В поисках любви - Антон Сибиряков

Лампы продолжают гореть. В агонии.

Мне нужно уходить.

— Кто ты?

Склоняюсь над тварью, пытаясь различить черты, изуродованного ножницами, лица. Но память молчит. Вижу раззявленный рот над черной дырой горла, и вспоминаю, как из него несся этот странный, гнилой шепот. Ответ на мой вопрос.

Инкубус. Альб. Лилу.

Его имена.

Я не знаю, что они означают, не знаю, сколько зла в себе несут. Но знаю другое. Их обладателей можно убить, их злость не бессмертна. А значит, я сумею поквитаться с той тварью, которая убивает девушек. С тем монстром, который убил Леру.

Иду к выходу из морга. Держусь стен, оставляя на них красные полосы и подтеки. Не думаю о том, куда должен идти. Доверяюсь судьбе. Верю в то, что она прозрела после долгих лет слепоты. И ведет меня туда, где, наконец, я обрету свободу. И начну жить заново.

Ты сможешь дойти?

Киваю.

Путь будет долгим. Но в конце ты обретешь то, что ищешь.

Я верю в это. Всем сердцем.

Тогда ответь мне.

Голос вожака стаи во мне никак не уймется.

Почему ты не нашел ее здесь? Почему вместо Оксаны ты отыскал какого-то старика с острыми зубами? И почему он хотел тебя убить?

— Потому что ее забрали. Потому что ее больше нет.

Поднимаюсь по ступеням. Толкаю дверь. Она скрипит, не желая делиться утренним светом, но я требую сильней, и она поддается.

На улице ливень серыми цепями хлещет округу.

Ты обещал ей придти, Антон. Обещал проститься. Ведь ты единственный, кто может ей помочь.

Голос моей потерянной любви. Но, наверное, сейчас, я просто выдумываю его себе, чтобы заполнить пустующее сердце.

Ты никогда не выполнял своих обещаний!

Выхожу под дождь. Подставляю струям лицо, смываю кровь. Сдираю с головы грязный бинт. Мою ладони.

Вода очищает. Придает сил. Она настолько чиста и невинна, что я боюсь уронить в грязь даже каплю. И понимаю, что чувствую себя молодым. Тем мальчишкой, который когда-то верил в свет. И искал в людях лишь добро.

— Я приду.

Голоса молчат. Они знают это. Потому что именно там, у последней черты, я встречусь с ней, и она расскажет мне всю правду, прежде чем уйти навсегда.

Но нужно торопиться. Пока она не забыла. Пока не перестала существовать в моем мире.

И я бегу. По скользким валунам города, перескакивая дрожащее в лужах небо. По коридорам каменного лабиринта, который выучил за жизнь, как молитву. Стараясь не замечать светящихся брызг, летящих из-под ног. Пытаясь унять сверло, скрипящее в груди. Я бегу все быстрее, боясь нарушить светлое обещание, которое дал. И о котором забыл, погрузившись во тьму.

«Мы все уйдем из тихого места».

Так мне говорила мама, когда я рыдал у отцовской фотографии. Она брала меня за худые ладони, и улыбалась, стараясь сдержать слезы.

«Мой милый мальчик, мы уходим, но оставляем память. И она живет, пока те, кто остался, помнят».

«Что это за место, мам?»

«Дом, в котором никто не умирает. Там очень спокойно»

«И мы…мы тоже будем там жить?»

«Да, сынок. Когда-нибудь. Но сейчас, мы всего лишь гости. Те, кто приходит на время»

«А папа? Он там?»

Ей было трудно. Но она улыбалась.

«Да, Антон. Папа сейчас там»

Дом, в котором живет бессмертие. Так она говорила о кладбище, где было сыро даже под раскаленным июльским небом. Я не боялся этого места. Но и не любил. Наверное, потому, что пустой цинковый гроб напоминал мне осиротевшую комнату, в которой не было хозяина, и оттого гостей там никто не ждал. Дом, где никто не умирает, всегда казался мне запертым.

Тем местом, в котором жила только чужая память.

И даже со смертью мамы, ничего не изменилось. Я перестал помнить. И дом, о котором она мне рассказывала в детстве, вдруг исчез, обернувшись туманной дымкой, окутавшей поросшие мхом надгробия.

Сколько я не был у нее? Сколько забыл? И как долго не говорил о своей любви?

Бегу быстрее, сжимая кулаки. Сквозь шум дождя, по опустевшим улицам, под унылым взглядом октября. Я дышу, вижу. Я слышу. Но не чувствую больше. И понимаю, что мимо меня, растягивая время липкими нитями, проносится безликая темнота, которую я называю памятью.

Я слишком заигрался. Я поверил в смерть, будто в бога. И она улыбнулась мне, взяв под руку. Уводя с собой в холод и мрак разрушенных цивилизаций. Туда, где во тьме обитают лишь человеческие кошмары, жаждущие крови. Я видел их. Не всех, но многих. И верил, что жизнь не может быть другой.

Господи, сколько времени прошло? Сколько лет я шатался по этим пустым коридорам, выискивая свою, несуществующую правду?

Ты был там очень долго, Антон. И не сумеешь уйти так просто.

Голос из бездны. Мой голос.

Куда ты бежишь? Ты не сможешь спрятаться от нас, потому что мы в тебе!

Дом, где никто не умирает. Моя последняя надежда.

Ты не сможешь!..

Не слушаю.

Я рядом.

Останавливаюсь, сбивая дыхание. Смотрю.

По каменному забору стекают ручьи. Скребутся о небо острыми пиками, потревоженные ветром, ржавые створы ворот. Стучит о косяк, монотонно и глухо, незапертая калитка.

Делаю шаг. Оглядываюсь.

Монолит города остается позади. Непоколебимая скала, выточенная временем. Пишет свою историю. Есть ли в ней мое имя?

Отворяю тяжелую калитку. Захожу.

Здесь ничего не изменилось. Все так же сыро. И горько.

Деревянные кресты мокнут. Темнеют. Сползают в грязь, наваленные кучами, венки. И лица умерших возникают передо мной, требуя тепла.

Место, где живет бессмертие…

Я чувствую призраков. Они ждут тех, кто помнит. Тех, кто мешает им уйти.

Шепчут их имена.

Кладбище кажется бесконечным. Могилы тянутся неправильными линиями за горизонт, множась сотнями, под зеркальным осколком неба. И каждый мой шаг, выпускает на волю все новых и новых его пленников. Они выходят из комнат, гремя тяжелыми цепями, и я вижу, как они устали. Как отчаялись скинуть оковы и покинуть это место, ставшее для них тюрьмой. Мокрые от слез, худые и голые, посреди леса из крестов, они сами превращаются в памятники, окутанные приторной дымкой боли.

Нет ничего страшнее для мертвых, чем бессмертие, подаренное живыми.

Ливень истязает землю. Шипит от наслаждения.

Осторожно пробираюсь по скользкой глине, между детскими могилами, и вижу, наконец, живых людей. Траурную процессию в черных тонах. Точки зонтов. И красную полоску гроба, похожую на хирургический разрез.

Подхожу ближе. На то расстояние, которое позволяет мне проститься с ней. Я вижу ее всего секунду, некий миг, полный красоты и боли. Ее лицо. Бутон белой розы, уложенной бережными руками, на красный шелк последнего признания.

По бледным щекам ее течет дождь. Капли, обнажающие правду. Смывающие тональный крем с фиолетовой кожи.

Слезы неба, подаренные ей одной.

Время прощания.

Навсегда.

Ее лицо, наполненное умиротворением и спокойствием, ускользает, исчезая под ярко-красной ширмой. После стольких лет поисков и разочарований она, наконец, обрела свободу.

Может ли быть счастье в этом? Та настоящая любовь, которую она так искала?

Гроб, перекосившись на веревках, медленно опускается в могилу. На грязное дно, где ползают клубки, потревоженных лопатами, червей.

Я не знаю ответов. Но хочу верить в то, что эта девочка найдет все, о чем мечтала.

Комья липкой земли летят вниз, кляксами расползаясь по красной обивке. Вспыхивает молния, словно вспышка фотоаппарата, фиксирующего горькую память. А где-то вдалеке, в другом измерении, раскатисто гремит гром, зовущий жить.

Я жду. Но Оксана все не приходит.

Люди у могилы молчат. Прячут лица под зонтами. Держатся за руки.

Знают ли они, как она умерла?

Захлопываю пальто, собираясь уйти.

— Прощай…

— Вы знали ее? — детский голос за спиной заставляет меня вздрогнуть.

Оборачиваюсь.

Девочка-подросток, в смешном клетчатом кепи, смотрит на меня из-под зонтика, не отводя глаз.

— Я…да, немного.

Ее большие зеленые глаза кажутся мне знакомыми.

— Вы промокли. Хотите под зонтик?

— Нет, я… — слова застревают в горле. Я помню. Ее школьную фотографию. И свои дрожащие руки. Помню и то, как блестели эти зеленые глаза, под черным небом раннего марта. Будто звезды.

— Почему вы грустите? Вы ждали кого-то, кто не пришел?

Она выскочила на дорогу так неожиданно, так просто… Худенькая фигурка неразличимая в свете фар. Я не успел ударить по тормозам. Я торопился домой…Мой джип тащил ее под днищем двадцать пять метров, высекая из асфальта россыпи красных искр. Смерть была мгновенной.

Она не видит моих слез, смешавшихся с дождем. Не слышит, как стучит мое сердце. И не знает, сколько слов предназначенных ей, умирают сейчас во мне, обращаясь в тлен. Она просто улыбается. И от этого вдруг, становится теплей.

— Я ждал…ее, — смотрю на то, как мелькание лопат превращается в холм.