На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в. - Леонид Вячеславович Воротынцев

был не доказан. В этой связи можно предположить, что действия ордынских властей в отношении русского князя имели политическую подоплеку и были обусловлены неприятием Джучидами кандидатуры Андрея в качестве правителя Черниговского княжества.

Возможным объяснением такого неприятия может служить династическая принадлежность Андрея Мстиславича. В отечественной историографии не сложилось однозначного мнения, к какой из ветвей черниговского дома принадлежал казненный в Орде князь[317]. По наиболее аргументированной версии, он мог являться сыном Мстислава Святославовича Черниговского, погибшего в битве на Калке в 1223 г.[318] Основанием для подобного предположения является упоминание в Елецком и Северском синодиках «в[еликого] к[нязя] Пантелеимона Мстислава Черниг[овского]» и его сыновей, князей Димитрия, Андрея, Иоанна и Гавриила[319]. Учитывая, что Мстислав Святославович принимал активное участие в боевых действиях против монгольских войск (битва на Калке, 1223 г.)[320], у Бату могли иметься обоснованные сомнения в политической лояльности его сыновей.

После казни Андрея Мстиславича в ставку главы Улуса Джучи приехал младший брат погибшего черниговского князя «с женою убитого… с намерением упросить его (Бату. – Л. В.) не отнимать у них земли…»[321]. Приезд в Орду вдовы казненного князя является уникальным случаем в истории русско-ордынских отношений. Помимо вышеописанного прецедента, в русских летописных источниках не зафиксировано ни одной поездки княжеских вдов в ханскую ставку за весь период ордынской зависимости. Вместе с тем в записках Плано Карпини упоминается факт поездки на ханский суд вдовы «царя Георгиании» (Грузии), с целью защиты наследственных прав сына, оспариваемых его сводным братом-бастардом[322].

Принимая во внимание данную аналогию, допустимо высказать предположение о том, что посещение вдовой Андрея Черниговского ставки монгольского правителя может объясняться стремлением княгини сохранить наследственные права на часть удела погибшего мужа. О наличии у жены убитого князя неких «земель» свидетельствует и вышеприведенное сообщение папского дипломата.

Следует отметить, что нормы древнерусского права разрешали наследование недвижимого имущества (в том числе и земельных уделов) «в кормлю» княжескими и боярскими вдовами. До нашего времени дошло 36 документов, в которых встречаются упоминания о наследовании знатными женщинами уделов после смерти мужа. Среди них пять документов являются завещаниями великим княгиням, девять – удельным княгиням[323]. Вместе с тем имущественные права княжеских вдов сохранялись лишь в случае сохранения их вдовьего статуса «до живота» (то есть до смерти). В случае же повторного замужества женщина теряла права на наследство покойного мужа: «А поидет замуж, иное и не дати участок ничего, и участка еи в земле нет»[324]. Возможно, именно этим обстоятельством объясняется тот факт, что вдовы погибших или умерших русских князей, как правило, не выходили повторно замуж, предпочитая сохранять свой вдовий статус, гарантировавший возможность владения наследственным уделом. По наблюдению А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенского, в русских летописях, относящихся к домонгольскому времени, нет ни одного свидетельства, согласно которому русский князь-христианин взял бы в жены вдову другого русского князя[325].

Не исключено, что овдовевшая супруга князя Андрея также исполняла функции регентши черниговского престола до возможного утверждения в Орде княжеских полномочий деверя (брата мужа). Примеры женского регентства княжескими вдовами при несовершеннолетних сыновьях прослеживаются в сообщениях русских летописных источников, относящихся к домонгольской эпохе. Первой из таких регентш являлась вдова князя Игоря Старого, Ольга, взявшая властные полномочия по управлению княжеством после гибели мужа в 945 г.[326] В 1209–1226 гг. вдова галицкого князя Романа Мстиславича Анна («великая княгиня Романова») играла весьма значимую роль в политической борьбе за Галицко-Волынский стол, развернувшейся после смерти ее мужа в 1205 г.[327] Однако отсутствие в источниках сведений о наличии (или отсутствии) у Андрея Мстиславича Черниговского наследников мужского пола оставляет предположение о регентстве вдовы в качестве гипотетического предположения, основанного на логических допущениях и исторических аналогиях.

Согласно сообщению Плано Карпини, во время пребывания в Орде младшему брату Андрея Мстиславича было выдвинуто условие, «…чтобы он взял в жены жену вышеупомянутого родного брата своего… согласно обычаю татар»[328]. Черниговский княжич категорически отверг требования монгольского правителя, заявляя, «что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону»[329]. Однако, несмотря на отказ, «…Бату тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли, их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на нее (вдову Андрея. – Л. В.) и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным»[330]. В записках одного из участников посольской миссии Плано Карпини, францисканского монаха Бенедикта Поляка, оставившего собственный отчет о событиях путешествия, данный эпизод описывается несколько иначе: «…они (монголы. – Л. В.) принудили младшего брата князя Андрея (убитого ими по ложному обвинению) взять в жены вдову брата, уложив их на одно ложе в присутствии других людей»[331]. Разногласие в сообщениях источников не позволяет сделать однозначное заключение о том, носил ли обряд бракосочетания по «татарскому обычаю» формальный характер или же сопровождался реальными сексуальными действиями «новобрачных».

Следует отметить, что унаследование жены покойного брата являлось древней степной традицией, практиковавшейся со времен хунну. Вдова старшего брата становилась женой младшего, который был обязан о ней заботиться, как о своей любимой жене[332]. Существование аналогичной традиции у монголов отмечается в ряде письменных источников[333].

Вместе с тем ни один средневековый источник не сообщает об обычае публичного полового акта новобрачных, равно как и принуждения к замужеству или женитьбе. Вдовы монгольских великих ханов Угедэя и Гуюка – Туракина и Огул-Гаймиш, ставшие регентшами имперского престола после смерти мужей в 1242–1246 и 1248–1251 гг. соответственно, не выходили повторно замуж[334]. Старшая жена Бату Боракчин-хатун после смерти мужа заключила брачный союз с пасынком (сыном покойного супруга от другой жены) – Туканом[335], однако вдова хана Менгу-Тимура Джиджек-хатун, казненная по приказу Ногая около 1281–1282 гг., по сообщению арабского хрониста Бейбарса, «…правила [государством]… в царствование [своего сына] Туда-Менгу», не заключая повторного брака[336]. Не вступала в брачные отношения с родственниками покойного мужа и вдова хана Узбека Тайдула-хатун, оказывавшая большое влияние на политические процессы в Улусе Джучи и после смерти мужа[337].

На основании вышеуказанных фактов можно сделать вывод о том, что обычай заключения брака между вдовой и младшим братом (или иным младшим родственником умершего) являлся желательным, однако не носил обязательного характера.

В русском каноническом праве, регулировавшем брачные отношения, существовал прямой запрет на браки между людьми, находящимися в свойстве между собой. Согласно «Уставу о брацех», сохранившемуся в русских Кормчих XIII–XV вв., а также источнике церковного права XVI в. «Мериле праведном», браки в двухродном свойстве (между одним овдовевшим супругом и кровными родственниками другого),