На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в. - Леонид Вячеславович Воротынцев

о самой битве. Галицкий летописец ограничивается констатацией факта активизации военных действий литовцев в связи с приходом к власти Гедимина: «В лето 6813 (1305)… Нача княжити Кгедеминъ Витуновичь въ Литве, и воева на Русь крепко»[296]. Противоречивость вышеприведенных летописных свидетельств ставит под сомнение достоверность сообщений поздних литовских хроник, относящихся к событиям начала XIV в., и не позволяет признать факт существования в золотоордынскую эпоху Переяславского княжества как отдельного государственного образования.

Согласно гипотезе украинского историка О.В. Юрченко, Переяславская земля изначально была включена в состав так называемой «Сарайской тьмы», включавшей в себя, по мнению исследователя, огромные территории «межиріччя Дніпра та Волги», являясь, в его представлении, некой «буферной зоной» между Киевской и Черниговской «тьмами»[297]. В качестве обоснования вышеуказанной локализации Переяславщины О.В. Юрченко использует сведения, содержащиеся в источнике последней четверти XV в. – ярлыке крымского хана Менгли-Гирея, датируемого 1482 г. Однако следует учитывать тот факт, что данные, представленные в жалованной грамоте правителя Крымского юрта, скорее отражали реалии административно-территориального устройства Улуса Джучи позднеордынской эпохи, нежели начального периода становления Золотоордынского государства.

Более ревалентными в этом вопросе являются сообщения источников XIII столетия. В частности, по свидетельству Плано Карпини, в середине 40-х гг. XIII в. степные (и, вероятно, лесостепные) регионы Днепровского левобережья входили в состав улуса Мауци[298]. Тогда как Ипатьевская летопись отмечает посещение Даниилом Галицким ставки Куремсы, располагавшейся в 1245 г. в окрестностях Переяславля[299]. Учитывая то обстоятельство, что владения Куремсы достаточно четко локализуются на территории Днепровского Правобережья[300], более вероятным выглядит предположение о временном характере пребывания вышеуказанного ордынского аристократа на землях Днепровско-Сульского междуречья. В последней трети XIII в. земли Среднего Поднепровья входили в зону влияния Ногая, после разгрома и гибели которого в 1300 г. могли быть включены в состав владений одного из близких родственников или приближенных нойонов хана Токты либо вошли в состав собственно ханского домена. Таким образом, следует констатировать, что территория Переяславского княжества начиная с 40-х гг. XIII в. была напрямую интегрирована в административно-территориальную структуру Улуса Джучи, находясь под управлением ордынских чиновников вплоть до периода «Великой замятни» (60-е гг. XIV столетия).

§ 2.4. Черниговская земля

Первым удельным владением Чернигово-Северской земли, подвергшейся военному разгрому и разорению монгольскими туменами весной 1238 г., стало Козельское княжество, земли которого оказались на пути возвращения корпуса Бату в степи после завершения зимней кампании 1237/38 г. После продолжительной (пятинедельной) осады, столица княжества г. Козельск был взят объединенными силами туменов Бату, Кадана и Бури[301]. В 1239 г. на восточные, центральные и южные области княжества обрушился основной удар монгольской армии. 18 октября 1239 г. Чернигов был взят штурмом, разграблен и сожжен[302].

Согласно вышеприведенным летописным сведениям, организатором военного сопротивления монгольским войскам являлся один из младших представителей династии Ольговичей – князь Мстислав Глебович, в то время как глава черниговского княжеского дома Михаил Всеволодович, после непродолжительного пребывания в Киеве, скрылся за рубежами русских земель[303]. В 1242 г. Михаил Всеволодович возвращается на Русь. По сообщению Ипатьевской летописи, местом пребывания князя становится некий «остров» (острог?) под Киевом[304]. Данный факт может свидетельствовать об отсутствии у Михаила Всеволодовича военно-политического ресурса для восстановления контроля не только над Киевом, но и над своим родовым уделом – центральными областями Черниговщины и разоренной столицей княжества, возможно находившейся в это время под управлением монгольских чиновников или другого русского князя из династии Ольговичей.

Дошедшие до нашего времени летописные источники не фиксируют наличие в Чернигове монгольских чиновников, «посаженных» сразу после взятия города войсками Чингизидов. Единственное упоминание о неком «черниговском баскаке Иване Шаине» содержится в позднейшем источнике XVII в. – родословной рязанских бояр Измайловых. Однако приложенная к основному тексту родословной «жалованная грамота» рязанского князя Олега Ингваревича[305] большинством исследователей признается фальсификатом позднейшего времени[306]. Вместе с тем, учитывая отмечаемый в летописях факт наличия баскаческих «дворов» в некоторых других крупнейших административных центрах русских княжеств (Владимире, Киеве, Ростове)[307], нельзя полностью исключать саму возможность нахождения в Чернигове представителей джучидской администрации.

В 1245 г. черниговский князь предпринял безрезультатный визит ко двору венгерского короля Белы IV[308], после возвращения от которого отправился в ставку главы Джучидов: «…отоуда еха Батыеви прося волости своее от него…»[309] В тексте летописного сообщения не содержится информации о вызове в ставку Бату черниговского князя, что не исключает добровольный характер поездки. Вместе с тем агиографическое «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Федора» увязывает поездку Михаила Всеволодовича в Орду с проведением властями Улуса Джучи серии дипломатических акций, направленных на установление политической зависимости тех русских княжеств, правители которых к 1245 г. не имели подтверждения своих властных полномочий от Чингизидов: «…Начаша ихъ звати татарове нужею, глаголаще: „Не подобаеть жити на земле канови и Батыеви, не поклонившеся има“. Мнози бо ехаша и поклонишася канови и Батыеви»[310].

Учитывая, что именно 1245 г. летописями датируются посещения ставки Бату несколькими князьями Северо-Восточной Руси[311], а также поездка в Орду Даниила Романовича Галицкого[312], представляется вполне вероятным наличие официального вызова и для Михаила Всеволодовича Черниговского перед поездкой, закончившейся его гибелью[313].

В 1246 г. в Орде погибает еще один представитель династии Ольговичей – князь Андрей Мстиславович Черниговский. По сообщению Плано Карпини, этот русский правитель был казнен за то, «…что уводил лошадей татар из земли и продавал их в другое место; и хотя это не было доказано, он все-таки был убит»[314].

Анализируя данное сообщение, следует отметить, что обвинения монголов в отношении черниговского князя, вероятно, носили формальный характер и не укладывались в рамки монгольского обычного права, регламентировавшего наказания за конокрадство. По сообщению Ибн Баттуты, отмечавшего в своих записках в том числе и некоторые правовые обычаи ордынских кочевников, «…тот, у кого найдут украденного коня, обязан возвратить его хозяину и вместе с тем дать ему девять таких же [коней], а если он не в состоянии сделать это, то отбирают у него за это детей его, если же у него нет детей, то его зарезывают, как зарезывается овца»[315]. Марко Поло также указывает на возможность выкупа жизни конокрада выплатой десятикратного к цене украденной лошади штрафа: «Кто украдет коня или что-либо другое – тому за это смерть; мечом разрубают его; а кто может дать выкуп, заплатить против украденного в десять раз, того не убивают»[316].

Таким образом, даже наличие доказанного факта воровства лошадей не влекло за собой незамедлительной казни обвиняемого, а в случае с Андреем Мстиславичем этот факт, по свидетельству Плано Карпини,