У подножия Копетдага - Ата Каушутов

ковре, опершись локтем о подушку, и стал вспоминать песни своей юности. Его маленький сынишка, едва научившийся ходить и забавно ковылявший по комнате, остановился, удивленно поглядел на отца, а потом испуганно заревел. Покген смутился, умолк и с тех пор позволял себе петь в самых редких случаях.

Покген по вечерам любил читать газету. Читал он медленно, долго и обязательно вслух, с выражением произнося каждое слово, будто выступал перед многолюдным собранием. Некоторые фразы, особенно заинтересовавшие его, прочитывались вторично.

В последние дни Покген читал почему-то особенно громко, но ударения ставил невпопад, и ни на чем не останавливался, думая о каких-то других вещах, а не о содержании прочитанного.

Однажды Бахар сидела тут же на веранде, за учебниками. Ей надоела эта громогласная декламация, и она шутливо сказала:

— Отец, да ты сам не слышишь того, что читаешь, и мне заниматься не даешь.

Покген сердито бросил газету и укоризненно посмотрел на дочь.

— Думаешь, только ты у нас в семье грамотей? — проворчал он. — Я газеты стал читать, когда тебя еще на свете не было…

И он принялся вспоминать годы гражданской войны, когда ему пришлось сражаться против английских интервентов и басмачей. Воспоминания, как всегда, оживили его, он повеселел, стал шутить и поддразнивать Бахар.

В это время зашел один из соседей — пожилой колхозник Ходжам-ага. После взаимных расспросов о здоровье, Покген пригласил гостя сесть, указывая ему место возле себя. Но Ходжам-ага оглянулся на Бахар и, помявшись, сказал:

— У тебя, Покген-ага, оказывается, и в комнате лампа горит. Можно было бы и там посидеть.

Покген понял, что у гостя какое-то секретное дело к нему.

— Что ж, можно и там, — согласился он. — Пойдем, Ходжам-ага. — Он провел гостя в комнату и сказал дочери: — Принеси, Бахар, нам чая и присмотри за детишками.

Бахар вышла и принесла чайник и пиалы. За чаем Ходжам-ага повел разгойор о том, о сем и незаметно завел речь о заведующем животноводческой фермой, который приходился ему дальним родственником.

— Редкий человек этот Елли! — восхищенно говорил он то и дело.

Если поверить Ходжаму-ага, выходило, что по щедрости, образованности и великодушию с Елли Замановым никто во всем колхозе не может сравниться.

— …А правдивый, какой, а чистосердечный!.. — не унимался старик, превознося до небес Елли.

"И зачем это ему понадобилось так расхваливать Елли передо мной? — размышлял Покген. — Сватом он от него пришел, что ли?"

А Ходжам-ага, исчерпав запас достоинств самого Елли, перешел на его предков.

— …И отец у него, — сыпал словами старик, — был славный человек, да будет святым то место, где покоится бедняга, и дед…

Покгену давно уже надоело слушать пустые рассуждения соседа. От этого потока неумеренных похвал по адресу рода Замановых у него прямо-таки голова распухла. Как жаль, что дело происходило не в правлении, где он давно уже предложил бы: "Ходжам-ага, прошу тебя, побереги хоть на завтра остатки своего красноречия". Но сейчас у Покгена язык не повернулся бы сказать что-либо подобное пришедшему к нему в дом седобородому гостю. Оставалось лишь безропотно терпеть.

Наконец и сам Ходжам-ага, видимо, устал… Вся эта канитель, которую он разводил здесь в течение часа, завершилась следующими словами:

— Да, Покген-ага. Нам, родственникам Елли, не нравится его холостое положение. Пора бы ему обзавестись женой. И вообще, о чем тут говорить, если человек хочет породниться с другим человеком! Да ведь этот обычай ведется еще со времен дедушки Адама и бабушки Евы. Вот Елли и ищет себе достойную невесту, такую, как твоя дочь.

Покген, хотя и догадывался, к чему клонится разговор, тем не менее чувствовал себя взволнованным. Будто впервые он осознал, что его первенец, Бахар, действительно когда-то должна связать свою жизнь с другим человеком, обзавестись своим домом, своей семьей.

— Ходжам-ага, — вежливо отвечал он соседу. — Итак, я выслушал твои слова. Теперь нам надо посоветоваться. Елли, значит, желает породниться с нами. Вот и мы тоже посоветуемся, а потом повидаемся снова.

— Хорошо. Посоветоваться надо, это верно. Поговорите, обсудите все — мы ведь живем недалеко друг от друга. Всегда можно наведаться, спросить…

С этими словами — Ходжам-ага попрощался и ушел. Он направился прямо к ожидавшему его с нетерпением Елли и рассказал ему о результатах сватовства.

Елли остался недоволен ответом Покгена. Он проводил старика и лег спать с решением пустить в ход более сильные средства для достижения своей цели — клевету и сплетню.

А Покген прбвел вечер в глубокой задумчивости. Он был как никогда молчалив и грустен.

На следующий день под вечер, когда Покген опять, как всегда, возился на веранде со своими маленькими детишками, его снова потревожили.

— Покген! — крикнул кто-то с улицы.

— Что там такое?

— Выйди сюда на минутку.

Позвавший его человек оказался тоже белобородым стариком, но это был уже не Ходжам, а один из родственников Покгена.

Они долго о чем-то беседовали, так и не заходя в дом, а вернулся Покген уже сам не свой. Под впечатлением состоявшегося на улице разговора у него на лбу обозначились глубокие морщины.

— Слыхала, что говорят? Из нашего окна по ночам молодые люди выпрыгивают! — сердито обратился он к дочери, едва переступив порог.

— Отец, это была шутка, — вскочила с места смущенная Бахар.

— Я сам понимаю, что шутка! — буркнул Покген. — А что люди говорят? Не все понимают такие шутки! Опозорили меня перед всем колхозом. Да где это слыхано, чтобы дочь башлыка по ночам молодых людей из окна выпускала?.. Хорошая у меня теперь слава будет!

— Ты, Покген, успокойся, — робко вмешалась в разговор Дурсун. — Тебе ложной вестью сердце растревожили.

— Зачем это нужно людям зря меня тревожить? Это вы меня тревожите, а не люди… От вас все неприятности! — продолжал ворчать Покген.

— Отец, если хочешь, я тебе все расскажу… — едва успела вставить Бахар.

— Не надо мне ничего рассказывать! Мне уже и так все рассказали… Я этому человеку, который мне сейчас глаза раскрыл, не меньше, чем тебе, верю…

— Я ничего плохого не сделала, — продолжала чуть не плача Бахар. — И никогда не сделаю плохого, ни тебя, ни себя позорить не стану…

Она хотела еще что-то сказать, но отец прервал ее.

— Замолчи! — уже раздраженно крикнул он и скрылся в другой комнате.

— Пусть твоя ярость в черную землю уйдет, — со вздохом произнесла ему вслед Дурсун обычное в таких случаях заклинание.

Многое бы дала Бахар, чтобы не произошло того объяснения с Вюши. Очевидно, когда он в притворном испуге удрал от нее через окно, кто-нибудь его заметил и постарался придать этому комическому происшествию ложный смысл.

В лице у