Из Магадана с любовью - Владимир Данилушкин

— Ты тоже толстый. Небось, тоже ливер шалит. В самолет не пускают. А ведь смотри, какие подлецы, печень на продажу выставили, а оленьи языки куда дели? Вон мешок лежит, а из него, убей меня, он самый торчит! Девушка, взвесьте мне, пожалуйста, килограмм языков!

— Да это пересортица. Случайно попало.

— Вот случайность и взвесьте. Пересортицу. И нечего мне спину морочить.

И я туда же, надуваю щеки, строю из себя. Под шумок впервые за многолетнее пребывание в Магадане получаю порцию языков, прощаемся, историк грузно шагает к своей «Волге». Больше я его в живых не увижу.

Елена, рассказывал Петропалыч, однажды примкнула к небольшому возлиянию после работы и довольно резво выдула бутылку армянского коньяку, голос ее становился все выше и выше, доходя до щенячьего визга. Она вспоминала больших писателей местного масштаба, кому дала путевку в жизнь и в искусство. Потом открыла верхний ящик стола и вытошнила туда всю бутылку вместе с закуской. Конфуз, но женщина вспоминается именно в этой ситуации. Возможно, из-за ущербности моей натуры. Одно утешает, что, возможно, такое восприятие свойственно не только мне. Человек раскрывается и в конфузе, становится милее и ближе, не всем же подвиги совершать.

Главбух тоже умер, оставив на черных юморных скрижалях свой анекдот. Вызвали его в военкомат. Прозвучала команда: «Товарищи офицеры!» Всем надлежало встать по стойке «смирно» перед большим начальником. А вы что сидите? А я стою! Из-за малого роста это вовсе никому не заметно.

Самое, быть может, потрясающее, как умер заместитель ответственного секретаря газеты Костя М. Прямо на рабочем месте. И тогда его начальник — ответсекретарь Б.Н. — один из самых остроумных людей Магадана того времени, кстати, вскоре также поглощенный ненасытной колымской землей, сказал: «Извини, Костя, нам газету делать надо. Она ждать не будет». Отодвинули мертвого и продолжили чертить макеты и читать полосы. Газета и впрямь не могла ждать, фабрика слов дымилась и плевалась раскаленным свинцом. А шутка, согласитесь, достойна уст Нерона.

Фотограф тоже умер. Да, молодой, но что поделаешь. Уснул и не проснулся. Бывает. Довольно веселый малый, очень жаль.

Друг у него был — Алик. В гараже задохнулся. Помню, шли мы, довольно бухие, к нему домой. Он на площадке между третьим и четвертым этажом стал медленно оседать. Я его за руку тяну, а он все тяжелее. Ладно, думаю, хрен с тобой. Может быть, сердце, пойду «Скорую» словлю. Нет, сполз и нежно погладил темное пятно на полу. Кис-кис! Это пятно он спьяну за кошку принял.

А вот второй друг фотографа, Юра, чем и запомнился, так блеклыми глазами навыкате и шрамом на брови. Не оставив о себе анекдота, он ушел в тундру, пропал без вести, когда летал к оленеводам. Говорят, был голубым. Никто не спросил, куда он идет.

Один потенциальный автор, который чуть не издал потрясающую историческую книжку, весельчак с глазами навыкате, запомнился тем, что вытащил с материка свою маму, наладившую ему питание. Он резко похудел, а перед этим сломал ребро на трамплине, а за день до того застраховался, а когда выздоровел, помогал нам переезжать на новую квартиру и строил сливоглазки моей жене.

Быстрое похудение — признак надвигающегося рака, и это настораживало окружающих. Однако сам он объяснял это явление иначе. Мама этого весельчака хорошо готовила. Нажарит кастрюльку котлет, он одну — две съест, а шестую нет, а десятую нет. Вот и похудел до благообразности. Пускаясь в откровения, он смешно топорщил щеточку усов и выпучивал фиолетовые глаза, похожие от блаженства на баклажанчики.

Стал болеть и уехал к себе в Черкассы, опять набрал вес и однажды, задремав у газовой плиты, пропустил момент, когда кипяток залил конфорку, а газ продолжал струиться. Он был легкий, говорливый человек, интересовался творчеством Лермонтова, нашел в архиве ценное письмо и даже получил благодарность знаменитого Андронникова. Отравился газом, большой, грузный, забавный своими речевыми ошибками и жизнелюбием. Недавно я выбросил пришедший в негодность стол, который он втащил один, балуясь силой. Состарился уже и стол, столько вот лет прошло. Я выставил стол на площадку, и через пару недель его украли.

Один шутник салом подавился. Засосал, как анаконда, а проглотить не смог, поскольку пошло не в пищевод, а в дыхательную трубку. На его счастье за столом сидел доктор, сын того главбуха, который чинил у Петропалыча микрокалькулятор. Доктор, не будь трусом, схватил столовый нож, и безо всякой дезинфекции по хрипящему горлу чик! Вынул сало, спас чудака.

На следующий год тот поехал на материк в отпуск и попал под поезд, ему отрезало ноги, но тем самым избавило от раковой опухоли. А до того он строителем работал, и по роковому стечению обстоятельств в аварии лишился восьми пальцев на руках. По мизинцу осталось. Работал он на нулевом цикле, фундаменты возводил, и если дело было зимой и клали с электроподогревом бетон, он никогда не пользовался вольтметром, не любил и контрольную лампочку искать, поскольку она всегда терялась. Чтобы понять, где фаза, а где нулевой провод, прикладывал к контактам единственные оставшиеся живые пальцы, если шарахнет, то бетон греется, и товарищи по работе могут быть спокойны за высокое качество монолита.

А умер мужик все-таки от рака печени, вызвав возмущение бригады, поскольку он опозорил как слабак весь коллектив перед соперниками по социалистическому соревнованию. Похоронили его в железобетонном гробу с железобетонным крестом, в сырую погоду над верхушкой его из-за пролегающей рядом линии электропередач возникает фиолетовое свечение.

Четвертый был экспериментатор. Купил себе компрессор — накачивать колеса «Жигулей» и вдруг, в каком-то озарении помутнения вставил себе шланг в задницу. Ловил, кайф, пока не лопнули кишки. Умер от заражения крови.

Пятый, то есть пятая упала с трапа самолета, но осталась жива, даже не сломала ничего, но похудела на 23 килограмма, долго рассказывала об этом как о чуде, пока более близкое знакомство с историей болезни не открыло ей глаза на истинное положение дел. Оказывается, будучи в гостях у сестры на Чукотке, она заразилась от собак особым видом гельминтов — таких паразитов, которые образуют колонии из миллионов особей в теле, а удалить хирургически этот червятник, так сразу и похудеешь.

Спустя некоторое время у нее умер муж. Гостеприимный был дом, ели-пили в нем богато. Хозяйке тоже наливали в рюмочку — наперсточек. А она хитрющая, незаметно в цветок выливала. Это был розовый куст, и цвел он на удивление зимой и летом. Цветы, красные, крупные, имели какой-то особый сказочный запах. Муж любил подносить свой большой нос к самым цветкам, нюхать и даже шептаться с ними. А казался грубым и неотесанным человеком. Заболел, умер. Похоронила его хозяйка, поминки отвела. И куст опал и засох напрочь. Почему? Явно, от острой алкогольной недостаточности.

Эту историю мне еще Петропалыч рассказывал. В бараке, где жил, случилось. В том же бараке, на улице имени Скуридина, который грудью амбразуру закрыл, жил один чудик синий. От сердца маялся. Вроде подфартило мужику, дали направление в Новосибирск к доктору Мешалкину. Сколько людей с того света вытащил тот профессор — тысячи. И этого спас, клапан вживил. Как заново родился. Женщину хорошую полюбил, женился, она потом от рака скончалась. Сынок у них родился, здоровенький, не урод, и ручки на месте, и ножки. Сердечко здоровенькое, не передалось по наследству. Да и не должно вообще-то, а все равно боязно. Года три прошло, уж забывать стали, какой он был синий. Однажды босой ногой на пол стал, простыл. Там пол в бараке такой, что, того и гляди, провалишься в вечную мерзлоту. Якобы разлом земной коры и патоген сильнейший. До больницы дошло. От простуды и умер. Зло берет на такую смерть. Анекдот!

А вообще-то из этого барака трое женщин умерло от рака груди. А сыночка того сердечника посторонняя тетя, как родного внучонка воспитывает. Квартиру наконец-то к пенсии получила, барак тот под снос пошел. Иногда мне казалось, особенно, когда похоронили подружку моей жены Лару, тоже барачницу бывшую, что эти люди вместе с земляком-героем закрыли грудью какую-то невидимую миру, но страшную амбразуру. Но не до конца. Хватит и другим закрывать.

Горько, признаваться, но иногда мне в кошмарном сне видится, что благородство и самопожертвование неотделимо от своих антиподов — подлости, трусости и предательства. Поэтому, прежде чем закрывать амбразуру, подумай, не способствуешь ли ты, по закону равновесия, раскачиванию весов природы, не вызовешь ли равный по силе твоему подвигу антиподвиг. Выплеск темных сил сквозь пробитое благородное сердце.

Куда ни сунься в Магадане, с кем ни разговорись, такими проблемами закидают, будто гнилыми яблоками, и на всякую твою боль найдется боль побольнее, на черный твой день такая жуткая тьма, что искры из глаз. Один магаданский поэт сделал это открытие, сломав ногу, когда его неудачно пересаживали в сетке с одного судна на другое. Он плавал в Охотском суровом море, накапливая впечатления, поскольку недобрал их в юности, учась по морской части, если бы не обстоятельства, быть ему минимум контр-адмиралом.