не учитывая их, но Запад конечно не оставлял без внимания судебные процессы в Советском Союзе. «Творится что-то неприглядное, скорее даже отвратительное, в государстве российском, — отмечал сэр Ланселот Олифант, помощник постоянного заместителя министра иностранных дел Британии, — и слишком оно не вызывает доверия, чтобы полагаться на него». И это было господствующее мнение.21 С другой стороны, Кулондр и полковник Огюст-Антуан Паласс, французский военный атташе в Москве, предоставляли информацию о внушительной боеспособности советских вооруженных сил, в ней не скрывались факты о недостаточной наступательной мощи, но в общем говорилось о Красной армии как о грозном potentiel de guerre (военном потенциале). За передачу такой информации Паласс был подвергнут яростным гонениям со стороны своего начальства.22 Это лишь подтверждает поговорку, что самые слепые это те, кто не желает ничего видеть.

19 мая 1938 года возникла опасность вооруженного конфликта: Чехословакия на основании ложных слухов о германских военных приготовлениях, объявила о мобилизации резервистов. Чешский «вызов» разозлил Гитлера, и вскоре после этого он на самом деле приказал своим генералам подготовить план захвата Чехословакии, который можно было бы осуществить уже в конце сентября. «Мое непреклонное желание состоит в том, — говорил Гитлер, — чтобы Чехословакия была стерта с мировой карты».23 Через некоторое время об этом стало известно французскому и британскому правительствам, хотя и не явилось для них ошеломляющей новостью. Тем не менее даже эта ложная тревога напугала их, ведь она свидетельствовала о вполне реальной, неотвратимой возможности войны.

Угроза войны побудила французское правительство еще раз прозондировать настроения в Польше относительно военной поддержки с ее стороны, хотя поляки уже неоднократно высказывались о своих намерениях. 22 мая Бонне вызвал к себе польского посла в Париже Юлиуша Лукасевича, чтобы спросить о том, какова будет польская политика. «Мы не двинемся с места», — ответил Лукасевич. Франко-польский договор о совместной обороне не включал в себя никаких обязательств сторон в случае войны против Чехословакии. И если бы Франция атаковала Германию, чтобы поддержать чешское правительство, она становилась бы агрессором. Не выразив никаких особых эмоций по поводу этого чрезвычайного заявления, Бонне поинтересовался отношением Польши к Советскому Союзу, подчеркивая важность советской поддержки на фоне такой «пассивности» поляков. Лукасевич был столь же категоричен: «Поляки всегда считали русских врагами... и мы в случае необходимости будем силой противостоять любому русскому вторжению на нашу территорию, включая пролеты русской авиации». Чехословакия, добавил Лукасевич, не стоит французской поддержки.24

Если у Бонне и остались какие-то сомнения насчет того, верно ли представил польский посол точку зрения своего правительства, то вскоре фельдмаршал Эдуард Рыдзь-Смиглы вполне их развеял. Он сказал французскому послу в Варшаве Леону Ноэлю, что Польша неизменно считала Россию, кто бы там ни правил, своим «врагом номер один». «И если немец остается нашим противником, он все же вместе с тем европеец и человек порядка, в то время как русские для поляков — сила варварская, азиатская, разрушительная и разлагающая стихия, любой контакт с которой обернется злом, а любой компромисс — самоубийство». Точка зрения польского правительства заключалась в том, что любые агрессивные действия Франции или передвижение советских войск, скажем, через территорию Румынии, могут побудить Польшу выступить на стороне нацистской Германии. И это импонирует многим полякам, сообщал Ноэль: они «мечтают о территориальном расширении за счет СССР, преувеличивая его трудности и надеясь на его крах». Франции лучше было не принуждать Польшу к выбору между Россией и Германией, потому что ее выбор, по мнению Ноэля, было нетрудно предсказать.25 Как высказался Даладье в беседе с советским послом, «мы не только не можем рассчитывать на польскую поддержку, мы не можем быть уверенными даже в том, что Польша не ударит нам в спину». Польская лояльность была под сомнением даже в случае прямой германской агрессии против Франции.26

Хотя французские дипломаты не раз пытались довести до сознания поляков, что их прямой интерес состоит в поддержке Чехословакии и в сопротивлении Германии с целью не допустить этой агрессии, те смотрели на дело иначе. Их позиция в отношении чехов была враждебной и небескорыстной: они считали Чехословакию нежизнеспособным государством, рассадником коммунизма. Кроме того, Чехословакия владела районом Тешина, который поляки считали своей отторгнутой территорией. Весьма вероятно, что захват Чехословакии нацистами казался им удобной возможностью свести старые счеты и вернуть себе Тешин.27 В апреле французский посол в Берлине Андре Франсуа-Понсе, сказал советскому поверенному в делах, что Польша «открыто помогает Германии» в ее античешских приготовлениях. При этом посол беспомощно развел руками — но было ли французское правительство на самом деле так беспомощно?28

В конце мая поляки дали понять, что возможностей спасти Чехословакию нет, и они больше не связывают себе рук в отношении Тешина.29 Литвинов передал Сурицу инструкции о предупреждении французского правительства о польских намерениях: «Мы хотели бы знать заранее, будет ли Франция, в случае нашего решения мешать интервенции Польши, считать себя ее союзницей в смысле франко-польского союзного договора».30 7 июня советский поверенный в делах Гиршфельд встретился с Бонне, чтобы передать инструкции Литвинова: «Советское правительство, — сказал он, — ожидает ясного ответа». Избежав такового, Бонне заверил, что еще вернется к нему. Вопрос требовал «изучения». Отчет Ноэля о встрече с Рыдзь-Смиглы не добавил Бонне оптимизма.31 Гиршфельд встретился с ним неделей позже и на этот раз получил ответ на вопрос Литвинова: если Польша атакует Чехословакию, французское правительство будет считать себя свободным от обязательств по франко-польскому договору.32

Франция давно уже не доверяла Польше, и французские официальные лица время от времени заявляли, что если понадобится, они готовы принять жесткие меры. «Если Польша не захочет вступить вслед за Францией в военный союз с Советами... прекрасно, мы сделаем это и без [Польши]», — говорил генерал Максим Вейган в 1933 году. «Мы будем рассчитывать на Россию, а судьба Польши нас больше не волнует», — присоединялся к этому министр иностранных дел Барту в 1934 году. «Tant pis pour la Pologne — незавидная будет судьба у Польши», — повторял в 1938 году начальник генерального штаба Гамелен, если польское правительство выступит в чехословацком конфликте на стороне нацистов.33 Но когда разразился кризис, французское правительство не смогло последовать этим, столь здравым суждениям. Произошло это потому, что, как предупреждал посол Ноэль, если бы Франция стала настаивать на предоставлении Советам права прохода или денонсировала франко-польские договоренности, Польша непременно выступила бы на стороне Гитлера. Кулондр отмечал, что англо-франко-советский альянс мог бы выиграть войну против нацистской Германии, но тогда Польша будет сокрушена Красной армией и советское влияние распространится на Центральную Европу, возможно на Германию или даже саму Францию.34 Страх победы парализовывал Францию точно так же, как и боязнь поражения. И Польша, естественно, играла на этих страхах французов. Поэтому в мае Бонне и не смог дать прямого ответа, когда Литвинов попросил о французском посредничестве в обеспечении прохода Красной армии через Польшу и Румынию.