Жизнь номер один - Олег Липовецкий

Как результат, мой велосипед останавливался в метре от финиша, а потом я под общий смех, не в силах затормозить или просто слезть с коня, скатывался задним ходом обратно под горку. А ведь хотелось быть героем – дʼАртаньяном, капитаном Бладом или, на худой конец, Чингачгуком. Хотелось сидеть рядом с Ней, слушать Ее смех и смотреть, как летнее солнце путается в Ее каштановых волосах.

Короче, нужно было совершить подвиг. Что-нибудь выдающееся. Перебирая ночами все возможные способы стать героем, я с отчаянием понимал, что моих сил не хватит ни на один из известных человечеству подвигов. Решение пришло неожиданно. Земляника! Лена очень любила землянику. Просто обожала ее. А я обожал Лену. Идея была проста и гениальна! Очень много земляники! Это действительно подвиг! Собрать руками пять литров маленьких алых, пахнущих летом вкуснющих ягодок и не съесть ни одной. Все ради нее.

Решение было принято, и утром, стащив из кладовки пятилитровую пластмассовую банку, я отправился в поход. И это был еще один подвиг. Дело в том, что городок наш существовал благодаря целлюлозно-бумажному заводу, который и по сей день коптит воздух Питкяранты, порой удивляя приезжих неожиданными запахами, ассоциирующимися отнюдь не с «голубыми глазами озер». Так вот, этот завод располагался на острове, который соединялся с материком длинным пешеходноавтожелезнодорожным мостом, и меж детей города ходили слухи, что на заводском острове есть удивительные земляничные поляны. Слухи подтверждались тем, что родители, работающие на заводе, периодически приносили с работы плошки, полные спелой земляники. Естественно, остров был закрытой зоной, попасть на него можно было только через проходные на мосту. Ноу меня был план. Надев белую рубашку и пионерский галстук и с трудом запихав банку и тетрадь в линейку в свой старый ранец, я смело отправился к проходной ЦБЗ «Питкяранта».

Перед самыми каникулами нас с классом водили на экскурсию по этому самому заводу. Главным пунктом экскурсии был музей истории предприятия, в котором работал древний-древний дедушка, одетый в древний-древний коричневый костюм-тройку и галстук с ленинским горошком. Он сам был как экспонат музея. Может быть, не самый эффектный, зато говорящий. Примерно за час мы узнали о том, как родился, вырос и расцвел наш целлюлозный гигант, а вместе с ним и дедушка-экскурсовод. Вероятно, наша классная руководительница, увидев, что объем информации для нас критичен, остановила дедушку где-то на середине истории, но пообещала ему, что пятый «Б» класс напишет сочинение на тему экскурсии. Дедушка, которого звали Петр Сидорович, загорелся этой идеей и, чтобы мотивировать нас к творчеству, пообещал, что лучшее сочинение он обязательно поместит в музей. К великому нашему счастью, начались каникулы, и классная не успела выполнить своего обещания.

Как только случилось озарение, я вскочил с кровати и, схватив чистую тетрадь и ручку, бросился на кухню. Это был первый в моей жизни акт сознательного творчества. Все было как и положено: ночь, фонарь за окном, настольная лампа, бросающая на стены фантастические тени… Примерно к пяти утра передо мной лежало готовое лучшее сочинение пятого «Б» класса. Название его было таким: «Настоящее дело». Оно действительно было вне конкуренции. Ведь других-то не было. Но, честное слово, писал я от души! Видимо, мои чувства к Лене сублимировались в отношение к заводу и Петру Сидоровичу. Даже сейчас я помню наизусть кусочек из этого сочинения. Вот он:

«Я смотрю на Петра Сидоровича и думаю о том, какой он прекрасный человек. Сколько пользы он принес родному заводу. Думаю о том, что в колосках на великом гербе нашей Родины есть и его зернышко, а в кумаче, который укрывает эти колосья, есть и его ниточка!»

Блин. Мне было тогда 12 лет.

Итак, вооруженный «лучшим сочинением», пионерским галстуком и природным актерским мастерством, к 8.30 утра я смело подошел к проходной и, растянув рот в ослепительной (как мне казалось) улыбке, заявил, что иду в музей и несу лучшее сочинение. Скучающая на проходной тетя позвонила Петру Сидоровичу и доложила, что пришел ученик 5-го «Б» с сочинением. Уже через две минуты искрящийся энтузиазмом дедушка заполнял на проходной пропуск, а еще через три уже зачитывался моим произведением, сидя за музейным столом, таким же древним, как сам музей и его смотритель.

Как вы понимаете, после того, что прочел о себе в сочинении Петр Сидорович, у него не могло возникнуть ни малейших сомнений, что это сочинение – лучшее. Смахнув скупую слезу, он потрепал меня по голове и сказал, что я очень хороший мальчик. После этого отпер ключом одну из стеклянных музейных витрин и, открыв тетрадь на странице, где было написано о зернышке и ниточке, бережно, как драгоценность, положил ее на полку рядом с каким-то пожелтевшим документом. Так я первый раз плюнул в вечность… Попал в историю. По крайней мере, в историю целлюлозно-бумажного завода «Питкяранта». Возможно, мое сочинение и сейчас пылится в музейной витрине рядом с пожелтевшим разрешением горсовета от 1947 года на строительство собственного заводского свинарника.

Тем не менее цель была достигнута. Дедушка Петя, как он велел теперь мне его называть, подписал мой пропуск и, угостив компотом с булочкой в заводской столовой, что явилось бонусом за «лучшее сочинение», отправил меня к проходной. Как только фигура Петра Сидоровича скрылась за поворотом, я изменил вектор движения и, делая вид, что очень занят, устремился в другую сторону. Миновав нереально огромную заводскую трубу и попутно ужаснувшись ее высотой, я достиг границ заводской территории. Найти брешь в заборе, окружавшем завод, было только делом времени. И вот я оказался за границей. В местах, где не ступала нога обычного подростка. Я уже чувствовал себя как минимум индейцем, вышедшим на тропу войны. Уверяю вас, я почти все знал об индейцах, поскольку к этому времени мной были не раз прочитаны все великие романы Фенимора Купера. Чингачгук, Ункас и Зверобой были моими друзьями и наставниками. Я определенно был могиканином. И был уверен, что если копнуть родословную Димы Титоренко, то выяснится, что он вероломный гурон. Ощущение таинственности, страха и чувство гордости смешивались в странный коктейль, который заставлял меня, пригнувшись, чтобы случайно не заметили, грациозно, как мне казалось, скользить по лесной тропинке, внимательно оглядываясь, и в то же время представлять, как красиво и мужественно я выгляжу со стороны. Шаг за шагом я углублялся в лесную чащу острова и все чаще обнаруживал возле тропинки брызги спелой земляники. Примерно километра через два тропинка вывела меня на каменистую лужайку, и я обомлел. Лужайка была не привычного сочно-зеленого цвета, а… Она вся была