В поисках любви - Антон Сибиряков

Пожимаю плечами.

— Те же. Только на сны они больше не похожи.

— Вот как? А ты не думала, что так оно и есть? Что, в конце концов, ты и окажешься там, в этом гребаном подвале, если не прекратишь трахаться со всякой извращенной мразью!? Думала так, Оксана?!

— Не кричи на меня! Ты же сама этого хотела! Ты…

— Я хотела?! — вырывается из белого пламени — черный ангел, изгнанный на землю. Склоняется надо мной. — Я хотела, чтобы ты научилась жить по-взрослому, а не подохла от рук какого-нибудь сраного маньяка! Что ты делаешь, Оксан? Что с тобой происходит?!

Я не могу ответить ей. Потому что сама не знаю. Но и молчанием обреку себя на расстрел.

— Я…живу по-взрослому.

— С детским сердцем? Но я тебе не мама, — вздыхает. — Пойду покурю.

Киваю. Когда она вернется, от разговора не останется и следа. Только запах жженых легких.

Смотрю в окно. На мир, который никогда не меняется.

Почему ты молчишь? Почему не рвешься к свободе? Ведь ты часть чего-то большего… тебе тесно в этой клетке!

Наверное, на эти вопросы я должна ответить сама. Ведь не мир, но я, на самом деле, являюсь пленницей этого окна. И чтобы стать свободной, я должна изменить что-то в себе самой.

Выхожу из квартиры в прокуренный, холодный подъезд. Сашка сидит на ступенях, ко мне спиной. В черной кофте, с вечным воротом под горло, похожая на одинокого воробья на снегу.

Ласкает губами угольный фильтр. Целует дым.

Я никогда не видела ее такой молчаливой и печальной. Чуждой ледяному городу, который с каждым днем гасит ее тепло все быстрей. Здесь и сейчас она настоящая — слабая девочка, бегущая в слезах к алтарю взросления. И возможно я не знаю, как выглядели те демоны, от которых ей удалось убежать, но в том, что лица их были человеческими — нисколько не сомневаюсь.

— Аль?

Вздрагивает. Оборачивается. Никаких подтеков туши на щеках, которые я ожидала увидеть.

— Ты… — косится на мои босые ступни, — …с ума сошла? Вылезла в эту грязь босиком!? Давай-ка…

— Аль!

Обрывается. Поднимает глаза.

— Что?

— Я думаю, что готова.

Изгибает бровь.

— К чему?

— К бартеру.

— Чего-чего?

— Помнишь, ты говорила о психиатре? И о том, что он помогает девчонкам за…определенную плату? Тогда ты назвала это бартером.

— Надо же, какое четкое определение, — поднимается, держась за перила. Замечаю окурок, дымящийся в пепельнице — жестянке из-под консервов. — Готова значит?

Отступать поздно. Да и некуда. Позади — решетка тюрьмы.

— Да.

— Ты выглядишь испуганной.

— Это нормально. Людей пугают перемены.

Улыбается.

— Ты молодец, солнце! Вот увидишь — он поможет.

— Наверное…

— Пойдем к нему прямо сейчас, пока ты не передумала?

— Сейчас? А разве так можно?

— Нам можно. Пошли скорей домой, тут холодно.

Пока мы разговаривали, на улице начался снегопад. Белое мелькание, заполнившее собой всю округу.

Это снег перемен, думается мне. Снег очищения. Вместе с ним я вырвусь на свободу.

Сашка хватает сумку с дивана.

— Собирайся, я сейчас.

— Ты куда?

Пытаюсь оторваться от окна. Но его красота не отпускает.

— В туалет, мистер шпион.

Смеется и исчезает в ванной.

— А может, просто снег? — спрашиваю у пустой комнаты. Но она, не привыкшая к разговорам, снова отмалчивается. И я принимаюсь одеваться.

Такси, серым зигзагами, везет нас по заснеженным улицам. В темных окнах безликий водитель крутит кадры из не цветного кино: пар городского дыхания, застывшие фигуры людей, одинаковые дома, похожие на костяшки домино. И звуки… Шум, от которого начинает болеть голова.

Снегопад превращается в серую рябь. Отворачиваюсь. Любуюсь Сашкой, дремлющей рядом. Ее улыбкой. Милым подбородком, и длинными ресницами, накрашенными так сильно, что касаясь скул, они оставляют на них тайные знаки. Думаю о том, как она счастлива сейчас. И о том, что ей грезится небо. Ее настоящий дом, до которого отсюда очень далеко.

Ты вернешься. Когда-нибудь. Я знаю это. Я буду сильно скучать по тебе и не захочу отпускать, но ты все равно уйдешь. И все те иллюзии неба, которые дарит лживый порошок, исчезнут, даруя правду. Ты вспомнишь о крыльях и полетишь к солнцу, заслоняя собою свет. Когда-нибудь ты вернешься домой, пройдя сквозь смерть. Я никогда не забуду тебя, мой милый ангел. Ты навсегда останешься в моем сердце.

— Я буду очень скучать…

Сашка открывает глаза. Смотрит на меня сужеными зрачками.

— Ты что-то сказала?

— Нет, — стараюсь сдержать беспомощные слезы. Но они все равно текут по щекам.

Почему я такая слабая?! Почему не могу сказать ей, что кокаином она убивает себя?!

— Малыш, что такое? — Прижимает меня к себе. — Что стряслось? Ты не хочешь ехать?

Мотаю головой — маленький ребенок, проснувшийся в темноте без мамы.

— Хочу…

— Чего рыдаешь тогда? Ну, что такое? Сейчас тушь потечет.

— Она водостойкая, — бурчу забитым носом, и Сашка смеется, увлекая меня за собой в свой веселый мир.

— Вот так и узнаешь о тайнах подруги…

Глаза водителя мелькают в зеркальце, и он прибавляет громкости приемнику. Не желает слушать глупых женских слез.

— Это не тайна.

— Ну-ну, конечно, рассказывай, — берет меня за плечи. — По каталогу заказывала?

— Нет, Аль…я…

— Ну вот, партизанка…

Утираю слезы.

— Это магазинчик около универа. Не помню, как называется…

— Ну, может, еще успеем туда сегодня?

Смотрю на нее и понимаю, что горькие волны отхлынули от моих берегов.

Ты можешь даровать жизнь… Ты готова. Из тебя получится хорошая мать, нужно лишь повернуть колесо мира ветрам перемен. Так, чтобы белые горы рассыпались от сильных бурь, и перед тобой открылась цветущая поляна, с высоким и могучим древом жизни. Увидев его, ты поймешь, что готова.

— Оксанка, чего там увидела? У меня на лбу рог вырос? На вот, — вкладывает мне в руку бумажную салфетку, — вытри слезки. Мы почти приехали.

Мы и, правда, рядом. Чувствую неприятное покалывание в пальцах рук. Как будто сама судьба предупреждает меня — будь осторожней. Но что можно изменить, когда нет выбора? Когда тропинка через темный лес — единственный шанс вернуться домой?

— Где остановить? — спрашивает водитель сухим голосом.

— Вон у того высокого дома, — Сашка указывает на заснеженную скалу здания, выросшую по правой стороне дороги.

Всматриваюсь в грязное стекло. Сквозь шелковый занавес метели, словно мираж, проступают острые края угрюмой высотки. И от одного только взгляда на эти стены мне становится не по себе.

Сжимаю Сашкину ладонь.

— Все будет хорошо, солнце. Вот увидишь — бояться нечего.

Обманывало ли меня хоть раз предчувствие? Да и было ли оно когда-нибудь таким сильным?

Я буду осторожна.

Выходим из мрачного салона в искрящийся мир. Ничего не видим вокруг. Бежим по скрипучему снегу к высоким дверям, отражаясь в них, будто призраки. Проникаем сквозь влажное тепло кондиционеров в обитель к ненасытному тирану, обложившему ужасной данью покоренные земли. Он сидит в высоком троне, где-то на верхних этажах своего замка, и в нетерпении перебирает пальцами алмазные четки. Но не золото несут ему порабощенные правители, а приводят своих дочерей.

— Аль?

Останавливаемся у самых дверей лифта.

— Только не говори, что передумала, — с силой жмет на кнопку вызова.

— Нет, я хотела спросить. Ты была у него?

— Да. Но не спрашивай почему, хорошо?

Киваю. Не буду. Потому что и так знаю — в ночных кошмарах девочке так и не удалось сбежать от демонов.

— Он помог?

— Да, — двери лифта мягко раскрываются перед нами. Предлагают войти. — Он очень помог… Оксан, вот еще что, чуть не забыла…

— Да?

— Не называй его психиатром, он этого не любит. Он психолог.

— Хорошо.

В лифте пахнет жасмином.

Вздрагиваю.

Когда зацветает жасмин, происходят несчастья. Белый цветок, в своей холодной красоте, несет лишь беды и расставанья.

Но двери закрываются. И смазанные тросы тянут нас вверх. На четырнадцатый этаж, под самый купол заледеневшего неба.

Там где я родилась, величие гор было неоспоримым. Люди поклонялись им, словно богам, уснувшим на миллионы лет. Верили в их скорое пробуждение. Подняться на гору, означало бросить вызов той силе, о которой молчали даже древние манускрипты, спрятанные в катакомбах затерянных библиотек. Человек, осквернивший бога, умирал в мучениях.

Лифт поднимает нас все выше и выше, а я безумно хочу вернуться обратно. Все отменить. Чувствую, как внутри, разбрызгивая кровь, рождается страх, оставленный в наследство далекими предками.

— Приехали, — звонко сообщает Сашка и вытягивает меня из приторных ароматов в просторный холл пахнущий свежестью. Здесь преобладает минимализм, и поэтому мебели, кроме стойки регистратора, пары кожаных диванчиков, и небольшого столика, с кипой глянцевых журналов, нет. На гладких белых стенах блестят картины. Замечаю, что большинство из них — всего-навсего наброски. И каждый, так или иначе, посвящен теме человеческого тела. Но больше всего — рукам. Кажется — это копии набросков Рафаэля. Но я не так хорошо разбираюсь в живописи, чтобы утверждать наверняка.