Он убил меня под Луанг-Прабангом - Юлиан Семенов

- Тебе было хорошо только с мужем, Тань?

- Нет. Мне было хорошо с другими тоже. Мне с вами будет тоже очень хорошо.

Эд поднялся. Ему хотелось сказать этой красивой женщине что-то грязное и злое, но он ничего ей не сказал. Он только попросил:

- Одевайся, Тань. Мой друг отвезет тебя домой, а я поеду на аэродром.

Он зашел в комнату к Фаину.

- Ты не спишь?

- Сплю, - ответил тот, пряча диктофон. - А что?

- Отвези женщину домой, а я пока оденусь и позвоню Биллу.

...Билл не поднимал трубку, потому что Сара тихо, то и дело оглядываясь на спящего, опасаясь разбудить его, ненароком выдернула каблуком штепсель телефона из белой фосфоресцирующей розетки. Когда штепсель брякнулся на кафельный пол, Сара, вздрогнув, замерла и осторожно повернула голову: Билл по-прежнему сладко посапывал во сне.

Она тихо приоткрыла дверь, и дверь длинно, протяжно заскрипела. Сара снова вся замерла и снова обернулась на парня, повторяя про себя как заклинание: "Сейчас, ну сейчас, сейчас... сейчас". А выйдя из его комнаты, она побежала по длинному стеклянному коридору и уже не боялась холодного перестука каблуков по кафельному бело-голубому полу.

Около двери, которая вела на улицу и которая была все ближе и ближе, которая наваливалась на нее, как громадная тяжесть, и приближалась к ней, как будущая свобода, появился Самни, тот чревовещатель, который так смешно пугал ее в баре. Он появился неожиданно - видно, быстро выскочил из своей комнаты. Он стоял в майке - здорово пьяный.

- Хэлло, - сказал он, больно схватив Сару за руку. - Хэлло. Где наш Билл?

- Что? Он у себя. Пустите, мне больно руку.

Не открывая рта, он произнес горлом:

- А вот у меня болит душа! Это хуже, чем ручка!

Он потянул Сару к себе и сказал:

- Зайдите ко мне на минуту, я вам что-то покажу...

- Хорошо, - сказала Сара, - только пустите руку.

Он покачал головой, и странно улыбнулся, и обнял Сару. Она рванулась что было сил: Самни, потеряв равновесие, упал, увлекая Сару за собой - на холодный голубой кафельный пол. Она ударила его каблуком в живот, он, охнув, отпустил ее руку. Сара вскочила и выбежала из двери. Она бежала по темной улице, больше всего страшась услышать позади себя сопение этого Самни. Она боялась оглянуться, она бежала, повторяя все время: "Сейчас, сейчас, Эд, родной, сейчас! Сейчас, Эд!" Она часто жмурилась, чтобы отогнать навязчивое, до ужаса явственное видение: голова Билла на смятой подушке и слюнка, которая стекала желтым пятном из его большого мальчишеского рта, а еще она видела близкое лицо Самни, который хватал ее и что-то говорил, а губы его были недвижны, как и недвижно лицо, замершее словно маска.

04.47

- Мой парень где-то загулял, - сказал Эд вернувшемуся Файну. - Хочешь слетать со мной? Это будет нетрудный полет.

- Спасибо.

- Спасибо - да?

- Конечно. Сейчас я переоденусь.

- Зачем? Включим печку, ты не замерзнешь.

Когда они сели в машину и Стюарт включил зажигание, Файн спросил его:

- Скажи правду: ты летишь со злобы? Тебе надо сорвать злобу? Или что?

- Как тебе сказать? - медленно ответил Эд. - Наверное, я лечу сейчас только потому, что, садясь за штурвал, начинаю по-настоящему ощущать свою силу.

04.57

- У нас батарейки еще не сели, Ситонг? - спросил Степанов.

- Хочешь послушать радио?

- Да, - ответил Степанов, но, взглянув на часы, попросил: - Погоди включать. Сейчас одна музыка. Знаешь, когда я слушаю радио, я думаю, что мир все-таки плоский. Разность часовых поясов, по-моему, выдумали досужие мудрецы.

- Конечно! - радостно согласился шофер. - Я ничего в этой премудрости так и не смог понять.

- Вообще-то мир - круглый, - сказал Ситонг. - Это точно. Почему тебе кажется, что часовые пояса выдумали?

- А вот ты послушай последние известия... Весь мир передает последние известия в одно и то же время. Как уговорились.

- Вообще-то верно, - сказал шофер. - Мир прекрасен, как синяя равнина при рассвете...

Ситонг засмеялся и сказал:

- Может, послушаем музыку?

- Я боюсь, не хватит батареек на последние известия. И так радио еле слышно. Хочется послушать последние известия.

- Скорбные и радостные известия с полей битв, - заключил шофер в своей обычной манере, - заслуживают того, чтобы мы ограничили музыкальные программы. В конце концов мы можем спеть сами.

- Ты скоро совсем перестанешь говорить, а начнешь петь - сказал Ситонг. - Прямо соловей, а не шофер. Еще б заводную ручку с собой возил тогда полный порядок! Выключи фары, в тумане лучше ехать без света.

Шофер убрал свет, и в зыбкой, рассветной, сероватой мгле Степанов увидал расплывчатые фигуры. Люди в длинных одеяниях ходили по кругу, словно в феерическом сказочном хороводе. Движения людей были ритмичны, будто согласованы с неслышимой, но очень четкой музыкой.

- Что это? - спросил Степанов.

- Это? - переспросил Ситонг. - А, это, наверно, ансамбль "Сипахатон". Здесь же равнина, они тут репетируют по ночам. От скал ведет траншея, они в случае чего убегают. Здесь до скал метров пятьдесят.

- Остановись, - попросил Степанов. - Давай посмотрим.

- Нельзя. Светает. Надо проскочить долину. Тут еще километров десять открытой долины.

- Ну хоть на минуту, - попросил Степанов. - Я не буду вылезать, только выключи мотор, это надо слушать...

- Выключи мотор, - сказал Ситонг, и шофер выключил мотор, и стало тихо.

И в этой наступившей тишине Степанов услышал песню. Она была очень странной - то быстрой, то - вдруг - замирающей. В такт этой песне по зеленой поляне двигались танцовщицы, то появляясь, то исчезая в белом тумане.

- Ты оставил пленному риса? - шепотом спросил Ситонг шофера.

- Оставил.

- Тише, - попросил Степанов.

- И банку консервов, - шепнул шофер.

Степанов смотрел на танцовщиц и вспоминал Дунечку: она любила танцевать, когда ее никто не видел. Движения ее были неожиданны и странны. Лицо ее замирало, очень взрослело, и под глазами залегали серые тени - от волнения. Она слушала свою музыку, которая звучала в ней, и маленькое ее тело двигалось по комнате, подчиняясь этой не слышимой никому, кроме нее, музыке.

Однажды Степанов спросил ее:

- Про что ты танцуешь, Дуня?

- Ну... Не знаю, - ответила она. - Когда как. Иногда я танцую про кукол, иногда по то, какое вкусное мороженое... Не знаю, - повторила она, и в интонации ее прозвучало что-то взрослое и чужое - то, что Степанову не дано было понять.

- Сейчас они начнут ламвонг, - сказал шофер.

- Да, - сказал Ситонг, - едем.

Степанов почувствовал, как тот задвигал коленями: ему, видно, очень хотелось потанцевать ламвонг - здесь это самый любимый танец, который танцует каждый.

05.13

- Это война неудачников, - говорил Эд, вглядываясь в рассветную, серовато-синюю землю. - Это война несостоявшихся честолюбцев - политиков и генералов. И писателей. И ученых. Вообще - всех неудачников.

- Эта война - война умных политиков, Эд. Ты очень ошибаешься. Это война хитрых людей. Они сплачивают нашей жестокостью всех азиатов против белых. У нас с ними нет границы. Граница у Азии есть только с красными. С Кремлем. Гнев Азии против белых, который мы уже создали, выльется в бойню красных и белых... Помяни мое слово...

- Это слишком умно и дальновидно для наших кретинов, Файн.

- Черт с ними, с нашими кретинами. А что на этой войне делаешь ты?

- То же, что и ты, - убегаю от себя.

- Я не смог убежать от себя, Эд. Мне тут еще хуже, и я понял, в каком грязном мире мы с тобой живем. В каком жестоком и грязном мире мы живем, Эд.

- Знаешь, когда я летаю бомбить этих маленьких, несчастных чарли, мне приятно сознавать себя подлецом. В другое время я боюсь даже подумать об этом. Мы ведь все так любим себя, Файн, что даже противно.

- Я помню у Сент-Экзюпери... Помнишь, он писал, что в каждом человеке может жить Моцарт.

- Сейчас мы с тобой договоримся до того, что я брошу бомбы на скалы.

- Может быть, в этом есть смысл.

Эд обернулся и спросил:

- Ты борец за мир, а?

- Нет. А что? Лети тише, Эд. Давай экономить время хотя бы в этом.

- О чем ты?

- Так

- Ну-ка, взгляни вперед. Что-то там ползет, а?

- Ничего там не ползет.

- Это тебе кажется, что не ползет. А мне кажется, что это машина. Я точно рассчитал, Файн. Я их здесь догоню, этих чарли. Им здесь будет некуда деться...

05.15

Ситонг, как всегда, услыхал самолет первым.

- Гони к скалам! - крикнул он.

- Там нет дороги.

- Без дороги! Скорей!

Шофер нажал на акселератор, и машина рванулась, набирая максимальную скорость. Машина неслась по ухабам и рытвинам, и от этого отчаянно гремели канистры, взятые Ситонгом про запас.

- Стоп!

Машина остановилась, и Ситонг повалился на Степанова.

- Гони!

"Ничего не будет, - спокойно думал Степанов. - Ничего не имеет права быть. Я не имею права уйти, не сделав того, что я обязан сделать. Это будет слишком бессмысленным, чтобы случиться".

05.15

- Видишь, как забегали, - сказал Эд. - Это у них такая тактика. Они хотят, чтобы я бросил бомбы в тот момент, когда они останавливаются.